- Вы, Пониковский, трус. К тому же вы чрезвычайно высокого мнения о собственной персоне. Какой смысл Меншикову покушаться на вас? Кто вы - группенфюрер или штурмбан-фюрер? Или сам фюрер? Станет ли Меншиков рисковать из-за какого-то поляка жизнью? Где логика? Я допускаю, что он мог бы влепить в ваш лоб кусочек свинца. Но он сделал бы это при совершенно иных обстоятельствах, тогда, когда ему не пришлось бы отвечать… А на банкете, в присутствии стольких свидетелей!.. Нет, нет, вы трус.
- Господин полковник, но я же видел…
- Что видел? - вспылил шеф.
- Его правую руку… Она расстегивала ко-буру.
- А дальше?
- Дальше…- и он запнулся.
- Ну да, вы трусливо смылись. А еще руководитель школы, воспитатель храбрых разведчиков доблестной германской армии! Если хотите знать, по моему указанию проведено расследование. Мне доложили, что Меншиков был намерен продырявить свой лоб, а не ваш. Он ревнив, как Отелло. Поняли? Меншикова надо чаще пускать к жене. Это и нам выгодно. В Смоленске его жена окружена людьми Фуксмана. Лейтенант сам инструктировал хозяйку квартиры, и та информирует нас о ее поведении. Следовательно, мы заинтересованы в их частых встречах. Как разведчик, вы должны понимать это. А Козлова - как мужчина мужчину. Впрочем, какой вы мужчина! Такой же, как и начальник школы. Я не собираюсь больше удерживать вас на этой должности. Капитан Вольф лучше справится с подготовкой людей.
Дав понять, что разговор окончен, Трайзе встал из-за стола, прокатился на своих коротких ножках по кабинету. Однако Пониковскому кончать разговор не хотелось.
- Прошу выслушать меня, господин полковник,- сказал он с неожиданной твердостью в. голосе.- Я обязан доложить…
- О чем? Менять решение я не буду.
- Но я не о себе.
- Тогда о ком? Опять о Меншикове?
- Так точно!
Полковник резко остановился.
- Послушайте, Пониковский, вы прекратите ставить мне палки в колеса? Меншикова отобрал я, лично мне он нравится, из него выйдет незаменимый разведчик. Я верю в него, как в самого себя!
- Меншиков - большевистский агент. Он предаст нас.
- Что? Что ты сказал?!
Понимая, что терять ему теперь нечего, Пониковский упрямо продолжал:
- Я говорю, он предаст нас. Всем нутром чувствую, предаст. Головой ручаюсь.
- Нутром… Головой.- Лицо полковника гневно исказилось.- Да твоя голова начинена тем же, что и нутро!
Пониковский вздрогнул - слова шефа глубоко оскорбили. Щеки его побагровели, а бородавка на кончике носа стала иссиня-черной. Он плотно, в ровную линию сомкнул свои тонкие губы.
- Капитана Вольфа я пришлю завтра же,- продолжал Трайзе, не придавая особого значения настроению поляка.- Сдадите ему дела, а там посмотрим, куда вас определить. Пожалуй, вам придется взять отпуск. Приведете в порядок свое больное воображение. Да и нервы тоже…
Возвратился Фуксман. Лейтенант доложил, что к отъезду все уже готово и что радист Курский и разведчик Сачковский находятся в машине.
- Разыщите Меншикова,- сказал полковник, взглянув на Пониковского.- Я подброшу его в Смоленск. Пусть уж повидается с женой, а то, чего доброго, еще отдаст богу душу. Этих людей не только можно, но и нужно ненавидеть. Я сам их ненавижу. Но мы завалим все дело, если они будут чувствовать нашу ненависть. Максимум показной заботы, притворного внимания, ложной доброты! Только при таком отношении они будут принадлежать нам. И здесь, и особенно там, по ту сторону фронта. Кто этого не понимает, тот не может работать в моей команде. Я буду жестоко наказывать каждого, кто открыто проявит неуважение к русским. Буду сажать на гауптвахту, отчислять из школы, снижать в должности. Я не остановлюсь ни перед чем и ни перед кем. Я делаю это только в интересах Германии, в интересах ускорения нашей победы над большевиками. И я требую этого же от всех своих подчиненных.
- Господин полковник,- осмелился снова раскрыть рот Пониковский,- а разве я не в интересах Германии сомневаюсь в Меншикове?
- Вы подозреваете каждого русского! Если вас слушаться, мне не с кем будет работать.
Фуксман только сейчас понял смысл их спора.
- Но душа почти каждого русского,- заметил он, глубоко вздохнув,- к сожалению, потемки.
Ему никто не ответил…
За Меншиковым-Козловым Пониковский послал пана Чука.
Александр Иванович тренировался на телеграфном ключе, выстукивал бесконечные точки и тире, когда к нему прибежал Чук.
- Хлопець, бросай оцю игрушку, тебе сам шеф кличе.
- Что-нибудь случилось? - спросил Козлов, поймав в голосе пана Чука тревожное волнение.
- Хиба я знаю? Пониковский сказав, щоб бигом!
Козлов подумал: «Наверное, опять из-за чепе на вечере». Зачастило подстегнутое этой догадкой сердце, застыла на ключе рука. Но он тут же подавил в себе чувство внезапного испуга и стал спокойно собираться.
- А наших хлопцив увозять,- поджидая Козлова, проговорил с сожалением пан Чук.
- Каких хлопцев?
- Да яких же?.. Романова и Глухова… Ду-же очко любили. Тепер таких не буде.
Можно было подумать, что в картежной игре пан Чук видел весь смысл своей жизни.
- Будут! - успокоил его Козлов.- Война кончится не скоро. Так что еще будут!
- Оце и добре. А то вид скуки подохнем…
У штаба их поджидал Пониковский.
- Пан зондерфюрер,- Чук бросил к виску руку,- оце есть Меншиков. Так що пше прошу…
- На каком языке докладываешь! - заорал на него Пониковский.- Можешь ты, болван, хоть на своем говорить? Ответь мне - поляк ты или кто? Пся крев! Холера!..
Пониковский распалялся все больше, он орал, уже не закрывая рта, и его слюна хлопьями летела- прямо в лицо Чука. Тот стоял, опустив руки по швам, не смея возразить разгневанному начальнику ни единым словом. Только исчерпав весь запас самых крепких ругательств, зондерфюрер притих и впервые обратил свое внимание на Козлова.
- Меншиков,- сказал он уже совершенно другим, до неузнаваемости изменившимся голосом,- я разрешаю вам съездить в Смоленск. Я понимаю вас, у меня самого в Варшаве осталась жена… Трудно, когда разделяют сотни километров. Еще труднее, когда жена рядом… Как у вас… Так что поезжайте, пожалуйста… Я попросил господина шефа подвезти вас в Смоленск. Он согласился.
«Что это с ним? - недоумевал Козлов, усаживаясь в машине рядом с лейтенантом Фуксманом.- Или, может быть, со мной? Но чем я заслужил столько внимания? Усердием в учебе? Отличным знанием шифровального дела? Впрочем, не только шифровального. На ключе у меня тоже получается неплохо - сто двадцать знаков в минуту…»
Романов и Глухов ехали в другой машине. Последние дни они почти не жили в казарме, и Козлов видел их редко. Он догадывался, что обоих готовят к заброске в тыл. Но окончательно убедился в этом лишь вчера, встретив их в форме лейтенантов. И почему-то сразу возненавидел и того, и другого. Пока были просто курсантами, кроме чувства неприязни, ничего больше к ним не испытывал. А со вчерашнего дня вдруг возненавидел. Эти люди, изменившие Родине, приступали к делу - отправлялись выполнять злую волю ее врагов. Для него они были сейчас хуже самих гитлеровцев. Те служили своему фюреру, своей нацистской партии, а кому согласились служить эти? Врагу!
Иногда думалось: может быть, и они пошли в фашистскую школу с той же целью? Иногда даже появлялось желание спросить у них об этом прямо. Но рассудок подсказывал: не делай, Сашок, глупостей, все равно они тебе ничего не скажут. Ты решительно ничего от них не узнаешь, зато выдашь с головой себя, свои планы, свои намерения. И Александр Иванович ни о чем их не спрашивал, так же как и они ни о чем не спрашивали его. Дни были заняты учебой, вечера - картами, ночь - сном. И поговорить-то как следует некогда было! А может быть, и не нужно было выкраивать свободное время для всяких рискованных разговоров? Может быть, Романов именно потому и был таким заядлым картежником. Карты помогали скрывать дурное настроение, создавать себе репутацию бездумного и бесшабашного молодого человека. Ведь немцам именно такие и нужны были. Как ни азартно играл Романов, он не был похож на настоящего игрока: в нем отсутствовала жажда к деньгам. В самом деле, ведь он в общем-то ничего и не выиграл. Зачем же тогда каждый вечер резался в двадцать одно?