День начался незаметно, впервые без посещения хлева и курятника. С ней никто не разговаривал, вся семья чего-то напряженно ждала. Даже старшая жена приутихла в своем злорадстве, ее терзал страх за мужа. Полные руки ее подрагивали, когда она ставила хлеб в печь. Она впервые позволила ему по недосмотру покрыться горелой корочкой.

— Все из-за тебя, змеюка, — только пробормотала она, но Котя не отозвалась, будто ее и не было в избе. Хотелось оказаться где угодно, хоть на крыше курятника, но только не в этом давящем каждой стеной доме.

«Ладно… Не всем судьба посылает хорошего жениха, одни плачут перед свадьбой, другие и после. Не я первая, и не я последняя», — успокаивала себя Котя. Завтракала она в полном молчании, заставляя себя есть чуть пригоревшую кашу и хлеб, чтобы не лишиться чувств. Она обещала себе быть сильной, а для этого тело просило пищи.

— Когда сваты обещали приехать? Что тебе сказал «жених»-то? — заволновалась к полудню жена. Отчим сидел, сутулый и постаревший: тощая бородка свалялась, глаза на худом желтом лице совсем впали. Котя даже прониклась к нему жалостью, пусть и с оттенком презрения.

— Да вот скоро… Обещал подарок прислать, — растерянно отвечал он, но пытался понукать жене: — Ты для них угощение приготовила?

— Приготовила, как же! Все по твоей милости, — проворчала старшая жена. — Стараюсь ради «дочки».

Отчим втянул голову в плечи, словно опасаясь удара. Котя смотрела на широкое лицо старшей жены и все более отчетливо понимала, кто ее главный враг. Однако уже на следующее утро этот дом обещал навсегда остаться в прошлом. Хотелось провести еще хотя бы день рядом с матерью, но радости от этого не удавалось испытать. Всех охватывала тревога, близняшки без причины заревели, словно почувствовали нехорошее, но к ним тут же кинулась средняя жена, воркуя, как над младенцами:

— Тихо-тихо, маленькие мои. Мама защитит вас.

— Едут! Едут! — внезапно подскочили к окну все женщины, даже близняшки, которые не понимали, почему все так оживились. Котя же осталась в глубине избы, оцепеневшая, как узник перед казнью.

— Хозяева, открывайте ворота! Сваты приехали! — вскоре громогласно раздалось со двора. Котя сглотнула ком, не двигаясь с места. К счастью, ее участие не требовалось. Старшая жена торопливо понесла угощение.

— Ничего, вроде люди не худые, — попутно выдохнула она. Кажется, все просто боялись, что за долг отчима приедут не сваты, а злые налетчики с ножами. Котя все-таки прильнула к окну: их оказалось всего трое, притом достаточно богато одетых. На ногах у каждого светились новенькие сапоги, из-под тулупов выглядывали добрые разноцветные кафтаны. Сани их тоже переливались свежей желтой краской, а мохнатые вороные кони выглядели холеными и породистыми.

«Зачем же я ему такая, из глухих мест? Если он на самом деле богатый. Только странно как они одеты, и не воины, и не крестьяне», — подивилась Котя, нервно теребя все тот же девичий венчик.

Сваты небрежно приняли угощение. Но против всех традиций далее не последовало обмена полушутливыми ритуальными любезностями, которые обычно состояли из прибауток и иносказаний. Вскоре в избу вошли только старшая жена и мать. Отчим же куда-то отправился вместе с прибывшими.

— Подарок от жениха, — недовольно проворчала старшая жена, хищно сжимая в руках резной деревянный ларчик.

— А куда же они сами отправились? — спросила Котя.

— К старейшине, — бросила старшая жена. — Сказали, что к нему у них дело. И про тебя сказать надо, что больше ты не в нашей деревне будешь.

— Да и к друиду надо бы, — напомнила о необходимом обряде мать.

— Бери подарок-то, — словно уговаривая себя, протянула ларчик старшая жена. Котя приняла его и открыла, тут же поразившись: на дне в окружении разноцветных шелковых лент светился чудесный костяной гребень с искусной резьбой, украшенный по краю речным жемчугом. Котя медленно поднесла вещицу к глазам. Но счастья при этом не ощутила, словно так ее покупали. Иных подношений семье не привезли, видимо, включили их в уплату долга отчима.

— О! Хорош подарок! Не для змеюки, но ладно… — пыхтела старшая жена. — Переодевать тебя пора. Ох, еще и приданое за тебя отдавать. Ну, ничего, хватит и небольшого сундука. Ох-ох-ох, одна я на всех вас! Собирать вон как быстро пришлось. Хотя ты своему мужу-то вроде как не за приданое нужна.

— И зачем же? — встрепенулась Котя, надеясь, что прибывшие сваты поведали о чем-то важном.

— Да все для того же, — махнула на нее рукой старшая жена. — Для чего женщина мужчине?

«Чтобы рожать ему сыновей, — с налетом омерзения подумала Котя. — Как будто в рабстве. Отец сказывал, что в его стране берут не только жен, но и рабынь. И в чем же разница, раз у нас все равно нет выбора?»

— Смотри там, как следует отблагодари его за подарок после свадебного пира, — погрозила ей пальцем старшая жена. В обычное время она непременно отняла бы ладную искусно сделанную вещицу.

Отчим так несколько раз привозил что-то с ярмарок для Коти — яркие ленты или новые валенки. За это все-таки не удавалось считать его злым человеком. В детстве она радостно принимала подарки, но очень быстро все они исчезали в недрах сундука, который сторожили старшие жены. Теперь же загребущие руки не могли добраться до символического свадебного подарка.

— Вот видишь, может, и не худой человек. Ну, плутоватый немного, но богатый, — с нежностью пела над ухом мать, расчесывая косу подаренным гребнем. К тому времени Котю уже переодели в красный сарафан и готовились окутать белым покрывалом, которое отчасти олицетворяло погребальный саван. И временами хотелось, чтобы обрядовый образ воплотился в жизнь. Но все-таки юное тело слишком любило жизнь, даже плохую и тяжелую. Котя привыкла жить и не унывать всем назло. Теперь же ее, похоже, решили окончательно сломать.

— Все по-разному наживают богатство, — отвечала Котя, сдвигая руки на коленях. Она-то помнила страшные сказки о богатых разбойниках, но не желала в них верить. «Плутоватый» — это звучало совсем не страшно, а даже забавно. Вот только давешние страхи отчима не давали покоя, а он, бывало, ходил в лес на волков. Один раз с отрядом охотников даже убил медведя. Но известно, что люди порой хуже зверей, а то и самих созданий Хаоса. Так отчим и оказался совершенно бессилен.

«Это все не со мной, не со мной!» — твердила Котя, вернее, какая-то пугливая девочка в ней, желавшая забиться под лавку и найти там убежище от всех невзгод. От этого из глаз все-таки скатились скупые холодные слезы, и, как назло, в этот момент в избу вошла старшая жена, самодовольно говоря:

— Что? Плачешь? Плачь-плачь! Много плачь! Извиняйся перед духами-то, что покидаешь их! А хотя… они за тобой-то всегда только одним глазом присматривали, чужая ты им. Можешь и не плакать.

Старшая жена бродила по избе, нервно передвигая вещи: протирала и без того чистую посуду, гремела ухватом, ничего не ставя в печь. Средняя же жена усердно бормотала обращения к духам. И ни в чьих движениях не ощущалось радости грядущего праздника.

— Что-то долго… куда они повели-то его, — только временами восклицала старшая жена, с опаской выглядывая через окно и вскоре уже выходя на улицу.

— Ничего, Котя, ничего, кровиночка моя, — ласково шептала мать, отрешенная, как будто не понимающая всеобщего страха, схватившего цепкой лапой их дом.

И все с того дня, когда отчим поехал в недобрый час на ярмарку. Котя лишь гадала, почему сваты приехали втроем, почему далекий богач с теремом прощал долг за безродную жену, кого он прислал. Да ведь обычно родных невесты приглашали посмотреть на дом жениха. Но теперь, в этот мрачный холодный день, все происходило как-то неправильно, будто духи отвернулись от них. И вместо правды настала кривда — обряды сохранили только внешнюю часть без всякого высшего смысла, да и то какую-то искореженную и обрезанную. Эти люди в богатой одежде примчались на ретивых конях не веселым свадебным поездом: они пришли за уплатой долга.