Любава вылезла из его рук и потопала в горницу, выйдя через пару минут с расческой.

— Ты должен быть красивым, — приговаривала она, причесывая Вилика, — а то девки любить не будут!

Все одновременно посмотрели на кота.

— А что я? Поколение подрастает дерзкое!

— Про малыша, — продолжил Вилик, — он из Мачора, только там живут барсовые. Странно, как такой маленький оказался один и так далеко от родителей. Барсовые ни на минуту не оставляют малышей без присмотра, они примерно, как твои, Стёп, котятки месячные. Ручку-лапку мы с егозой подлечили, она срастется правильно, только останутся шрамы, но не это волнует, — полуоборот, дитё в таком возрасте не умеет оборачиваться, рано. Видно, из-за боли и страха он самопроизвольно попытался обернуться. Но мал ещё вот и застрял в полуобличье. Насколько я помню из учебника, ему самому не обернуться и где-то в течении седьмицы надо помочь, иначе он так и останется. Но, — ответил он, опережая Лучика, — это только барсовые могут, мы не знаем эти тонкости, барсовые такие секреты никому не раскрывают. Уверен, деда твой уже отправил весточку барсовым. Ох, не завидую я тому, кто это сделал! Пойду, посмотрю на малыша!

Через несколько минут Вилик вышел с ним на руках, тот задорно крутил головой и с любопытством смотрел на всех нас:

— Я тебя помню, ты плакала и руку мне гладила, — сказал Любаве, — а ты меня из ловушки хотел вытащить, — это Лучику! И тут он увидел Стёпку — глаза округлились и он воскликнул:

— Младший брат Богинюшкин!! Никогда не видел, ты на нас похож, только мелкий.

— Сам-то больно велик, и ещё неизвестно кто из нас младший! Звать-то тебя как?

— Лихослав, младший и любимый сын князя Венцеслава Мачорского, — Вилик удивленно сказал, — но у князя все дети взрослые?

— А вот и нет, я нежданно-негаданный родился, и то великая тайна мачорская, — малыш поднял вверх большой палец, явно цитируя кого-то, и тут же всхлипнул, — а я… а меня…

— Фи, какая ерунда, — уперев кулачки в бока, фыркнула Любава, — скоро твои мамочка и папочка явятся, айда лучше на озеро, а то эти взрослые все время ворчат.

Кот крякнул:

— Да, это похлеще меня будет деточка!

Драган понес Лисика — так его тут же окрестила дочка, а мои вприпрыжку побежали за ними, вскоре с озера донеслись вопли и визги. Вилик дождался Пола, долго о чем-то с ним говорил, потом помахав мне рукой, убежал. Мрачный Пол, посовещавшись с котом и охранниками, тоже долго не задержался. Буркнув мне:

— Крыс надо уничтожать и гнид тоже, завтра явлюсь, деток от себя далеко не отпускай! — тоже исчез.

Муська, как верный пес, ни на шаг не отходила от деток, а где-то возле леса нет-нет, да и выглядывала та полла, что прибегала за мной.

Вечером все трое лежали на большой кровати и слушали кота, рассказывающего мультики в лицах, да так и уснули все вместе, а кот растянулся вдоль ножек, тревожить не стала, так и проспали до утра, дружненько.

Утром Стёпка, как бы между делом, сказал:

— Вот, заноза тебе и жених!

— Нет, — серьезно ответила дочка, — мой жених другой… он такой… такой огромный и красивый, и шрам у него есть!

— Если шрам, то да, — кивнул кот.

— Ты сам, когда с блуду приходишь, говоришь, что шрамы украшают мужчину! — на что кот растерянно промолчал.

— Стёп, ну хоть чему-то правильному ты их учишь, или только дури?

— Жизни я их учу!

— Оно и заметно, ведь нарвешься!

Детки побежали на озеро, Лисик в воде был как дельфиненок, нырял, быстро плавал, мои же глядя на него, учились нырять.

Довольные, уставшие, поднялись на поляну и замерли — к дому летели огромные кошки, Лисик у меня на руках пискнул, и задние развернувшись, быстрее помчались к нам.

— Дети, быстро ко мне за спину!

С оскаленной пастью на меня летел зверюга, от озера летел прыжками Драган, а через мою голову с жутким мявом прыгнул Стёпа и, оскалившись, зашипел, защищая нас:

— УРРРОЮ ВСССЯКОГО!

Первый зверюга притормозил от удивления, видно, за ним приостановились и три других, а сзади выскочила, видимо, самка, поменьше, и продолжала лететь на меня. Сбоку вывернулся ещё один и преградил дорогу самке, которая с ревом откинула мешавшего ей котищщу.

И тут раздался разбойничий свист, и из-за спины выскочила возмущенная Любава, в три шага она подлетела к кошке и стукнула ту по носу:

— Гадская кошка, не смей обижать нас!

Затормозивший за самкой, самый большой зверюга, шумно втянул воздух и, распластавшись по земле, пошел рябью, через минуту перед нами стоял огромный мужчина и с удивлением смотрел на мою крошечную, по сравнению с ним, дочку, трясущую кулачками.

Лисик радостно завозился и закричал:

— Мамочка, батюшка, они меня спасли!!

Вместо кошки появилась женщина, которая зажимала нос рукой, а спустя мгновение перед нами стояли остальные крупные, мощные воины.

Старший из них, поклонившись, сказал:

— Приветствую тебя, княгиня, прости нас, не поняли мы в горячке, что ты не враг сыну нашему. Прими мою благодарность!

— Лихославушка! — это уже женщина протягивала руки к сыну — тот с удовольствием перебрался к ней и заурчал.

Любава же подошла к отдельно стоящему рослому, мощному мужчине, который отворачивал правую сторону лица.

— Какой ты красивый! — она подняла вверх руки, — подними меня!

Тот, первый, что летел на меня, оскалившись, ухмыльнулся и сказал:

— Он же урод, ты лучше на меня посмотри, я же красивее!

Лучик, внимательно смотревший на всех, поморщился. Это означало, что молодец с гнильцой. Мальчик мой каким-то чутьем распознавал внутреннюю сущность, и если морщился, то человек или не очень человек, был нехорошим.

Любава меж тем гладила изуродованную ожогами щеку и приговаривала:

— Ты самый красивый и храбрый! — и, повернувшись ко мне, выдала: — Мамочка, я нашла своего жениха!! Я за него замуж пойду!!

Этот, что хамил, некрасиво заржал, его поддержали два рядом стоящих. Какая-то неправильность была в них, как бы и крепкие, и сильные, но весьма напомнили наших перекачанных мачо, не воины, а показушники какие-то.

Сзади раздался вкрадчивый, какой-то не похожий на обычный, голос Пола:

— Позволь узнать, Венцеслав, сын Станимиров, с каких это пор твои крысы хозяйничать стали в моих владениях? И почему всякая гниль и гниды позволяют себе говорить вперед вожака? Или ты совсем стар и слеп стал и не видишь у себя под носом дерьмо?

Медленно, по дуге, обходя поворачивающих за ним головы, Пол подошел к нам, вид его внушал суеверный страх, сейчас это был настоящий местный леший, с какими-то угрожающими сучками, шипами, торчащими вместо привычных рук и ног, заросший до глаз, со стоящими дыбом зарослями мха или пакли на голове.

— Я спрашиваю, кто из вас, мерзавцев, — он указал шипом на трех, стоящих впереди, — осмелился испоганить мои владения мерзкой ловушкой?

Два сразу же упали на колени, а третий, нагло ухмыльнувшись, сказал:

— И что ты мне сделаешь, палка с глазами, когда за моей спиной все барсовые, я только свистну и… — из руки-сучка Пола вылетела небольшая молния, и этот наглец обратился в статую. Драган и Младен моментально скрутили двух других, на поляну посыпались лиардские воины во главе с Виликом.

В момент произвели зачистку, как выразился Стёпка. Венцеслав с оборотнями тоже отправились в Унгар, скорректировать совместные действия по наведению порядка. Любавин жених, с заметно побледневшими шрамами, после её поглаживаний, и нежно поцеловавший свою «невесту», тоже ушел.

— Мамочка, ты такая несерьёзная стала!

— Чем же, доченька?

— Вот, — она забавно развела руками, — ни одного нарядного платья не взяла, мне не в чем жениху показаться!

У нас дружно отвалились челюсти…

Потом, Пол, откашлявшись и улыбнувшись, сказал:

— Похоже, не отвертеться Мстидару от невесты, тут все круто! Внучушка, ты платья теперь носить будешь, или как с моим подарком будет? (Было дело, когда подаренное им платье в порыве большой обиды — мечталось лук со стрелами — изрезано на клочки. Пол в глубокой печали две седмицы не появлялся, и мы сначала слушали рыдания по поводу не того подарка, а потом — потому, что деда пропал.)