— Я охамел? Я?
— Боже, Юрий! — всплеснула руками Вероника Павловна.
— Да! Охамел!
— Я? Ничего себе! А каким языком ты изъяснялся с бывшими друзьями? «Бывай»!.. «Песни спивали!»… «Здорово, брат!»… Ничего себе! Снизошел. Ложь! Все ложь!
— Повторяю! Ты лезешь не в свои дела!.. Щенок!
Алексей Петрович стукнул кулаком по столу.
— Алексей! — вскрикнула Вероника Павловна.
Такого в их семье еще не бывало.
— А я говорю, ложь! — Юрий тоже грохнул по столу. — Спрашиваешь, какой такой Виктор? Он бог! Да!.. Гений! В школе первым физиком был! Да что там в школе… Да всем известно…
— Да какое мне дело…
— Такое! Потому что и тут вранье! Почему-то он не прошел по конкурсу! Я прошел, а он не прошел?! Я пигмей перед ним, бездарь! Понятно? Где логика, логика где, я спрашиваю?.. Где справедливость?
— Не прошел по конкурсу, стало быть, не прошел. — Алексей Петрович повернул к сыну тяжелое, словно окаменевшее лицо. С усилием скривил рот в усмешке. — А ты прошел по конкурсу, значит, прошел. Считаю, что разговор окончен.
— Нет, не окончен! Еще бы мне не пройти? Чуть ли не с пеленок с репетиторами. И по физике! И по математике! Язык!.. Я не понимал раньше, только сейчас понял, какое я ничтожество. А Витька — бог! Чего он там не знал, чепухи какой-то…
— Юрик! Но ты же такой талантливый! — воскликнула Вероника Павловна. — Вспомни, ты гордостью школы был!
— Черта с два! — завопил Юрий. — Я не талантливый, я натасканный. Половина нас, таких натасканных, на факультете! Сидим как попки. Уйду к черту!.. Сейчас только понял, раньше не знал!
— Ну и куда же ты собираешься податься? — с трудом разжал губы отец.
— К чертям!.. Певцом эстрадным! Микрофон в глотку, и ори… Да почем я знаю, на что я гожусь. Поднатаскали!.. Витька — на заочном, но это математик! А я нет!.. А как же насчет справедливости? А? Есть она у нас? Или нет?
— А, какое мне дело до вашего физмата. Я историк.
— Увертка! И ты сам это знаешь!
Алексей Петрович вцепился ладонями в подлокотники кресла, с усмешкой взглянул на сына. Заговорил как можно спокойнее:
— Может, хочется восстановить справедливость? Может, уступишь свое место этому твоему Виктору? И в институте, и… в жизни?
— И уступлю! — Юрий дернулся, нога застряла в складках ковра, уцепился за скатерть. Чашка с чаем опрокинулась, ложка упала на пол. — И уступлю!! Сказал, в джаз пойду! В певцы!
— Юрик! Что с тобой? Успокойся! Умоляю!
Вероника Павловна простерла обе руки к сыну.
Юрий вскочил, убежал в свою комнату. Включил там радиолу, грянула джазовая музыка. Потом оборвалась… Слышно было — он крутил телефонный диск: там был отдельный аппарат. И ломкий тенор:
— Нора?! Да! Это Юрий. Слушай, старуха, я, кажется к тебе приеду! Да, прямо сейчас. Сюрприз? Бывает!.. А тебе что, все еще очень хочется, чтобы я на тебе женился?..
Родители в столовой переглянулись.
— Пожалуйста!.. Раз тебе так хочется, пожалуйста. Только вряд ли это доставит тебе удовольствие… Голос?.. Голос нормальный. Тебе почудилось. Нет, я не пьяный. Я вполне в себе!.. Не догадываешься? Ладно. Пока… Жди.
Алексей Петрович начал медленно подниматься из-за стола. Жена бросилась в комнату Юрия.
— Послушай, Юра, нельзя же так… Вот тыс кем-то говоришь, мы волнуемся, все-таки мы должны знать…
— Отодрать подлеца, и все! — перебил Алексей Петрович. — Мой батька не стал бы церемониться! Придется и мне…
— Твой батька! — закричал Юрий. — Нашел «батьку»!
— Да! Со мной не церемонились! Я мальчонкой был, землю пахал, меня сохой из стороны в сторону швыряло!
Алексей Петрович потряс сжатыми кулаками, как бы стараясь удержать эту самую соху.
— Ложь! Твой отец фельдшером был, хоть и сельским! Какая там соха! «Соха»! Ха-ха!..
Алексей Петрович рванулся, схватил сына за воротник. Рубашка затрещала, посыпались пуговицы, обнажились мускулистая волосатая грудь и голое плечо. Юрий качнулся, но устоял. Расставив ноги, руками уперся в дверной косяк, боднул головой…
Алексей Петрович бессильно упал в кресло. Вероника Павловна прислонилась к стене, прижала руку к сердцу. Все было как в страшном сне. Она почувствовала себя беспомощной, лишней, посторонней в этой комнате. Уже не могла ничего изменить. Такое бывает лишь во сне да еще в тех романах, которыми она зачитывалась.
Сын был непохож на себя. Он некрасиво морщил нос, потрясал длинными волосами, скалил зубы, выкрикивал бессвязные слова.
— Ложь! Все ложь!.. «Бывай»… «Сохой швыряло!» А труды? Думаешь, я не читал труды?.. «Я историк». Ерунда!.. Давай, я сам предложу тебе темы! Хоть сто!.. «Производительность труда в условиях первобытной общины». «Обработка земель в Тьмутараканском царстве». «Классовая борьба в эпоху неолита». Ха-ха! А может, по-честному? «Краткий обзор всех аспирантских работ за последние десять лет»! Это уж целая диссертация! Читал и я эти первоисточники. Читал!
— Щенок! — снова загремел Алексей Петрович. — Сбесился! Вон! Мразь! Ты, видно, и с девками спишь!
— Алеша! — застонала Вероника Павловна.
— Вон!! — Алексей Петрович вскочил, вцепился сыну в рукав. Рубаха поползла с плеч. Юрий рванулся, снова взметнулись пряди волос, резко запахло потом.
«Боже, он даже не мылся, — оцепенело подумала Вероника Павловна. — Не мылся!.. Ох! А вдруг Рогожина сейчас как раз смотрит в свою подзорную трубу! Ужас какой!»
— Да! Сплю с девками! — вне себя закричал Юрий. И вдруг спокойно добавил. — А что? Я считаю, девки — это для меня самый подходящий пол.
Стряхнул обрывки рубахи, надел прямо на голое тело пальто и без шапки выскочил за дверь.
Прошло две недели. Вероника Павловна постарела, осунулась. По вечерам они молча сидели с Алексеем Петровичем, говорить было не о чем.
«И как все странно случилось, — думала Вероника Павловна. — Вдруг, сразу. Все было хорошо, и вдруг в один вечер все кончилось».
— Ты бы узнал все-таки, — просила она мужа. — Учится ли хоть он! Живет он у товарища, положим, а учится ли? Может, выгнали, может, стипендии лишили?
Алексей Петрович молчал, упрямо качал головой.
— Не проси. Не жди этого от меня. Не хватало позора.
— Сам понимаешь, переходный возраст, — робко настаивала она.
— Ну вот, пускай сначала переживет свой «возраст». Раньше пусть и не является.
Вероника Павловна сходила к Лиде Яковлевне, упросила разузнать потихонечку, числится ли в институте Юрик, как обстоят дела со стипендией. Лида Яковлевна сочувствовала, дивилась такой перемене в Юрике.
— И подумать только, такой ангельский мальчик был. Да вы не больно огорчайтесь, Вероника Павловна. Вон лица на вас нет. С ними все бывает. Перебесятся!.. Вон Валюшка-то моя замуж вышла, душа в душу живут, и внучек растет. Глядите, что я ему купила!
И, расплывшись в улыбке, растягивала перед гостьей крошечные рейтузы.
Про выговор, который сделал ей в свое время Алексей Петрович, она так и не рассказала. Но про себя верила, что все, что произошло в семье Алексея Петровича, — все это кара, посланная свыше за ту несправедливость, за обиду…
Лидия Яковлевна не была злопамятной. Однажды утром она забежала к Веронике Павловне:
— Все разузнала! И Юрика видела.
— Ну?! Дорогая Лида Яковлевна, милая!
— Экзамены и зачеты все Юрик сдал, и все почти на «хорошо». Политэкономия, кажется, «отлично». Стипендию получает.
— А сам как?
— И самого в коридоре встретила. Идет, скромненький такой, и во все стороны: «Здрассте… Здрассте…» Вежливый. Со всеми здоровается.
— А вы бы спросили…
— Думала было, да нельзя все-таки. Не надо, Вероника Павловна. Мало ли чего. Пускай уж сам подойдет. Так лучше все-таки. Побоялась.
— Да, пожалуй…
— Волосики причесаны…
— Подстригся?
— Не подстригся, а гладко зачесан, все как следует. Одет чисто. Только бледненький.
— Голодный! Господи, как помочь?
— Ничего, ничего. Знаете, Вероника Павловна, у меня такое было чувство, что он хочет, сам хочет подойти ко мне и про вас спросить… Да удержался. Он придет, вот увидите, придет!