– Нет.

По моей щеке побежала слезинка, губы предательски изогнулись.

– Это моя кукла… – прошептала я.

– Была твоя, а стала моя, – со всевозрастающей решимостью отчеканила Катя и посмотрела на свой трофей. – Я ее заберу и спрячу под сараем. Даже если ты расскажешь бабушке, и она придет к нам за куклой, взрослые её не найдут. Они не поверят тебе. Не поверят, что я её забрала, и подумают, что ты просто потеряла куклу. А когда мы поедем домой, я положу ее в свой рюкзак так, чтобы никто не видел, – а затем она добавила хладнокровным голосом матерого вора-рецидивиста. – Я так уже делала.

В этот момент слезы хлынули из моих глаз, и рот раскрылся в немом плаче. Я даже воздуха не могла глотнуть, не то, чтобы позвать бабушку, которая как назло где-то запропастилась. Я тихо и горько роняла слезы на траву, понимая, что не смогу дать отпор этой наглой, бессовестной девице. Я никогда не могла. Не умела. Я – трусиха, сколько себя помню.

Катя смотрела на мою истерику и по ее лицу расползалась самодовольная ухмылочка…

Вдруг камень, размером с перепелиное яйцо, со всего маху врезался ей точно в лоб. В первое мгновение на лице Кати отразилось лишь удивление, но потом, когда тело громко и отчаянно завопило о боли, Катя выронила куклу и, схватившись за лоб, залилась тем же немым плачем. Выглядело это так, словно идет мультфильм, но без звука.

Камень прилетел откуда-то из-за моей спины. Я обернулась. Там стояла белокурая девчушка нашего возраста в светло-голубой юбке и шикарной белой футболке с Барби во всю грудь. Она улыбнулась мне и заговорщически скривила хорошенький носик. Девочка была до того красивой, что я забыла, как реветь и залюбовалась огромными голубыми глазами и шикарными волосами цвета соломы. Они блестели на солнце, переливаясь золотом в местах, где крупный завиток ложился в локон, накладываясь один на другой.

Тут Катя заголосила вовсю. Она плакала так громко, что из-за нашего дома послушался звук упавшего ведра и быстрые шаги моей бабули.

Незнакомая девочка подошла ко мне и, встав рядом со мной, со спокойным лицом рассматривала, как на лбу у Кати растет огромная лиловая шишка. Мы смотрели, как Катя извивается от боли, а ее лицо корчится в гримасе злобы, и на мгновение меня пронзил восторг – впервые в жизни кто-то, кто не был со мной в кровном родстве, заступился за меня, встал на мою защиту и не дал меня в обиду. Справедливость торжествовала и, хоть и не моими руками, но злодей наказан, а зло так и не свершилось за секунду до неизбежного. Совсем как мультфильмах про супергероев. А потом мне стало стыдно и жалко эту наглую девчонку. Все-таки это очень больно – получить камнем в лоб. Я повернулась и посмотрела на голубоглазую блондинку. Ничего в ее взгляде не говорило о сожалении, но и восторга она не испытывала. Все, что я смогла прочесть тогда в силу возраста, мне показалось скорее похожим на спокойствие и полное равнодушие к горю плачущей девочки.

Тут Катя повернулась и закричала:

– Ненормальная!

Она развернулась и побежала к своему дому, а мы остались вдвоем с блондинкой.

– Зря ты ее так сильно, – сказала я, смущаясь от того, что говорю подобное моему спасителю. Но девочку мое замечание не смутило, и она спокойно ответила:

– Ничего не зря. Нечего брать чужое, – а затем улыбнулась мне и спросила, глядя на пластмассовую кастрюльку – Это суп?

Я опустила глаза вниз, снова посмотрела на девочку, стоящую надо мной и кивнула, улыбнувшись во весь рот. Говорю же, ясно как день – это суп, а не червяки. За нашими спинами послышались торопливые шаги бабушки.

Что было дальше я уже и не помню, но, полагаю, мы с ней получили по первое число. Что бы там ни было, а бросаться камнями нельзя.

***

Я иду по улице и тихонько всхлипываю – все, что осталось от моей истерики. Я пытаюсь отряхнуть одежду и рюкзак, но они намертво впитали в себя грязь. Зато начали подсыхать. Отлично.

– Танька! – послышалось позади меня. – Танюха! Стой! Ну, стой же…

Тим подбегает ко мне, обгоняет, и в одну секунду его счастливое лицо увядает на моих глазах – глаза округляются, тонкие губы белеют:

– Ё-мое… – шепчет он, судорожно оглядывая меня с ног до головы, а затем его голос становится уверенней и громче. – Кто это сделал?

Он останавливается прямо передо мной, преграждая мне дорогу, но я обхожу его:

– Не твое дело, – я отчаянно пытаюсь стереть с рук грязь, но она намертво впиталась в мою кожу.

Тимур оббегает меня и опять встает на моем пути:

– Таня! Кто это сделал? – громко и четко говорит он и хватает меня за плечи, пытаясь остановить. Я скидываю его руки с себя:

– Да отстань ты от меня! Чего ты привязался ко мне?

Я снова обхожу его и ускоряюсь, чтобы он не видел, как мое лицо снова корчит в гримасе подступающих слёз. Он бежит следом:

– Танька, ты просто скажи мне – это они?

Я молча колочу ногами по земле, стараясь не замечать его за моей спиной.

– Ты просто кивни…

Тут я резко останавливаюсь и разворачиваюсь к нему:

– И тогда что? Что ты сделаешь? Пойдешь девчонок бить?

Он резко останавливается, чуть не врезаясь в меня, смотрит на меня, бешено шаря глазами по моему лицу:

– А четверо на одного, это по – девчачьи? Это уже не девчонки – это звери. А со зверьми…

– Что тебе нужно от меня? Чего прилип, как банный лист? – я шиплю и давлюсь собственным гневом. Я смотрю на него и понимаю, что все, что я сейчас говорю и делаю– результат моей трусости. Исключительно её и больше ничего, потому что Тимур все стерпит, а я уже не могу терпеть. – Все, Тим, оставь меня в покое. Я тебя больше видеть не хочу.

– Тань, ты сдурела? – он смотрит на меня бешеными глазами. – Я-то здесь при чем?

– Ты здесь очень даже при чем! Вот прям самым прямым образом при чем! – срываюсь я. – Поэтому-то я…

Тут он смотрит на мои волосы и видит жвачку. Он берет в руки мой хвост и нежно перебирает палацами слипшиеся пряди:

– Это что? – тихо шепчет он и его глаза становятся огромными, блестящими от подступившей ярости.

Я открываю рот, чтобы ответить, но он, не дожидаясь моих слов, выпускает из рук волосы, разворачивается и срывается с места. Я смотрю, как он бежит по тротуару и возвращается во двор через узкие входные ворота заднего двора. А я разворачиваюсь и иду к остановке – плевать мне, что он там задумал. Я хочу домой.

Глава 2. Деталь с обломанными пазами

Машина проседает и снова поднимается – вниз, вверх, вниз, вверх. В основном – задняя её часть. Темп ускоряется, и мне становится нестерпимо противно – я отворачиваюсь, но через секунду снова поворачиваю голову к окну и пристально наблюдаю за тем, как раскачивается старый «японец». Есть что-то завораживающее в этом отвратительном зрелище. Вверх, вниз, вверх, вниз. Я уверена, если подойти ближе, я услышу характерный скрип старых амортизаторов. Скрип, скрип, скрип. Вверх, вниз, вверх, вниз. Теперь уже быстрее. Я почти уверена, что, будь я достаточно близко, то услышала бы не только скрип подвески, но тихий стон. А может, и не такой тихий – его девушки, обычно, не стесняются. Я сижу на чердаке и смотрю в окно за тем, как он занимается любовью. Хотя я не думаю, что это любовь, потому что главная героиня этой сцены меняется уже в третий раз за эту неделю. Вам когда-нибудь доводилось видеть, как самый красивый, самый шикарный и обаятельный человек во всем мире занимается сексом? Не с вами, разумеется. Если нет, то вот вам информация из первых рук – это довольно неприятно. Я слышу свое дыхание, которое шелестит в полнейшей тишине, чувствую, как вспотели ладони, и сквозь грохот сердца в ушах слышу собственные мысли: «Воют волки за углом…». Это наша с Анькой любимая детская считалочка. Я смотрю, как машина ходит ходуном, и ненавижу ту, что внутри, кем бы она ни была. Ей до него нет никакого дела – одноразовые прелести. А мне – есть. И тем не менее, я здесь, а она – там. Я и сама не замечаю, как стискиваю зубы и скалю их в окно, глядя на то, как старый «Скайлайн» прогибается под тяжестью двух тел внутри. Все быстрее и быстрее. Я хочу отвернуться, но не могу. Я смотрю и смотрю, как машина ускоряет время, разгоняет кровь в моих жилах, рисуя картины того, что происходит внутри. Он мне – никто. Вверх, вниз, вверх, вниз. Он мне ничем не обязан. Все быстрее и быстрее. И все же я ненавижу его. Ненавижу настолько, что больше всего на свете хочу оказаться там, в этом старом «Скайлайне». Вверх, вниз, вверх, вниз, вверх…