Там меня окрестили в новую веру. Это очень далеко отсюда. Но вы, должно быть, тоже крестились в Исландии. Хочется ли вам сейчас забыть это? Что вы чувствовали, когда кардинал послал за вами, потому что лишь вы можете записать рассказ какой-то старухи из Исландии, побывавшей за краем света? Вы знаете, зачем они хотят записать мою историю? Вы совсем не похожи на тех молодых людей, которых я знала. Они хотели прославиться мастерством владения оружия, преданностью и великодушием. Но, я думаю, вы всё же честолюбивы. Полагаю, вы предпочли Рим любому другому месту христианского мира. Кроме того, я не думаю, что вы слишком интересуетесь женщинами. Я права? Возможно, вас вполне устраивает монашеская жизнь. Но я не хотела бы такой жизни, когда была молодой. Конечно, сейчас всё иначе. Мои страсти осталась позади.

Нехорошо искушать вас. Вы не отвечаете, и лишь красные уши выдают вас. Вы склонились над рукописью, будто плохо видите, но это не так. Вы так усердно царапаете пером, будто от этого зависит ваше спасение. Не обращайте внимания, я просто дразню вас. Вы можете подумать, что я бабка, одолеваемая старческим слабоумием. Но когда-то я была молода и красива, и мужчины не сводили с меня глаз.

Я устала. Мне сказали, что мы закончим после обеда, и взгляните, солнце уже не освещает двор, а скоро вообще стемнеет. Темнота здесь опускается внезапно, и это всегда застигает меня врасплох. Я проголодалась, да и вы, скорее всего, тоже. Мы слишком долго работали, не стоит злоупотреблять этим. Ради бога, мальчик, да прекрати же писать, сейчас я говорю совсем не для записи, и должно быть, у тебя ужасно затекла рука. Прекрати, говорю!

Глава третья

Девятое июля

Когда мне исполнилось пятнадцать, я произнесла свой собственный заговор. Я никому об этом не рассказывала. Я знала, что это очень опасно, но искренне верила, что могла построить свою жизнь так, как хочу сама. Я полагала, что моя судьба в моих руках, хотя и не видела подтверждения того в судьбах окружающих меня. Ты считаешь это высокомерием? Возможно, я лишь искала способ выжить. Конечно, мне не нравилось, что мужчины будут оценивать мои достоинства исходя из ценности поместья моего отца, рассуждая, стоит ли с ним торговаться за меня. Я хотела, чтобы случилось что-то ещё. Заговоры, произнесённые над собой, как правило, имеют обратное действие. Теперь я ни за что не сделала бы ничего подобного.

Я тщательно выбрала место. Сначала я подумала о пещерах великанов за Стапафелем, но потом с содроганием отвергла эту мысль. Ведь я хотела вызвать добрую силу, и опасалась демонов в этой дикой стране. Взамен я выбрала священный источник в Лаугабрекке. Это священное место Фрейи, я всегда это знала; этот ключ находился всего лишь в нескольких ярдах от дома моего отца. Женщины приходили туда, если хотели зачать ребёнка. Я едва не отказалась от этого места, потому что оно слишком близко от дома, а я желала чего-то более волнующего, но к счастью, не была настолько самонадеянной, чтобы считать себя выше остальных женщин. Думаю, будь иначе, моя судьба сложилась бы гораздо хуже.

Ледяная вода вытекает из-под скалы и пузырится над чёрными камнями. На мокрых камнях растёт мох, на нём капельки воды, переливающиеся, словно драгоценные камни. Тут же, в этой сырости пучками растут цветы: калужница болотная, лютики, иван-чай. Из впадины пахнет сырой землёй. Уже полночь, и солнце спряталось за Снайфелем. Серые полосы облаков тянут пепельные пальцы, охватывая всё небо. Небо на востоке розовеет.

Девушка стоит у воды. Высокая, волосы до пояса перевязаны сзади красной лентой. Держит спину прямо, совсем как взрослая, у неё худощавое, непроницаемое лицо. На мгновения она выглядит так, будто уже немолода.

Сейчас, когда солнце уже зашло, на пастбищах зябко. Дальше тускло поблёскивает холодный ледник. Девушка начинает чуть слышно петь. Лёгкий ветерок колышет её волосы. Она вынимает из мешочка на шее кусочек серебра и бросает его в ручей, серебро бесследно исчезает в потоке.

Она опускается на колени и склоняется к воде. Галька поблёскивает на дне, словно драгоценные камни в грязи. Какие-то тени быстро проносятся по поверхности воды. Она поднимает взгляд. Стая крачек пролетает над ней, затем птицы поворачивают на запад, блеснув на миг белым, и пропадают из вида, сливаясь с блеском волн.

Она ни разу не была в открытом море, но знает, что крачки — ненадёжные проводники, потому что не всегда могут привести к земле. Должно быть, это знак, ответ на её вопрос. И хотя она ещё не понимает этого, но заговор сработал.

Я думала, той осенью произойдут некие перемены. Мы привыкли, что в это время года к нам в Арнастапи по пути в Лаугабрекку заезжает торговец Торгейр. В этом году вместо него приехал его сын Эйнар, так как Торгейр уже состарился. Я не помнила Эйнара, хотя он и бывал в Арнастапи вместе с отцом до отъезда из Исландии. Он тоже не помнил меня, а если и помнил, не думаю, что нашёл бы сходство между любопытной маленькой девочкой и молодой девушкой, в которую я тогда превратилась.

В любом случае, как только мужчина кладёт глаз на женщину, он уже не видит ни её прошлого, ни будущего. Я упоминала, что Эйнар провёл несколько лет в плаваниях между Исландией и Норвегией, проводя одну зиму там, а одну здесь, в Исландии. Он из тех исландцев, которые разбогатели и стали успешными торговцами всего за одно поколение. Торгейр был сыном раба и начинал простым коробейником. Его сын уже стал судовладельцем и занимался морской торговлей. Орм всё равно пригласил бы его остаться у нас из-за уважения к его отцу, и, конечно же, его интересовал сам Эйнар. Успех всегда привлекал внимание исландцев.

Я знала, что приехал торговец, но Халльдис заняла меня работой на улице. В детстве я могла бегать где угодно, и внутри, и снаружи. В ту пору я не была ни мужчиной, ни женщиной, я могла возиться возле очага, словно собака, так что на меня не обращали внимания. А теперь, если в дом приходил мужчина, Халльдис сажала меня либо за ткацкий станок, либо отправляла в маслобойку, чтобы я даже не слышала разговоров. Могу сказать тебе, юноша, как трудно быть молодым, если ты — женщина. Ты должна соблюдать правила. Ребёнок может нарушать их, а пожилая женщина, например, как я, вообще может делать всё что угодно, но молодая девушка притягивает мужчин, и поэтому должна вести себя осторожно. Я бы и не против быть красавицей, в этом есть свои преимущества, но при этом ты вынуждена сидеть почти взаперти.

Так что Эйнар показывал моему отцу в зале свои товары из Норвегии, а я в это время со скамеечкой и ведром доила нашу корову в поле. Это был серый вечер в конце года, когда ветер впервые принёс зимнее дыхание, и день уравнялся с ночью. С сумерками с моря начал накрапывать мелкий дождь, и я спиной ощутила холод. Я упёрлась головой в коровий бок, ощущая тепло животного, пока молоко струилось в ведро. Оно блестело, словно лёд в полумраке. Хотела бы я взглянуть на товары торговца. Я всё ещё презирала таких женщин как Турид, которые слишком много внимания уделяли красивой одежде и драгоценностям, но в то же время восхищалась их смелостью. Турид бросила вызов миру, в котором жила. Мы изголодались по ярким цветам, и она будто бы навёрстывала за нас. Я поняла, что хочу яркие цвета, когда смотрела на белое молоко в ведре. Я просто хотела увидеть и потрогать цветные ткани, что привёз торговец. Я хотела купить себе цветные вещи.

Возвращаясь в дом, я только об этом и думала. Проходя мимо двери в зал, я услышала мужские голоса, но не повернула головы. Я направилась прямо в маслобойню и вылила молоко в чан, перелив скисшее вчерашнее по кувшинам. Моя обязанность — делать скир, но прежде чем я направилась к очагу, чтобы снять прокипячённое молоко, Халльдис сама принесла мне его. Смешивая кипячёное молоко с сычугом, я слышала из зала приглушённые голоса. Я помню, как задавалась вопросом, почувствую ли я какие-то перемены, если надену цветную одежду? У меня никогда такой не было. Я задавалась вопросом, может ли цвет повлиять на судьбу человека? До этого у меня не было возможности узнать это.