— Это были лучшие мои сапоги! Я так надеялся щегольнуть ими в Серединных землях! А теперь на них без слез не взглянешь. Я забыл, какого они цвета… Вот-вот запросят каши, даром, что кашей-то я кормлю их досыта!
Мне тоже не помешало бы разуться, вылить воду из башмаков и счистить с них грязь. Но шевелиться было лень. Зачем, если в следующем болоте они опять испачкаются и промокнут?
Между тем Алассарэ долго возился с одним сапогом, потом, все так же причитая, принялся за второй. Наконец Ниэллин оборвал его жалобы.
— Оставь, Алассарэ, — тусклым голосом сказал он. — Подумаешь, сапоги прохудились. Не было бы большего горя.
— Ха! Так худые сапоги в походе и есть горе! — возразил Алассарэ, но послушно убрал ногу и отошел от нашего камня.
Мы отдыхали, пока не начали зябнуть на сыром ветру. Пора было идти дальше.
Я дернулась встать — и не смогла. Что-то держало меня за заплечную сумку. Дернулась еще — бесполезно! Она за что-то зацепилась.
Я принялась выпутываться из тугих лямок и только высвободила одну руку, как Ниэллин вскочил, вскричав с досадой:
— Алассарэ! Твои штучки!
Наши сумки оказались связаны! Вскочив, Ниэллин невольно дернул мою — та слетела с плеча, едва не вывихнув мне руку. От боли потемнело в глазах. Охнув, я повалилась на камень.
— Тинвэ!.. Тинвэ, что с тобой? Что я наделал!..
Ниэллин, сбросив поклажу, кинулся ко мне. Приподнял, заглянул в глаза…
Совсем близко я увидела его лицо, доброе и встревоженное. Живое — совсем как раньше!
Перемена была столь разительной и внезапной, что от потрясения я разрыдалась. А при мысли, что сейчас он вспомнит о своей неприязни и отвернется от меня, слезы полились еще сильнее.
— Тинвэ, да что с тобой? — повторял Ниэллин. — Больно?
Он усадил меня, осторожно ощупал плечо:
— Вроде ничего страшного… сейчас…
Под его руками боль тут же стихла. Но я никак не могла успокоиться:
— Уй… уйди… А… Алассарэ, зачем… Знаешь же… что я… ему… про… противна…
— Что?! — поразился Ниэллин, отнимая руки. — Да это ты меня на дух не переносишь!
Слезы мои мигом высохли от возмущения:
— К… кто тебе сказал?!
— Сам догадался!
— Ну-у, начало-ось… — ехидно протянула Арквенэн.
Я открыла было рот, чтобы спорить дальше… и осеклась. Ведь мало того, что опять реву, как маленькая, так еще мы с Ниэллином при всех затеваем ссору! Не хватало только, чтобы на наши пререкания любовался весь Дом!
Ниэллин, выпрямившись, гневно воззрился на Арквенэн, потом перевел взгляд на Алассарэ. Тот едва сдерживал улыбку.
— Ваши дурацкие шутки! Я ей чуть руку не сломал! А вам смешно!..
Алассарэ смутился на мгновение, но тут же ухмыльнулся:
— Кто ж знал, что ты так подскочишь… Но ведь не сломал же! А если сломал, сам и залечишь. И клянусь, если я не посмеюсь, от тоски с вами зачахну. С тенями в Мандосе и то было б веселее!
Мы с Ниэллином переглянулись. Разве мы похожи на тени? Он растерян и сердит, я наверняка красная от смущения и плача. Хотя… насчет Ниэллина Алассарэ в чем-то прав. Но мне казалось, что я держусь куда лучше!
— Стоило позлить вас немного, чтобы вы пришли в разум, — безжалостно продолжал Алассарэ; подойдя к нам, он склонился над сумками и принялся распутывать связанные ремни. — Надеюсь, теперь вы договоритесь, за что именно дуетесь друг на друга. Чтобы нам больше не ломать над этим головы. И чтобы вам впредь не страдать от пустой обиды.
— Да никто не обижался… — пробормотал Ниэллин. Вид у него был пристыженный.
Он взял обе наши сумки, но тут же бросил их и снова склонился надо мною:
— Тинвиэль, ты можешь идти?
Я встала на ноги. Плечо все еще немного ныло, но это ничего не значило: вернулся прежний Ниэллин!
Он больше не прятал от меня глаз и не спешил убирать руки, когда еще раз ощупал мне больное место. Но, может, он просто заботится обо мне как целитель?
Пошевелив плечом, я сказала:
— Мне уже не больно. Все прошло. Спасибо, Ниэллин.
— Не за что, Тинвиэль, — почему-то погрустнев, ответил он. — Я сам виноват. Прости.
Он отпустил меня, отступил на шаг… Сейчас снова отвернется и закаменеет!
— По… постой, — торопливо сказала я. — И ты меня прости… ну… сам знаешь… за то, что я наговорила тогда… когда…
— Да я же не обиделся! — с готовностью перебил Ниэллин. — Просто… Ты убежала. Я решил, что… всё. А потом, после драки… ты так разозлилась. Мне казалось, ты видеть меня больше не хочешь… только из жалости притворяешься. А мне не надо так.
Он умолк и опустил глаза, щеки его залила краска. Я в изумлении смотрела на него — плохо же он меня понимает!
— Я тебя не жалела. То есть…
Арквенэн, громко вздохнув, объявила:
— Мы, пожалуй, пойдем. Вы так и до завтра не объяснитесь, а я здесь ночевать не хочу!
Я оглянулась — действительно, большая часть народа двинулась дальше. Те, кто еще не ушел, стояли наготове. Ниэллин, встрепенувшись, кивнул Арквенэн:
— Да… уже идем.
Он помог мне надеть сумку и, осторожно расправляя на плечах лямки, шепнул:
— Тинвэ, ты правда не сердишься меня?
— Не сержусь, — буркнула я. — Больно надо сердиться на твои глупости.
Опять сказала, не подумав! И забеспокоилась — вдруг он обидится на неласковые слова? Но, обернувшись, я встретила его улыбку и сияющий взгляд. Наконец-то он все понял правильно!
Он взял меня за руку, мы двинулись следом за остальными и шли рядом, пока позволяла тропа. Потом снова началось кочковатое болото. Пришлось разделиться, но это уже было не важно.
Теперь, когда между нами не стояла придуманная обида и неприязнь, когда на плечи не давило уныние, бороться с дорожными тяготами стало куда легче. Ведь друг поддерживает заботливей, чем невольный попутчик, а улыбка и ободряющий взгляд согревают не хуже огня… Тиндал и Арквенэн тоже повеселели. Алассарэ и вовсе светился, как фонарь. Еще бы! Если бы не его дурацкая шутка, неизвестно, когда бы мы с Ниэллином решились поговорить друг с другом!
Привал в тот вечер был куда уютнее обычного. Мы с Ниэллином больше не боялись вступить в беседу, встретиться взглядами, передать друг другу за трапезой еду и питье… На душе у меня было легко, и от этого костер казался ярче, а пища вкуснее. Даже ледяной ветер смягчился и не пронизывал до костей, как обычно. А когда Ниэллин уселся рядом и укрыл меня полой своего плаща, мне стало совсем тепло и — странно! — одновременно и волнительно, и покойно. Его близость волновала, радовала — и изгоняла тоскливую тревогу, ставшую после Проклятия привычной. Грядущие испытания уже не пугали меня — если мы с Ниэллином преодолели собственную глупость и отчуждение, неужели вместе не справимся с тем, что готовит нам путь?
Новое, легкое настроение не оставляло нас и в следующие дни. Ниэллин, Алассарэ и Тиндал снова шутили и дурачились друг с другом и, как мальчишки, задирали нас с Арквенэн. Мы то возмущались, то смеялись вместе с ними. Наши перепалки забавляли других; оглядываясь, я теперь чаще встречала веселые, смеющиеся взгляды, чем унылые и угрюмые.
Потом мне показалось, что и идти мы стали легче и быстрее. Это и правда было так! Местность постепенно повышалась, под ногами уже не чавкало болото.
Еще через два круга звезд мы поднялись на гряду прибрежных холмов, обдуваемых пронзительным северным ветром. С вершины самого высокого из них мы заметили, что северный край окоема странно посветлел, а звезды на нем выцвели, как будто размытые неясным отблеском. В море тоже появились необычные серебристые плоские камни или обломки скал. Мы долго всматривались в них, прежде чем разглядели, что они двигаются вместе с водой, и поняли, что это большие куски льда.
Даже тэлери редко заходили на кораблях так далеко на север. Первому Дому пора всерьез думать о том, чтобы повернуть на восток!
По счастью, среди холмов отыскалась удобная, глубокая бухта, в которую смогли войти все корабли. Наши Дома, Второй и Третий, стали лагерем на ее северном берегу, в ложбине, поросшей тощими, жилистыми лиственницами и елями. Крутой склон холма прикрывал нас от ветра.