12 000 детей прошло через «Полен Югендфервандлагер» за два с небольшим года его существования. А дождались освобождения около тысячи. Это был лагерь уничтожения польских детей. «Малый Освенцим» — так его называют в Польше.

Силуэты некоторых «воспитательниц»

Седония Байер — руководительница лагеря девочек и малолетних детей. Помощница коменданта лагеря. По словам бывших узников, ходила всегда с хлыстом или стеком. Ее появление сеяло ужас среди детей.

Было ей в ту пору около сорока лет. Она закончила четыре класса торговой школы и до войны работала продавщицей. Однако требовала, чтобы в лагере дети называли ее «фрау доктор». Поскольку в ее ведении находилась «изба хорых», куда помещали больных детей и поскольку она, Байер, вела «амбулаторный прием».

Витковский говорит, что больные дети боялись появляться в амбулатории. Что единственным лекарством, которое она признавала, был лизол. Что в «избе хорых» Байер тоже действовала хлыстом и палкой. А к тому же еще выволакивала больных детей на снег и приказывала поливать их холодной водой… Это был ее излюбленный метод — и наказания и лечения.

Седония Байер родилась в Польше. С приходом немцев объявила себя немкой. Вступила в СС. Стала работать в полиции безопасности. Работала надзирательницей в женском отделении тюрьмы на Гданьской улице. И, проявив себя с точки зрения полиции вполне подготовленной сотрудницей, была направлена в «Полен Югендфервандлагер».

…Вот они — на фотографии: стоят во дворе лагеря четыре «воспитательницы». Три из них держатся рука об руку. Седония Байер несколько поодаль, всем своим видом показывая, что они — не ровня. Она — «керовничка» — руководительница.

Право же, и не зная, я бы угадала ее. Крупная, на голову выше тех троих, ширококостная, мужеподобная. С властной осанкой. С хмурым взглядом. С резкими чертами надменного большого лица. Темное, наглухо застегнутое пальто подчеркивает особенности фигуры. Непривычно обезоруженные руки напряженно спрятаны в складках… Властительница жизни и — смерти…

Остальные на фотографии — внешне обыкновенные женщины. Изображают, как и положено, снимаясь, дружественность. Как и положено, улыбаются в фотоаппарат. Впрочем, лишь две из них. О третьей не скажешь ничего, потому что третья тщательно прикрыла от фотоаппарата лицо шарфом. Что это, кокетство? Или же — дальновидность? Предусмотрительность?

По изгнании оккупантов Седония Байер предстала перед специальным судом города Лодзи. И была приговорена к смертной казни.

В Лодзинской прокуратуре мне рассказывали обстоятельства ее ареста. Уж, не знаю, как это объяснить, но Седония Байер пришла в милицию устраиваться на должность секретаря… Может быть, считала, что милиция окажется наиболее безопасным местом для нее?

Но случилось так, что именно в тот день и час пришли в милицию за какими-то документами Девочки из «Полен Югендфервандлагер». И, увидев там Байер, с отчаянным криком выбежали из комнаты…

Геновефа Пооль. Если о других надзирателях «Полен Югендфервандлагер» я могла говорить лишь в давно прошедшем времени, то о Геновефе Пооль должна рассказывать в настоящем. Потому что в то время, когда пишутся эти строки, Геновефу Пооль судят в городе Лодзи. Польская пресса широко освещает этот процесс. Материалы из зала суда печатаются за рубежом.

Итак, Геновефа Пооль. Она была самой молодой из всех надзирательниц — в то время ей было всего девятнадцать лет — и, по свидетельским показаниям, одной из самых жестоких.

Она тоже родилась в Польше и считалась до войны полькой. Но с приходом немцев объявила себя, как и Байер, немкой. Подписала фолькслист, назвалась Геновефой, а не Евгенией. И фамилию свою стала писать на немецкий лад: Пооль — через «h».

В «Полен Югендфервандлагер» была направлена Лодзинской полицией в 1942 году.

О Геновефе Пооль я впервые услышала от Витковского.

Среди прочего он рассказал мне однажды эпизод, которому был свидетелем.

В то время в бригаде мальчиков-узников Витковский работал по ремонту крыш в лагере. И со своей «высокой позиции» имел возможность наблюдать многое из того, что происходило внизу.

Больше всего его ранила, так он говорит, судьба малышей. А было их (примерно от двух и до восьми лет) в ту пору довольно много в лагере.

Витковскому сверху было хорошо видно, как их привозили, как сгружали: их скидывали на землю с машин. И как потом вывозили из лагеря; этих же, или других, он не знал. И куда вывозили, об этом тоже никто не знал.

И вот однажды он услышал отчаянный визг и плач, перекрывавший стук молотков. Осторожно сполз на край крыши и увидел, что на первом этаже окно распахнуто, на подоконнике стоит надзирательница Пооль. В руках у нее хлеб. Этот хлеб она крошит и бросает вниз, будто бы кормит кур. Под окном — малыши. Сбегаются на хлеб, как цыплята. Нет, как голодные маленькие зверьки. Визжат, отталкивая друг друга… Вслед за ними мчатся дети постарше. Подпрыгивают, в отчаянном стремлении на лету ухватить эти крохи, опрокидывают на землю малышей, топчут их. А в окне, как в раме, освещенная солнцем, стоит Геновефа Пооль. И смеется: весело, от души…

«Я никому ничего плохого не сделала», — повторяла на следствии, повторяет и на процессе Геновефа Пооль — Евгения Поль, так она называется ныне. И доказывает, что «деятельность» ее в «Полен Югендфервандлагер» сводилась лишь к выполнению поручений и приказов. Что о жестоких издевательствах над детьми в лагере она не слышала. И что если она сама, как говорят свидетели, ходила во время своих дежурств с хлыстом или стеком, то делала это «лишь для фасона».

Она говорит, что двадцать лет подряд, начиная с 1952 года, проживала безвыездно по тому самому адресу, по которому проживала и до войны, в доме своих родителей, по улице Хелминского, 16. (Не скрывалась. Значит, виновной себя не чувствовала.)

Тут однако, есть некоторое несовпадение. Дело в том, что по улице Хелминского, 16 прописана Евгения Поль. В лагере же она называла себя Геновефой Пооль…

Евгения Поль утверждает: вина ее, если можно говорить о вине, лишь в том, что во время оккупации вынуждена была подписать фолькслист, то есть признать себя лицом немецкой национальности. И изменить написание своей фамилии: Пооль — через букву «h», вместо Поль. Но тотчас же по изгнании оккупантов она вернулась к прежнему написанию своей фамилии. А к тому же в 1948 году прошла процесс реабилитации в связи с принятием фолькслиста (то есть отступничеством от польского народа)…

Как она прожила эти годы, теперь уже в общем десятки лет? Как она чувствовала себя в то время, когда казнили Седонию Байер? Ведь она, Геновефа Пооль, была, как показывают свидетели, ее помощницей, ее правой рукой.

Так как же прожила она эти годы? На что рассчитывала? На то, что тех, кто мог назвать ее своей соучастницей, нет в живых?

На то, что тех, кто мог бы свидетельствовать против нее, тоже осталось в живых немного?

Или просто надеялась на удачливость, на счастливую судьбу?!

Как она ходила по Лодзи все эти годы? Не боялась лицом к лицу встретиться с кем-либо из своих подопечных?

Поль утверждает, что встречалась и по-доброму.

В самом деле, встречалась. На суде одна из свидетельниц показывает, что, увидев однажды в вагоне трамвая Геновефу Пооль, отчаянно закричала: «Это швабка — из лагеря!» А Поль соскочила с трамвая на ходу, и догнать ее не удалось.

Евгения Поль говорит, что последние пятнадцать лет она работала в яслях. И что ее непосредственные руководители никогда не высказывали претензий к ней. Наоборот. Отмечали ее «почти материнское» отношение к детям.

Что ж! Возможно! Но ведь это еще страшнее.

Человек-оборотень! Человек-функция. Нечто вроде электронной машины, целиком зависит от заданности… Впрочем, неверно, нет. Электронная машина действительно выполняет лишь то, что ей задано. А надзирательница Пооль привносила в то, что должна была выполнять, свою инициативу, индивидуальность, выдумку.