Он отрывается от меня, приподнимается, чтобы расстегнуть пуговицу и молнию джинсов, и тут панацея выворачивает наизнанку мое сознание, и галлюцинации заполняют реальность – комнату заливает золотой свет, все вокруг тонет в жидком золоте, сверкая гранями, переливаясь и искрясь. Максим превращается в солнце – горячее, раскаленное добела облако света и огня. И когда он обнимает меня, мое тело горит, моя кожа плавится, мои легкие обжигает пламя его дыхания, и мне больно. Больно и хорошо. Хорошо настолько, что когда он врывается в меня, достаточно нескольких импульсов, сильных и жадных, чтобы взорвать мою сущность. Первый – и я лихорадочно сжимаюсь, ощущая расплавленный металл в моих венах, который льется по моему телу, оголяя нервные окончания. Второй – я натягиваюсь, как струна, сжимая в ладонях пучки света, собирая ногтями солнечные искры, чувствуя, как весь огонь, что горит в моем теле, девятибалльной волной обрушивается туда, где вся моя женская сущность. Третий – взрыв, заливающий меня расплавленной лавой, заставляющий меня стонать в оргазме, чувствуя, как пламя отхватывает мое тело, заставляя мышцы судорожно сжиматься и разжиматься снова, и снова, и снова…

Земля проваливается, и я лечу вниз, падаю и снова поднимаюсь вверх, удерживаемая моим солнцем, которое стало таким огромным, что заслонило собой весь мир. Оно горячее, оно жадное, оно ласково убивает меня огнем, получая от меня все, что захочет, но отдавая втрое больше, стократно возвращая мне мою нежность, превращая каждое мое движение в пик наслаждения, заполняя меня собой. Больше нет меня – есть удивительный симбиоз человека и пламени, и теперь уже невозможно понять, что во мне – моё. Все мое тело – наш храм, где мы стали единым существом, а время и пространство бесконечны. И сквозь языки огня я слышу мое имя, слышу, что он нашел меня, и теперь я принадлежу ему. Ему одному.

Так оно и есть.

Я проснулась оттого, что солнечный светит мне в лицо. Я открыла глаза и увидела знакомый узор обоев. Настолько знакомый, что это показалось каким-то странным и совершенно нереальным. Мне казалось, что этих обоев мне уже никогда не увидеть, и, тем не менее, – вот они, прямо передо мной.

Я дома.

Я подскочила, оглядываясь по сторонам – мой диван, разложенный и застеленный постельным бельем, стенка, телевизор, книжная полка и куча хлама, которым она заставлена, мой ковер (купленный по бросовой цене) и дорогущий шкаф с зеркалом от пола до потолка, небольшой, но очень удобный письменный стол, за которым я работаю. На нем ноутбук, мобильный телефон, паспорт, пластиковая карта и ключи от квартиры. Еще несколько бумаг и что-то маленькое и черное. Я оглядывалась по сторонам и не могла понять, почему вид моей квартиры вводит меня в ступор. Мне казалось, что я сплю. Я ущипнула себя и тут же взвизгнула. Нет, не сплю, и тут же, в подтверждение моих слов, в виски ударила боль. А за болью нахлынули воспоминания. Все, начиная от самых первых минут, когда я вышла за порог своей квартиры и до странных психоделических фантазий, какого-то бреда, где были я и… Максим. Это имя заставило меня подняться с кровати. Осторожно, на цыпочках, я прокралась в коридор, оттуда в комнату, ожидая увидеть там… не знаю, чего я ждала, не знаю, чего именно боялась – что найду там гору оружия, наркотиков, труп Танечки или самого Максима, восседающего на кровати моей дочери. Но там никого не было – ни трупов, ни оружия, ни людей. Я быстро пробралась на кухню – пусто. Ванная, туалет – пусто. Я была совершенно одна. Подбежала к входной двери – замок закрыт, но тот, что закрывается изнутри – нет. Меня закрыли снаружи. Как? Понятия не имею. Может, теперь у Максима есть ключи от моей квартиры, а может, у него есть целый штаб людей, открывающих любой замок одной лишь скрепкой, и ключи ему не нужны вовсе. Я быстро закрыла внутренний замок двери, надеясь, что это спасет меня от всех бед. Потом постояла немного и открыла его – после всего того, что я видела, я знаю, что ни один замок не спрячет меня от беззакония, и тот, кто захочет добраться до меня, средь бела дня придет и вскроет твою дверь циркулярной пилой на глазах у всего дома. И, если будет на то воля дворняг, приехавшая полиция поможет им оттащить тяжелую дверь в сторону, чтобы не мешалась.

Я повернулась и зашагала обратно в зал, там села на диван и еще раз огляделась.

Я дома.

А дальше со мной случилась самая настоящая истерика. Началось все с всхлипывания и неровного рваного дыхания, но потом, открылись шлюзы, и я истерично зарыдала. Я упала на подушку и вжимала своё лицо как можно глубже, чтобы заглушить свои крики. Остановиться я не могла, не могла даже приглушить собственный голос. Мое тело работало отдельно от разума. Оно пыталось очиститься. Очиститься, слезами смывая кошмар, который я пережила. Я пережила. Я жива. Новый приступ слёз – еще громче, еще отчаянней. Я вспоминала Танечку-солнышко, которая не плачет у себя дома, а скорее всего, уже стала прахом в крематории завода (в том, что у них есть собственный крематорий, я даже не сомневалась), Светку, которая получила гораздо больше, чем я, и судьба которой мне совершенно неизвестна. Я даже вспомнила Вадика. Он мне – никто, то есть, был никем, но безумно жаль его родителей – никто не заслуживает такой участи. Я рыдала, меня трясло, у меня жутко болела голова.

Чай уже давно остыл. Налила его час назад, но до сих пор не притронулась. За окном уже стемнело, я включила свет, но не на кухне, где сидела, а в прихожей. Меня смущал яркий свет, я не хотела, чтобы меня видели. Передо мной на кухонном столе лежали три бумаги, телефон и еще одна вещь, которую я вытащила из мусорного ведра. Теперь я смотрела на неё и не могла понять, зачем я вытаскивала её – чем больше проходило времени, тем сильнее мне хотелось подняться, открыть дверцу под раковиной и выбросить её в ведро. Опять.

Одной из трех бумаг, что лежали передо мной был больничный лист, открытый понедельником (сегодня) и заранее закрытый четырьмя неделями позже. У меня месяц оплачиваемого отпуска за счет государства. Как они умудрились его закрыть? Насколько мне известно, это невозможно. Плевать.

Второй бумагой был счет из санатория «Сказка» за «услуги отдыха и оздоровления» – 0 рублей 00 копеек.

Дочитав эту строчку, я заплакала. Тихо, беззвучно, закрывая рукой рот. Уже в третий раз. Зачем я это читаю? Для чего мне это? Что за мазохизм?

Я не знала.

Третьей бумагой было письмо – плотная бумага, прекрасного, редкого качества, без опознавательных знаков, исписана красивым, ровным почерком. Я протянула руку и снова, наверное, в десятый раз начала читать:

Когда я перестала рыдать, первым же делом полезла в телефон – ни одного пропущенного, ни единого смс-сообщения. Моя дочь ни разу не вспомнила обо мне за все три дня.

Действительно, ни одного звонка с работы и от директора филиала за весь сегодняшний день. Почему-то я была уверена, что он не станет звонить мне до самого окончания моего затянувшегося отпуска.

На столе я нашла небольшой пластиковый пузырек без рецепта, без фамилии врача, выписавшего его. Просто бутылек с белыми таблетками. Но работали они прекрасно. Одной таблетки хватало для того, чтобы снять боль до самого вечера. Еще одна – на ночь. И да, это были не наркотики.