Он встал, подошел к штабелю принятых им бревен и на обоих концах одного из них сделал топором зарубки-отметины. Потом взял рочаг, прикинул его на руке и отбросил в сторону. Легок. Нашел другой, потяжелее, влез на штабель.

Утром воды в реке меньше. Таяние снегов, скованных ночью морозом, только началось.

«Спущу, — упрямо подумал Мохов, поддевая рочагом отмеченное бревно. — Пойду на пикеты. Если застрянет, волоком протащу…»

Он налег на рочаг. Бревно подалось не сразу. Обычно их сваливают вдвоем. Наконец оно повернулось, покатилось по скатам к реке и со звоном шлепнулось в воду. Покачавшись у берега, оно медленно развернулось, конец попал в стрежень. Степан напряженно следил. Если бревно выбросит на отмель или прибьет к берегу, — полбеды. Но если его развернет поперек стрежня и заклинит между камнями, где-то внизу, когда начнут сплав, — будет затор. Тогда — стой, сплав! Тогда — отвечай, Степан Мохов. Покачиваясь и вздрагивая на пенистых бурунах, бревно скрылось за поворотом. «Должно пройти», — проводил его взглядом Степан.

К делянке подкатили брички с лесорубами. Мохов пошел навстречу Коркину.

— Слышь, бригадир? Наряди меня на пикеты.

— Не могу, Степан. На пикеты я по дороге назначил.

— Значит, не можешь?! — зло спросил Мохов.

— Не могу. Здесь сваливать некому будет.

— А если я сам пойду? Без назначения?

— Иди, — спокойно ответил Коркин. — Ты и так все сам делаешь. Смотри, один останешься.

Мохов оглянулся. Лесорубы стояли молча. Никто не одобрял его. Он скрипнул зубами и пошел обратно к штабелям.

Лесорубы привезли новость: дед Шатун подался к геологам.

— Ты его разобидел в субботу, Степан Ларионович, вот он и убег.

— За деньгами побег, а не от обиды. Нажиться хочет.

— Ну, это ты не скажи. Он здесь все горы облазал. Кто ему платил? Зуд у него в ногах, вот что.

— А я говорю, за деньгами, — упрямо сказал Мохов.

Делянка оживилась. Почихав, заработал движок, зарокотал трактор. Электропильщики, разматывая кабель, двинулись вверх по склону.

Работа на лесосеке напоминает бой. Впереди идет авангард — лесорубы-пильщики. Наметив место, куда должен упасть хлыст, они подрубают с той стороны ствол. Пила врезается в дерево с другой. Струями бьют опилки, резко пахнет смолой. Вздрогнув вершиной, пихта кланяется родным горам и ясному небу и с шумом, напоминающим гул ветра, падает на землю. Эй, не зевай! У-ух-х…

Пильщики распрямляют спины.

К упавшему хлысту подходят обрубщики и очищают ствол от сучьев. Трактор цепью стягивает тело пихты со склона. Распиловщики режут ее на четырехметровые бревна. Окоровщики снимают кору, делают фаску[9] на торцах, чтобы при сплаве бревно не кололось при ударе о камни. Окоренное бревно рочагами подкатывают к сплаву.

Жужжание пил, стук топоров, тарахтенье движка и рокочущее урчанье трактора сливаются с ревом реки. Лишь время от времени все покрывает гулкое уханье рухнувшего дерева и треск лопающихся сучьев.

Солнце печет голову, плечи, спину. Бревна истекают свежей смолой. Нагретый камень склонов пышет зноем. Пот обильно смачивает рубашки лесорубов и высыхает, оставляя белые пятна. Как и у солдат, у лесорубов рубашки всегда просоленные.

Мохов работал молча. Он ждал, что вот сейчас кто-нибудь прибежит с пикета с известием — затор! Но пока все было в порядке. Несколько раз поднимали ляду — щит в плотине, собирающий воду выше делянки. Волна, вырывающаяся из-под ляды, проносится по реке и, поднимая застрявший лес, несет его дальше. То бревно или ушло далеко, или прочно сидит где-нибудь между камнями.

Но в полдень с третьего пикета пришел Пашка: да, затор! Мохов вздрогнул.

— Спла-ав, стой!.. — скомандовал Семен Коркин. — А может, ляду подымем? — с тревогой спросил он сплавщика. — Воду спустим?.. Поможет, ты как думаешь?

— Навряд. Крепко село. Мы не сразу заметили. Теперь наволокло лесу, сам черт не растащит.

— Пошли, — коротко сказал Коркин.

Стукнувшись одним концом о подводный камень, бревно развернулось поперек стрежня и село на второй камень. Вода закипела и перехлестнула через него. Следующее бревно ударилось о преграду и прижалось рядом. Другое поднырнуло под них и застряло. Третье встало торчком.

Бревна лезли, будто какие-то тупорылые, обезумевшие животные. Река швыряла их друг на друга. Вода прорывалась сквозь щели между бревнами. Вздыбленная масса навороченного леса дрожала под ее напором.

Все было ясно. Затор надо растаскивать по бревнышку. Этой работы хватит на несколько суток. Сплавщики молча стояли на берегу. Наконец Коркин сказал, сбрасывая с плеча захваченную на делянке веревку:

— Надо коней, багры, еще веревки — одной ничего не сделаешь.

Мохов, пристально разглядывавший затор, обернулся.

— Нет ли, ребята, рочага подлиннее? Вот твой, вроде, годится, дай-ка сюда…

— Ты что, Мохов, рехнулся? — проговорил сплавщик, неохотно отдавая свой рочаг. — На затор лезть хочешь? Не пустим!

— Мое бревно, — тихо сказал Мохов. — Я утром его спустил — попробовал. Понимаешь, нет?..

Он резко повернулся и пошел к реке. У воды его догнал Коркин и молча обвязал сзади вокруг груди веревочную петлю. Они встретились взглядами. Мохов понял, — Коркин поступил бы так же.

Степан перепрыгнул на камень и с него полез на завал. Внизу клокотала вода. Оступишься — утащит. Бревно сидело плотно, но, если его перевалить через камень, — пройдет весь лес. Степан попробовал поддеть его, но рочаг соскальзывал. Бревно не двигалось. Тогда он решил подвести его под концы других бревен. Они должны его хоть немного приподнять. Но и это долго не удавалось. От напряжения на лбу и шее Степана вздулись вены. С берега ему что-то кричали, но сквозь рев реки он не слышал. Дернулась веревка. Степан обернулся и увидел на берегу Фомичева, который жестами приказывал ему вернуться. Мохов зло махнул рукой — отвяжитесь!

Наконец ему удалось утопить концы трех бревен под поперечное. Между камнем и бревном под водой теперь образовалась щель. Можно было завести рочаг. Степан завел его и нажал. Бревно поддавалось. И вдруг он понял: как только конец бревна перевалит через выступ камня и освободится, вся масса завала ринется в проход и сметет его, Степана Мохова, раздавит, перемелет…

Степан выпрямился. Так что, обратно?.. Он огляделся. Такая привычная для него река показалась чужой. Какие-то незнакомые кусты полоскались в воде, неизвестные камни торчали из пены. А не той ли дорогой, что лепится по берегу, он шел сегодня утром? А вот бревно. Не его ли он скатывал сегодня со штабеля? Правда, и оно показалось ему каким-то другим. То было как будто толще, Степан налег всем телом на рочаг. «Значит, смерть!» — подумал он и, когда бревно медленно вылезло наверх и остановилось, увидел торец. Отметины на нем не было. Удерживая на весу тяжесть бревна, Мохов лихорадочно думал. Еще не поздно отпустить его на место. Еще можно спокойно вернуться на берег. Ведь не виноват он, Мохов, в этом заторе. — «Нет, черта с два, — прохрипел он. — Виноват!» — Он сделал последний толчок и почувствовал, как уже сам, под напором воды, пошел вперед освобожденный конец бревна. Степан мгновенно выдернул рочаг, перебросил его на соседний камень, уперся и взлетел на воздух. В тот же миг за его спиной в открывшийся проход с грохотом ринулся лес. Несколько тонких бревен лопнуло. Будто выстрелы прокатились над рекой.

Степан упал в воду у берега. Вылетевшее из боковой протоки бревно ударило его под колено и сбило с ног, но веревка с берега натянулась, и сплавщики подтащили Мохова к отмели…

Он с трудом поднялся, выбрался на берег и оглянулся. Затора не было.

— Спасибо, временный, — хрипло сказал он Коркину.

— Рисковый ты человек, Степан.

Тяжело дыша, Мохов посмотрел Коркину в глаза.

— Я так считаю: напаскудил — исправляй!.. А бревно, — тихо добавил он, — не мое. Другое бревно.