Он смеется. Он щурит глаз, потому что солнце светит прямо ему в лицо, а кажется, что он мне подмигивает:

– Видел твою мамку. Говорит – ты себя плохо чувствуешь, – он достает сигарету, зажимает её губами и прикуривает. – Она попросила помочь, если тебе что-то понадобится, – глубоко затягивается, и только теперь я замечаю, что его слегка штормит. – Тебе что-нибудь нужно, Хома? – он выдыхает густой белый дым и расплывается в такой обаятельной улыбке, что мои губы без моей команды копируют его.

Я смеюсь. Я показываю на бутылку «Колы» и говорю:

– Нет. У меня все есть.

– О! Холодная?

– Только из холодильника.

– Кинь сюда.

– Я косоглазая. Так кину, что все зубы тебе вышибет. Залезай и бери.

– Можно?

– Ой, да брось…

Он тушит сигарету о забор и выбрасывает её, а затем, огромный и не до конца протрезвевший, так ловко перескакивает через забор, что это выглядит завораживающе красиво. Кирилл в три шага оказывается на веранде, и вот он уже берет с пола бутылку. С характерным шипением открывается пробка, он опрокидывает бутылку и в пару глотков вливает в себя одну треть. Я смотрю на огромного парня в кофте на молнии, джинсах, кроссах, и до моего носа доносятся отголоски этой ночи – сигаретный дым, легкий перегар чего-то сладковатого, женская туалетная вода и запах костра. Кому-то этой ночью было очень весело, кому-то было очень приятно. Он отрывается от бутылки с выдохом:

– Хорошо пошла…

Закрывает крышку, наклоняется, ставит её на пол, а затем разгибается и смотрит на меня:

– Если ты себя нормально чувствуешь, чего не пошла на учебу?

Я поднимаюсь, сажусь, подбирая ноги под себя:

– А ты чего не идешь на работу?

Он смотрит на меня, улыбается, а затем делает шаг, разворачивается и усаживается на качели. Под его весом дерево заметно прогибается, а качели приходят в движение. Он упирается длинными ногами в деревянные доски веранды и начинает медленно раскачивать мою райскую обитель.

– У меня ненормированный рабочий график, – говорит он и зевает, поворачивается ко мне, и его глаза внимательно смотрят на меня. – Ты чего опять хвост заплела? Мы же тебе такую стрижку оформили…

Он поднимает руку и тянется к моим волосам. Я молча наблюдаю за тем, как он двигается – неспешно, плавно, раскованно. Мне нравится за ним наблюдать. Его рост контрастирует с его гибкостью – все высокие люди, которых я знаю, и которых мне доводилось наблюдать – медленные, но вместе с этим они – угловатые, грубые и неловкие. Наверное, это как-то связанно с ростом и его природным предназначением – в природе все высокое – медленное, потому что тяжелое, а оттого неумелое в быстром движении и неуклюжее, а все маленькое – быстрое и шустрое. Но вот на Кирилла это почему-то не распространяется – он умеет быть ловким и быстрым, как маленькое, но чаще всего он все же медленный и ленивый, как большое. Особенно, когда не только пьяный, но и обкуренный, как сейчас.

Он аккуратно стягивает с моих волос резинку. Они не рассыпаются по плечам, как это показывают в рекламе шампуня, а потому он запускает пятерню в мои волосы (слава Богу, что они чистые) и расправляет их. Вот теперь они ложатся на плечи, и он улыбается:

– Вот… так гораздо лучше.

Он снова садится, как сидел, зевает еще раз, потягивается лениво и сладко, а затем смотрит на меня:

– Двигайся, – говорит он и, не дожидаясь моего ответа, медленно укладывается рядом со мной, растягиваясь во весь свой рост. Мое сердце подскакивает и заходится. Кирилл берет одну из подушек и подкладывает под голову, ложась поудобнее, а я еле сдерживаю ускорившееся дыхание. Он вытягивает длинные ноги, и его ступни, размера сорок пятого, не меньше, повисают над полом – не хватает, как минимум, сантиметров сорок, чтобы вместить его тело целиком.

– Что у вас все короткое такое…? – бубнит он, а затем поворачивается ко мне – скамья качели довольно широкая, но все же вдвоем здесь тесновато, а потому он ложится на бок, вытягивает руку и она оборачивается вокруг моей талии, притягивая меня к себе. – Ложись, давай.

– Ты сдурел, что ли?

Он разлепляет один глаз и смотрит на меня:

– А что не так? – потом его осеняет – Ты чего там себе надумала, Хома? – его голос звучит сонно и тихо. – Давай спать.

– В каком смысле? – смущенно спрашиваю я.

– А какие варианты ты рассматриваешь, лежа у всех на виду? Мелкая извращенка… – он тихо смеется. – В самом прямом. Просто спать…

Я смотрю на него – огромный и ленивый, он похож на кота, живущего в деревне – в определенный момент, достигая определенного возраста, он начинает появляться дома лишь для того, чтобы перевести дух, но по большей части ест, пьет и спит он где попало. Трахается и дерется по тому же принципу. А потому, если он приходит домой, то чаще всего вы видите его спящим беспробудным сном. Потому что до этого он пожрал у ваших соседей, попил из лужи, что находится на перекрестке улиц Спортивной и Польской (она там не высыхает никогда), перетрахал всех соседских кошек в округе, пометил все углы и насрал под ковриком у Овдеевых, потому что прекрасно знает, как вы их недолюбливаете (умный котик). А потом он возвращается домой – грязный, уставший, с подранными ушами и пустыми яйцами. Он ложится к вам под бок и премило урчит, сворачиваясь калачиком, и вам кажется, что милее существа просто нет на всем белом свете. Вам же неизвестна его подноготная, вы и понятие не имеете, где он был и что он делал – перед вами довольный комок счастья и нежности. Вам не достаются самые сливки, но вы бережно обнимаете свое пушистое сокровище и даете ему поспать.

Я смотрю на его сомкнутые веки и щеку, наполовину спрятавшуюся за рукавом поднятой руки, на коротко стриженые волосы и широкие плечи… а потом решаюсь – кладу руку ему на спину и чувствую тепло тела, исходящее от него. Он никак не реагирует на мой смелый выпад – его спина поднимается и опускается все медленнее, спокойнее. Мне становится интересно – кто я для него? Я не в смысле социальных обязательств или еще чего-то подобного. Как он видит меня, и какое место я занимаю в общей картине его мирового порядка его глазами? Где-то я слышала, не помню от кого и где, что крепко спать при ком-то – это высшая степень доверия. Получается, что он доверяет мне настолько, что вот уже с минуту я не слышу ничего, кроме ровного сопения. Моя рука скользит от позвонков в лопатке, ощущая, как плавно меняется рельеф тела под пальцами. Никогда еще до сегодняшнего дня мы не были так близки – я имею в виду именно физическую близость. Обычно между нами забор. Я краснею от своей наглости и радуюсь, что он не видит моего лица, не чувствует моих рук. Сейчас, когда солнышко пригревает мой нос и его спину, когда тишина такая прозрачная, пронзительная, словно весь мир затих и смотрит на нас, любуясь своим творением, мне так хорошо, так легко, словно именно этот момент – награда за все мои унижения. Я снова провожу рукой по его спине. Я слышу его дыхание – ровное, глубокое, пропитанное сном, доверием, а еще алкоголем и травой. Кто я для него? Соседка? Или все-таки некая константа, которая позволяет ему обрести почву под ногами, которая нужна после того, как весь мир провалился к чертям собачьим? Я есть кто-то… важный или просто некая точка отсчета, которая дает ему ориентиры – где есть верх, а где – низ? Я – конечная станция или перевалочный пункт? Или я просто попалась под руку в нужное время и в нужном месте? Прямо сейчас, в эту самую минуту, когда его веки сомкнуты, и он уже видит сны, это не имеет ровным счетом никакого значения – мне просто хорошо. Но завтра, когда я снова буду наблюдать за тем, как стойки задней оси «Скайлайна» ритмично проседают и поднимаются, боюсь, это будет иметь самое непосредственное значение. И я могла бы сейчас соврать самой себе и гордо заявить, что мне ничего не нужно взамен того, что он берет у меня сейчас – короткое время для передышки в моих руках – но это будет наглое вранье. Мне – нужно! Еще как нужно!

Я смотрю на него и никак не могу оторваться – так близко я его еще не видела. Если быть честной, так близко я никогда не была с парнем в принципе. Тимур не в счет – он мне – как подружка. Вернее, был подружкой. А сейчас… Вздыхаю и жадно поедаю Кирилла глазами. Такой красивый… моя рука на его спине, и я запоминаю это чувство – тепло его тела под своими пальцами. Улыбка, сама по себе, расцветает на моих губах. Интересно, как человек начинает искать выгоду во всем, что происходит в его жизни – вот он лежит рядом со мной, и его дыхание горячим теплом разливается по моему левому боку, а я думаю лишь о том, на что могу претендовать после этого. После чего, спросите вы? Ничего же не происходит. То есть, не происходит ничего такого, после чего можно на что-то претендовать, потому как, насколько мне известно, даже те, кто выбираются с заднего сиденья его авто, никогда ни на что не претендуют. Но если бы вы были сейчас на моем месте, если бы вы чувствовали тепло его тела, проникающего сквозь мою одежду, ощущали тяжесть руки, обвивающей мое тело, и до вас доносился еле уловимый запах его волос, согретых солнышком, вы бы тоже захотели претендовать на него. Я считаю себя относительно адекватным человеком, трезво смотрящим на мир (насколько это вообще возможно в пятнадцать лет) и умеющим отличить выдумку от фактов. Но прямо сейчас, согретая солнцем, укрытая от всего мира навесом и спрятанная за высоким забором, держа в своих руках самое шикарное творение природы, я ловлю себя на мысли, что мне все труднее и труднее мыслить адекватно и трезво – я хочу претендовать, даже если у меня нет на это никаких оснований.