Мы подошли к остановке.
— Оба вы чудилы, — оторвавшись от газеты, добавил отец. — Старый да малый. Но все-таки тебе-то надо было иметь соображение. Он гость, а ты хозяин. Вот что.
Больше об этом мы не говорили.
Дома я собрал все свои документы, сходил в домоуправление за справкой с места жительства, потом присел у пианино. Играть я давно уже разучился, мне и в голову никогда не приходило что-нибудь сыграть. Я и ноты почти уже позабыл… Просто от скуки открыл крышку. Сразу обдало запахом пыли, старого дерева, лака. Представилось, что я мальчишка, лет десяти… Я осторожно взял одну ноту, другую. Так непривычно запело, что даже мурашки по спине прошли… Получилась мелодия, все выше, выше, нота за нотой, а потом обрыв. Обрыв как вопрос. Я снова и снова повторял ее. Ми-ля-си-до и длинное-длинное ми, все вверх и вверх… И потом еще другие ноты, каждый раз новые. А может быть, и правда напрасно я бросил музыку?.. Я посидел еще, прислушиваясь. И тут я услышал в себе что-то особенное, радостное. Сначала исподтишка, а потом все шире и шире. Все равно как перед новогодними каникулами или как перед выходом на сцену, когда на школьном вечере читаешь стихи. Я понял, что все будет хорошо, больше того, все будет отлично.
Эх, черт! Человек может все! А я что, не могу? Пойду жить, пойду искать свое главное. Искать, как ищут белые грибы. Неустанно искать свой счастливый белый гриб. Кто вышел на рассвете, найдет больше!
Я сложил документы в папку и пошел устраиваться на работу.
МЕСТЬ МАГАРАДЖИ
Все произошло в тот самый день, когда Вероника Павловна рассказала мужу о скандальном происшествии: дочь соседки, семнадцатилетнюю Вальку, ночью отвезли в родильный дом.
— И, разумеется, благополучно разрешилась от бремени. — Вероника Павловна шутливо пожала плечами. — В таких случаях всегда все благополучно. Да еще мальчишку родила, весом в три с половиной кило! Вот как! Отец неизвестно кто, неизвестно где, как и почему. Вообще ничего не известно.
Она отхлебнула кофе, положила в чашечку кусок сахару.
— Наша Лида Яковлевна только руками разводит да слезы льет. Но ведь давно следовало ожидать чего-нибудь подобного! Я бы, наоборот, удивилась бы, если… Посуди сам: девочка работала на трикотажной фабрике, это за городом где-то. Там же и училась, ночевала то в общежитии, то у подруги. Вот и… Сам понимаешь.
Вероника Павловна подвинула поближе к мужу тарелочку с ломтиками кекса. Мельком взглянула на массивное, в тонких красных прожилках лицо.
— Ты что, сегодня в институт не торопишься? Еще чашечку налить?.. Мне казалось, тебе сегодня к девяти…
Алексей Петрович недовольно нахмурился, пожал плечами.
— Нет. Несколько позже…
— А что?
— Обыкновенная история. Возня с гостями. Коллеги из Парижа, Бордо, Льежа. Прием. Не люблю. Суета сует…
Он шумно выдохнул, сложил руки на животе, квадратные тяжелые плечи опустились.
— И без меня справятся.
Вероника Павловна промолчала, она вполне понимала мужа: пришлось бы говорить по-французски, а язык Алексей Петрович знал весьма слабо, если не сказать больше…
Она уткнулась в свою чашку, чтобы скрыть улыбку: представилась вдруг блинообразная физиономия приятельницы, жены профессора Рогожина, ее тягучий ленивый голос: «Ваш-то, милая, из простых, сразу видно. Не обижайтесь, дорогуша! Зато мужчина! Представительный, умеет себя показать, словом, не то что мой Вениамин, сушка с маком, да и только»… Тут Вероника Павловна не удержалась и фыркнула. Сушка с маком! Надо же! Это о Вениамине Тихоныче, талантливом математике, известном даже за рубежом. Рогожина умеет высказаться, умереть со смеху можно. Ее бы в театр!.. А об Алексее Петровиче-то: «из простых»… Этак с французским прононсом полупрезрительно, полусочувственно. Она фыркнула снова. Для того чтобы успокоиться, поскорее вызвала в памяти скорбный образ Лидии Яковлевны, обманутой матери, ныне, увы, почти бабушки.
Алексей Петрович поднял свои лохматые седеющие брови.
— Что с тобой?
— Так. О Лиде Яковлевне вспомнила. Бедная женщина. И надо же! Как снег на голову!
Алексей Петрович внимательно взглянул на жену, поставил кофейную чашку на блюдечко, помолчал, припоминая.
— Кажется, это я рекомендовал Лидию Яковлевну в институт.
— Да. Она и сейчас там работает. Машинисткой… А что? Разве это имеет какое-нибудь значение?
Алексей Петрович выдернул салфетку из-за ворота, скомкал, бросил на стол.
— Представь себе, имеет!
Резко двинул стулом, поднялся, грузно ступая, направился в свою комнату. Возвратился, на ходу застегивая толстый желтый портфель.
— Не понимаю, — недоумевала Вероника Павловна. — В конце концов, не в твоем же институте. Тебе-то какое дело?
Она тщательно протирала полотенцем кофейный сервиз. Любуясь, просматривала тонкие чашечки на свет. Ставила осторожно каждую вещицу на скатерть.
Алексей Петрович вдруг шлепнул тяжелый портфель на стол. Чашечки подскочили.
— Что ты?
— По моей рекомендации приняли!.. А кого?! Грязная история. Помнится, это ты меня упросила.
Алексей Петрович уставился на жену.
— Ну, знаешь ли!..
Вероника Павловна быстро собрала посуду, повернулась спиной, молча удалилась на кухню… Муж последовал за ней.
— Извини, пожалуйста… Но ты представить себе не можешь, как все это некстати. Прямо чертовщина! На той неделе состоится совет. Тема: о моральной ответственности перед молодым поколением. И доклад, вероятно, поручат мне.
— Ну и что же, — вставила невозмутимо Вероника Павловна.
Алексей Петрович побагровел. Стал заметнее седой ежик волос надо лбом.
— Уф! Что с тобой говорить. Тяжко.
Неловко начал стягивать с плеч пиджак, бросил на стул. Сдвинул галстук вбок, расстегнул ворот своей обширной накрахмаленной белой сорочки.
— Дай другой пиджак, полегче!
Вероника Павловна принесла.
— Ты ведь знаешь, — раздраженно продолжал он, — что вся общественная работа, все дрязги, да и все фактическое руководство кафедрой — все лежит на мне!
Алексей Петрович говорил громко, раздельно. Каждое слово увесисто, гулко бухало под сводами отделанной дубовыми щитками кухни. Жена возилась с посудой. Он умолк. Посидел, побарабанил пальцами по кухонному клеенчатому столу. По привычке стал разглядывать свои руки. Пальцы толстые, с квадратными ногтями, все в рыжих волосах. Желтые веснушки густо усыпали кожу — до самой кисти. Зрелище это успокаивало: привык за долгие годы — заседания, ученые советы, вечно в президиуме, вечно руки на столе, перед глазами, а глаза — вниз, на руки.
— Вот еще загвоздка — совет, — уже спокойнее заговорил он. — Придут представители дружественного, так сказать, вуза. Ректор, завкафедрой, старшие преподаватели.
— Кстати, узнаешь, как там у них Юрик наш, — вставила жена.
— А что? — насторожился Алексей Петрович.
— Да ничего!.. Спрашивала о зачетах, что-то помалкивает. Книжку зачетную искала, не нашла. И вообще какой-то странный… Как на дачу к приятелю укатил к экзамену вместе готовиться, так и не появлялся. Вторая неделя пошла! Спасибо хоть телеграмму дал… Ты бы позвонил все-таки Марку Владимировичу, как там он сдал зачеты.
Алексей Петрович хмыкнул, иронически взглянул на жену.
— Вот, вот. Он меня спросит, кого я им в секретарши подсунул, а я в ответ: «Не знаете ли, как там у вас учится мой лоботряс?»
Лоботрясом Алексей Петрович обозвал сына только так, для красного словца. На самом-то деле он гордился сыном, знал, что Юрий скорее уж идеальный студент, образец трудолюбия, талантливый физик, прекрасный товарищ. Так и в школе его всегда аттестовали. Правда, учился сын пока еще на первом курсе, но Алексей Петрович не сомневался, что со временем Юрий займет надлежащее место в своем институте… И не из последних, отнюдь не из последних!.. Ничто не пропадает даром. Воспитание есть воспитание. Спорт, музыка, языки, да что там говорить! Не жалели ни сил, ни средств!