Полдюжины мужчин кое-как разняли их. Торхель пожал плечами и успокоился, но Карлсефни всё ещё бушевал, словно бешеный пёс, порываясь продолжить поединок, пока не понял, что дерётся с собственными людьми. Тогда он угомонился, тяжело дыша, смахивая с глаз пот. Ребёнок продолжал кричать, я была так потрясена, что не могла сдвинуться с места, и прежде чем ко мне вернулся дар речи, заговорил Снорри, спрашивая: "Что это было? Что случилось?" Торхель обернулся и посмотрел на меня, я же вспомнила о своём заговоре, о странном сне, и благословении, о котором я не надеялась просить, и тут вспомнила, что моя рубаха расстёгнута, тогда я накинула платок и скрылась в доме.

Внутри было темно, и я проковыляла через зал к двери нашей комнатушки, на ощупь пробралась к кровати и села. Меня била дрожь, я прижала к себе дитя, укачивая и пытаясь его успокоить. Я не понимала, что произошло, я видела лишь взгляд Торхеля. На что он намекал? На некую причастность, на что-то тайное между нами, чего недоступное остальным. Я вспомнила, как тогда повстречала его, когда он спускался с холма. Вспомнила, как Хельга поведала мне о разговорах мужчин, о том, что женщины должны быть общими, а не принадлежать лишь своим мужьям. Я не понимала, что такого натворила, но чувствовала свою вину. Я ненавидела Торхеля и не знала, как выкинуть его из своих снов. Он преследовал меня, а я его боялась.

Карлсефни злился на меня. Я знала это, ведь он ни словом не обмолвился со мной о том, что случилось, или о том, чем всё закончилось. Той ночью Торхель ушёл, а с ним ещё несколько человек, Хельга рассказала мне, что они отправились охотиться на оленей. А на следующий день Карлсефни отплыл на остров Бьярни. Это было необходимо, ведь мы отчаянно нуждались в пище. Я была расстроена, он почти не разговаривал со мной перед отплытием, а ещё я боялась, что его не окажется рядом. Оба этих чувства я испытывала впервые, и из-за этого мне было очень обидно. Я опасалась, что Торхель вернётся первым. Так и случилось, но больше я никогда его не видела, как и Снорри. Все мы ожидали, что-то должно произойти, но нам и в голову не могло прийти, на что способен Торхель.

Агнар, он украл корабль моего отца.

Ты никак не отреагировал. Разве тебе не ясно? Разве ты не понял, что это означает? Корабль стоял в бухте, пришвартованный к берегу. Стояла тихая погода. Мы не выставляли часовых на ночь. А зачем это нужно в пустынной стране? Торхель вернулся ночью и украл корабль, с ним ушли девять человек. Больше о них мы ничего не слыхали.

Спустя годы, в Глаумбере нас достигла молва, что беглецы сбились с курса, подхваченные одним из западных штормов, их отнесло к Ирландии, где оставшихся в живых пленили и продали в рабство. Но это неподтверждённые слухи. Я даже не знаю, кто их принёс. Следы Торхеля затерялись после того, как он отплыл тогда из Винланда на корабле моего отца, и один лишь Господь знает, что было у него на уме. Полагаю, в Винланде он рассчитывал взять на борт какой-нибудь груз и отправиться в Европу. Конечно же, он не посмел бы вернуться в Зелёную страну, и даже в Исландии Торхеля могла настичь кара за его преступление.

Что ты имеешь в виду, что он такого сделал? Ты до сих пор не понимаешь? О, ты бы сразу понял, если бы стоял на берегу тем утром, глядя на пустую бухту, где ещё вчера стоял корабль. Карлсефни вернулся спустя три дня, слишком поздно, чтобы отправиться в погоню за Торхелем, даже если бы мы знали, куда он направился. У Карлсефни всё ещё оставался свой корабль, способный взять на борт около тридцати человек и груз в придачу. Агнар, нас осталось сорок пять человек и ещё скотина. Чтобы перевезти всех на одном корабле, мы должны быть уверены, что всю дорогу море будет тихим. Спокойная погода в тех морях! Теперь-то ты понимаешь?

Казалось, Карлсефни даже не рассердился. На этот раз в приступе бессильной ярости взорвался Снорри. Как ты знаешь, Карлсефни был вспыльчивым, но не выказывал напрасного гнева. Будь Торхель там, думаю, Карлсефни убил бы его, но, он, как птица, резко меняющая направление полёта, сразу же стал размышлять, как возместить утрату. Тем вечером все собрались в нашем зале, чтобы решить, что предпринять дальше. Пока те, кто поддерживал проклятого Торхеля, неустанно твердили, что не виноваты в его побеге, Карлсефни, молча сидел и смотрел в огонь, казалось, его мысли витали где-то далеко. Когда он поднялся, все замолкли.

— Довольно, — сказал он. — Каждый высказался, где мы должны были быть, и что должны были сделать. Но если бы мы хорошенько подумали, какой у него был выбор? Он понимал, что я вполне мог убить его. На самом деле, именно это я и хотел сделать, не позднее следующей зимы, потому что не видел иного способа сохранить мир здесь. Он решил за нас эту задачу. А теперь нам нужно решить свою.

— Мы не сможем вернуться домой без другого корабля, значит, мы должны построить его. — Он выждал, пока не стихнет недовольный ропот и продолжил. — Нет смысла говорить, что это будет трудно. Конечно, трудно. У нас тут не норвежские верфи, я знаю. Но разве у нас есть выбор? Нет, и вы это знаете. Очень хорошо. Всем вам известно о наших планах на лето. Мы собирались отправиться на двух кораблях на юг, чтобы добыть богатства Винланда, и следующей весной отплыть домой. Мы не сможем сделать этого. Но я отплыву на юг, как и рассчитывал. Люди Торвальда говорили, что в глубине Винланда растут высокие деревья, подходящие для вырезки корабельного киля. Не рассказывайте мне, в чём трудности. Я знаю. У нас нет времени сушить всё лето подходящую древесину. Может быть, мы найдём старое, сухое, уже упавшее дерево. Я не знаю. Мы не кораблестроители, но некоторые из нас видели, как строят корабли. У нас очень мало железа, и нам нужно больше. Сейчас июнь. Я готов отплыть немедленно в Винланд на поиски подходящей древесины. Мы срубим деревья и расколем их на доски. Также нам придётся обеспечивать себя пищей, потому что сейчас у нас нет припасов, чтобы взять что-то с собой в плавание. Мы не вернёмся этим летом, а разобьём в Винланде зимний лагерь. Остальные останутся здесь, в домах Лейфа и будут охотиться и рыбачить, запасая пропитание. Мы оставим вам две маленькие лодки. Вы должны сделать так, чтобы заработала кузница, и заготовить столько железа, сколько возможно. Мы вернёмся на следующее лето, так скоро, как только сможем, а зимой построим наш корабль.

Как только он закончил, все сразу принялись кричать. Кто-то говорил, что это невозможно, некоторые, что это единственный выход. Люди говорили, что будет невыносимо провести ещё две зимы в Винланде. Некоторые спрашивали, почему бы сразу не отплыть в Гренландию, а на следующий год послать обратно корабль, чтобы забрать оставшихся в домах Лейфа на зимовку людей. Другие утверждали, что никто из собравшихся, будучи в своём уме, не согласился остаться здесь. Я знала, что Карлсефни не пойдёт дальше, пока не получит всеобщего одобрения, и хотела увидеть, как он уговорит их. Я оказалась права; он терпеливо спорил с каждым, и, конечно же, ни у кого не оказалось иных дельных предложений. Никто не хотел оставаться в домах Лейфа и ждать, пока за ними придёт корабль. "А что, если Карлсефни так и не вернётся за ними, и это очень вероятно", сказали они. Тогда они обречены остаться в Винланде до конца своих дней, или, как заметил Карлсефни, пока однажды снова не появится Лейф. Снорри добавил, что у его брата Торлейфа в Гренландии остался корабль, и он, вероятно, мог бы отправиться в Винланд, если Снорри с Торбрандом не вернутся домой через год или два.

Спор продолжался глубоко за полночь, и Карлсефни позволил высказаться всем желающим. Он знал, что нужно прийти к единому решению, но также понимал, что это решение не должно показаться им единоличным. В частности, те люди, которые останутся в домах Лейфа, должны поверить, что их работа чрезвычайно важна для всего замысла в целом, чтобы они по доброй воле выполняли свою работу. Некоторые считали, что Снорри тоже должен остаться в домах Лейфа и руководить людьми. Но Карлсефни возражал. Снорри много знает о кораблестроении, и его навыки пригодятся для поиска подходящей древесины. Правда, Карлсефни не упомянул, что Снорри — его побратим, и что если Снорри погибнет в Винланде, то Карлсефни будет знать, что это тот сложил голову в борьбе, а не в безнадёжном ожидании. Лишь Карлсефни готов был пойти на риск ради людей, до которых ему особо не было дела. Карлсефни мог быть таким же коварным, как Эрик, но в нём не было и искры гнева. Я наблюдала, как он вёл себя с ними, казалось, он готов рассмотреть каждую точку зрения, и, в конце концов, я убедилась, что он добился своего.