И тогда станет видна вся глубина. Оплывшие подводные валуны, большие и малые. Коряги, увешанные бахромой светящихся водорослей. Станут видны все кристальные и сильные ключи, что бьют и наполняют жизнью озеро. Будет видна вдалеке и та русалка, что как-то ночью подлетала к моему крыльцу на тройке. Она сидит на голубой, на прозрачной коряге и вышивает вдоль зеленого валуна золотые тонкие узоры серебряной иглой. И на длинной тоненькой цепочке ходит вокруг нее ученый сом с зелеными усами.

А ключи! Ключи горят и дышат, от их дыхания повсюду расходится молодой и звучный аромат силы, словно пахнет дубом и ландышами, кленом и ночными фиалками. Оттуда, из глубины, бьют струи, нет, не струи — оттуда стаями тянутся птицы, голуби и лебеди, соколы и ласточки… И стаями они уходят в небо. И вот уже не птицы, а величественные корабли, серебряные и тонкие машины, уходят в небеса и дальше, в бесконечные просторы океанов, к звездам, в необозримые просторы Вселенной…

И песни слышатся оттуда. И разлетаются песни по земле.

Так до рассвета нужно не замешкаться, нужно все успеть поставить на место. Пусть опять туманы да лодки плывут не в небе, а среди берегов. Ведь людям нужно напоить лошадь, зачерпнуть ведро воды, прополоскать белье. Да и детишкам необходимо в утреннем озере плясать, бить по воде ладонями и хохотать на все леса и озера среди вод Глубокого.

ФАНТАЗИЯ ПОД СОЗВЕЗДИЕМ РЫБ

Осенью мое окно высится под созвездием Рыб. В безлунную ночь эти звезды хорошо и далеко смотрятся, играя между черными соснами кладбища на горе и созвездием Пегаса. Пегас горит гораздо выше и распластался широко. Еще выше и правее Пегаса светится Дельфин. Все это те самые существа, без которых небо много потеряло бы в своем блеске и величии.

Днем их не видно, и начинает казаться, будто их нет вообще. Только иногда вспоминаешь о них, глянув на какую-нибудь известную картину, когда она подвернется под руку. «Персей и Андромеда» Рубенса, «Млечный Путь» Тинторетто. Или «Триумф Венеры» Франсуа Буше, когда богиня сидит на воздушном троне среди моря и вокруг резвятся, нежатся океаниды, тритоны, дельфины.

Я ночью вижу, как рыбы, золотые и красные, голубые и зеленые, кувыркаются и прыгают в небе над моим окном. Их чешуя чуть слышно играет в отдалении на арфе. Они играют и вдруг забывают струны, чтобы следить глазами за чьим-то медленным шагом, который проплывает мимо дома, сквозь кусты багряных рябин, алых кленов и бурых дубов. Эти рыбы дуют в какие-то перламутровые раковины, их звук похож на пение валторны в лесной глуши при лунном свете, когда олень склонил рога и слушает, а эльфы, эти маленькие хрустальные человечки, сцепились голубыми руками и танцуют под луной. Рыбы подвешены в небе на жемчужных цепочках, они гуляют в черной на поверхности и золотой на прозрачности воде, что позади моего дома, над кладбищем.

От звезд и от луны по дороге пепельные тени. Пробежит ли собака, она покажется обернувшимся мертвецом. Проплывет ли в воздухе какой цветок, он похож на чью-то несчастную и обаятельную душу, которой одиноко на свете и страшно среди людей. И вот она выходит гулять на воздух одна среди тьмы. И светится, проплывая над озером.

Сегодня ночью я проснулся оттого, что светила во все озеро и на все леса луна. Свет ее был ярок и спокоен. И я, как женщина, не мог заснуть. По всему дому раздавались шаги, легкие и приветливые. Кто-то ходил по половицам здесь, рядом, внизу, по деревянной лестнице в первый этаж. Было слышно, как кто-то раскрыл внизу большое окно на озеро, он там сидит и смотрит, как на воду садится туман, а травы заковывает иней. На мое окно села какая-то белая птица и долго смотрела внутрь моей темной комнаты. Глаза птицы зелено горели. Птица долго сидела на окне с такими странными глазами. А потом улетела. И послышалась в моей комнате музыка, такие неуловимые звуки. Так течет и разливается один лишь лунный свет прозрачной и прохладной ночи.

Высоко над озером светил портрет моего окна, его держали там, в лунном небе, жаворонки. Нет, не жаворонки. Две белые птицы. Одна из них и прилетала ко мне на форточку. Там в окне горела свеча, и кот, мой важный кот, который когда-то был Ролландом-оруженосцем, или Филиппом Вторым, королем испанским, или Маргаритой Наваррской, или японской поэтессой Сей Сёнагён, или факиром, который гадает на листьях лотоса, глотает зонтики, пагоды и острова, этот кот сидел в окне под свечой. Он желтыми глазами смотрел на луну. И, поднимая в воздух лапы, он колдовал, глядя на светило.

Я лег на постель и закрыл глаза. Музыка ходила по дому, как те привидения, что вздыхают, поют, играют на паутине и смотрят на звезды. Какие-то ветви спускались ко мне в комнату сквозь крышу с неба. Быть может, это была ветвь птицы Габис, птицы, которой никто никогда не видел. Только все знают, что сидит она на ветке. И ветвь эта иногда опускается на землю. Тогда она склоняется над озером, словно задумала напиться. Или тянется к окнам ночных огней и высматривает она там человеческие страдания. Порою эта ветвь висит над целым городом и там себе отыскивает судьбы. Порой она склонится к человеку и долго смотрит ему в душу так, что больно становится человеческому дыханию.

Какие-то лица девушек и женщин проплывали за окнами. И останавливались и складывали руки возле глаз, вглядывались. Их лица были добрыми и смотрели в тихой, ласковой надежде. Они, быть может, никого никогда не любили. И страшно им было от того, что могут они полюбить. Точно так же, как было страшно мне всякий раз, когда я чувствовал, что могу полюбить человека. Потом они уходили к озеру и смотрели в небо, на окно, где мой кот сидел и расчесывал свои белые усы, расчесывал языком, расчесывал старательно, как расческой.

Я проснулся, в комнате ходил туман. Слышался ровный говор воды, словно шумит глубокий лес. И я увидел, что из глубины каменной стены под окном бьет водопад и вода его рассекается в воздухе брызгами так, что в комнате сверкает высокая радуга. Под радугой проплывал далекий парусный фрегат. На мачтах фрегата вместо вымпелов сидели райские птицы. Райские птицы пели на все море веселыми человеческими голосами. По палубе расхаживали какие-то смуглые люди и поочередно смотрели на меня в подзорную трубу. Очередь была большая. Подзорную трубу держали в руках люди с широкими кружевными рукавами. Людям приятно было смотреть на человека, который проснулся и лежит. Они издали махали мне платками, улыбались и посылали воздушные поцелуи. Платки их были тоже кружевными, вполне возможно, что кружева эти были льежского происхождения. Там даже несколько раз выстрелили из пушки. Это был замечательный салют. От него закачался увядающий подсолнух в стеклянной банке у меня на подоконнике.

За окном слышался какой-то говор и шелест. Я посмотрел из окна вниз и увидел, что там бежит ручей. Ручьем текли с горы опавшие листья. В этом ручье текла одна листва и не было воды. Листва журчала, она светилась, прохваченная холодным солнцем осени. Она даже пела, эта листва. Ветер рябил рыжий разговорчивый рокот резвого ручья, а тот проворно торопился в озеро. По озеру, гладкому и чистому, уже далеко растекался листопад.

Я вышел из дому и умылся из этого ручья. Я вышел, чтобы сделать один прохладный глоток его листвы. Луна все еще стояла в небе. Только теперь она была маленькая и совершенно белая, как лица тех, что ночью заглядывали ко мне в окно, или кружева любопытных, посматривавших на меня в подзорную трубу.

Я поклонился такой высокой луне, снял шляпу и широко провел ею в воздухе слева от лица и вперед, к приподнятому носку выставленного сапога. И такое это было благостное утро, хотя созвездий на небе видно не было.

ДЕНЬ ПОСЛЕ РАДУГИ

Такая лиловая и одновременно черная туча может прийти только на рассвете. Только на рассвете туча появляется внезапно, словно ниоткуда. Явилась, встала над озерами, над Синовцом и над Глубоким, и отразилась в них, как бездонная мгла глубоко протаявшего снега. И даже чудится, будто вот-вот начнется снегопад среди этого влажного и жаркого воздуха.