Бережно относились лишь к алкоголю, оружию и патронам. Пролитая мимо стакана капля водки вызывала болезненные ахи и вздохи, а автоматы блестели от масла. Тут мне стало стыдно, как только я вспомнил свой заклинивший Стечкин.

— Повезло вам со мной, товарищи господа, — говорил Серебряков, пережевывая свинину. — Я многое узнал. Дима отвел корабль в заранее условленное место. Они полюбому перепрятали его, узнав, что парень у нас. Но дальше острова ему деться некуда! Откопаем денежки, и отыщем корабль!

Я лишь удивился, как нагло, не моргнув глазом, врал кок. Но в настоящий момент это была необходимость. Он врал, восстанавливая свой пошатнувшийся авторитет, громко смеясь, как мне показалось — слишком фальшиво. Остальные, к счастью, были слишком озабочены, куда бы еще потратить свою долю, чтобы это заметить. Одноногий понимал, что его игра уже проиграна, но, возможно, открывался в это поверить.

Вскоре нетерпение победило голод. Банки с остатками еды отправились в костер. Я успел заметить, что в доме были только наши припасы, сложенные так же, как и когда я убегал из крепости. Офицеры, тоже мне! Раздолбаи! Я уже не сомневался в том, что Буш вчера сказал правду, и, если бы не сделка с Палычем — им пришлось бы питаться подножным кормом.

Со стороны мы, наверно, смотрелись довольно странно. В разномастном камуфляже, Рома — вообще в матроской робе, вооруженные до зубов. Все, кроме меня — я плелся за Серебряковым со связанными руками, с веревкой, второй конец которой сжимал кок. Он тащил целых два автомата, свой хромированный Смит-Вессон в кобуре на плече, Стечкин, подаренный мною еще в начале плавания, торчал сзади за поясом. В довершении всего на плече повара сидел попугай и без конца кричал.

Каждый что-нибудь да и тащил. Одни — лопаты, заступы и ломы, которые бандиты выгрузили на берег в первую очередь. Другие — провиант для обеда. Единственный, кто шел пустой, всего с одним дробовиком и парой пистолетов — Саша, у которого была пробита голова.

Гуськом мы дошли до берега, где стоял катер, погрузились в него и отчалили. Сразу начались споры про карту. Конечно, красный крестик был слишком велик, и не мог означать точного места. Не при этом масштабе. Пояснение на обороте было слишком кратким и неясным. Единственное, что, казалось бы, не вызывало сомнения — это высокое дерево на склоне высоты 183. Но как раз тут и были разночтения. Мы еще не проплыли и половины пути, а каждый уже облюбовал свое дерево. И каждый пытался навязать свою точку зрения другим. Дошло едва не до драки, и она обязательно имела бы место быть, если бы Серебряков не пригрозил пристрелить первого, кто еще произнесет хоть слово. Дальнейший путь продолжался в гробовой тишине.

Мы прошли по устью реки до того места, где дальше плыть на катере было бы рисково — мы или сели бы на мель, или, еще хуже, разбили бы катер о камни. Спешившись, мы начали подъем. Поначалу идти было очень трудно — почва была болотистая, поросшая густой травой. Нога уходила в чавкающую жижу по щиколотку. Труднее всего приходилось одноногому с его костылем.

Но скоро подъем стал круче, а почва — каменистее. Идти под тенью пальм, среди благоухающих цветов и буйной тропической растительности было намного приятнее.

Мы шли, рассыпавшись веером. Повар со мной — по центру, значительно отстав от остальных. Ему было сложно карабкаться по сыпучему гравию, и, если бы я пару раз не поддержал его — он и вовсе скатился бы вниз.

Так мы прошли почти километр, как вдруг головорез с левого фланга удивленно воскликнул. Остальные, с криком "Сокровища!", устремились к нему.

— Дебилы, — процедил сквозь зубы одноногий. — Мы еще даже до дерева не добрались.

В самом деле, там были не сокровища. В толстом, не менее полутора охватов, и высоком дереве на уровне груди торчала бензопила. Было видно, что инструмент здесь уже очень давно — металлические части успели поржаветь, а пластик — выгореть на солнце. К тому же полотно успело намертво врасти в дерево, и вытащить ее не представлялось возможным.

— Что это за хренотня такая? — спросил Рашпиль.

— А ты не понимаешь? — усмехнулся кок. — Это указатель. А ну, поверьте по компасу.

Проверили. Полотно указывало точно на В.-Ю.-В. и В.

— Бензопила — это шутка вполне в духе Иваныча, — рассмеялся Саша.

К нему присоединились остальные, кроме меня с Романом. Увидев, что не все поняли шутку, он пояснил:

— Многие пытались убить командира. Таким он бензопилой отхреначивал руки, складывал в карманы, и отправлял обратно. Так заказчиков становилось все больше, а желающих отработать Иваныча — все меньше. В последний раз… по-моему сотку баксов давали за его голову?

— Да, сотку, — подтвердил Рашпиль. — Сумасшедшая для тех мест сумма. Писанулся тогда только Старый Али. Тощий, сморщенный, казалось — чихни, и развалится. Но порезал он тогда Иваныча знатно…

— Было дело, — протянул повар. — Вот уж на что я с ножом мастер, но против Али не попер бы, даже с обеими ногами… говорили, он льва-людоеда укокошил голыми руками, и, мне кажется, это не враки.

— Иваныч часто сюда летал, — вспомнил Саша. — Все чаще один. Но, даже если летал с кем-то — всегда один возвращался. Сколько же он перевезти сюда успел?

— Ты лучше подумай, где те, с кем он летал, — мрачно произнес бандит, чьего имени я так и не запомнил.

Все, не сговариваясь, оглянулись, положив руки на оружие.

— Сгнили они все до одного, — сказал одноногий. — Все, кроме этой американки… Эмбер, кажется? Ей лет тогда было, как тебе, Димка. Но летала, как ведьма.

— А какие там были ноги! — восхищенно покачал головой Рашпиль. — Какая задница!

— Да, что до ног и задницы Иваныч всегда слабоват был. Грудь, мордашка — все ровно. Но как хорошие ноги видел — голову терял. Наверно потому и не шлепнул ее… или не успел? — добавил Саша. — Буш, ты же там был…

— Бросила она его там, — вздохнул Серебряков. — Вместе со мной. Конечно, Иваныч ее потрахивал, но, сдается мне, Сан Саныч потрахивал ее почаще и получше. Ох, скверно Иваныч подыхал! Повезло еще, недолго мучился. Когда я очнулся — чуть не проблевался. И это я! А уж я повидал, как течет клюква… ему винтом пузо вспороло, почти надвое перерубило. А он еще живой был. Эмбер с Григорьевым ушли, и мы там лежим… он пить просит, а из пуза паук вылезает. Здоровый такой… ну я и…

— Что — и?

— Застрелил его.

— Паука?

— Дурак что ли? Иваныча. Все удивляюсь, как он с такой раной прожил столько?

— Да, железный был мужик. Кремень! Был бы он сейчас жив — не гулять бы нам по этим лесам…

Одновременно щелкнуло несколько предохранителей.

— Да не ссыте вы, — рассмеялся одноногий. — Помер он давно.

И вдруг из ближайшей рощи звонкий женский голос затянул песню на незнакомом мне языке. Лица всех шестерых моментально сделались бледно-зелеными. Все вскочили на ноги, схватив оружие. Кто-то даже успел нажать гашетку, пустив в лес короткую очередь, как песня оборвалась так же внезапно, как и началась.

— Бьянка пела эту песню Иванычу, — прошептал Рашпиль. — Она ему очень нравилась.

— Бьянка? Да ты с ума сошел! Она мертва!

— Вперед, — прорычал Серебряков, дернув меня за веревку. — Конечно, приятно вспомнить старое, но глюки — это нам ни к чему.

— Глюки? — неуверенно повторил Саша. — А разве глюки бывают у всех сразу?

— Если столько пить — все бывает.

Этот аргумент показался головорезам убедительным, к ним возвращалось самообладание. Некоторые даже повесили автоматы на плечи. Но тут раздался этот же голос. Теперь он не пел, а кричал, и этот крик эхом отдавался в расселинах скалы.

— Адонго! Адонго!

Затем — несколько слов на непонятном языке, с нова:

— Адонго!

Кладоискатели замерли, словно парализованные, а глаза их вылезли на лоб.

— Адонго… это же убиенная сестра-близнец Бьянки! — благоговейно прошептал Саша.

— Никто… никто, кроме нас на этом острове не может знать этого имени, — прохрипел кок, глядя в пустоту.