— Значит, это стоило того? — спросила она.

— Да, это было потрясающе, спустило меня с облаков на землю, и еще это был целый калейдоскоп других вещей, о чем я всегда мечтал, — я поставил бутылку соуса Fred’s Five Pepper Insanity и тарелку на столешницу, от уголка, где порвалась алюминиевая фольга, поднялась тонкая струйка пара. — Но еще ты должна знать о том, что победа, кубок в руках — все это не было в полной мере тем, что я всегда представлял себе. Чего-то не хватало.

— Тогда, что же это было? — спросила она, ее голос был настороженным, но любопытным. — Если это не было тем, что ты представлял, тогда, как это могло стоить всех рисков?

— Это было... облегчением, — сказал я. — Не пойми меня неправильно. Я горжусь всем, что сделал, чего достиг в своей карьере, но я должен был чувствовать нечто большее. Суть в том, что я не приложил никаких усилий для того, чтобы оценить все, что ты говорила о моих ожиданиях и о достаточной любви к спорту, чтобы посвятить этому всю свою жизнь.

— Именно это сподвигло тебя на то, чтобы сделать неожиданное заявление о завершении карьеры? — спросила она.

Я кивнул.

— Я люблю футбол, всегда так было и всегда так будет. Но не это моя цель — больше не моя цель. Это не то, что я представлял себе, когда задумался о следующих пяти-десяти годах. Но с тем, что чемпионат стоял между мной и моим будущем, я не мог заглядывать так далеко вперед, — я сделал глубокий вдох и продолжил. — Когда конфетти вокруг меня опускались на землю, репортеры выкрикивали свои вопросы, я понял, что, в конце концов, ничего из этого не было по-настоящему значимым, потому что там не было тебя, чтобы разделить этот успех со мной.

Она втянула воздух, ее глаза широко распахнулись, но для меня этого было достаточно, чтобы увидеть проблеск надежды в глубине ее карих глаз.

— Если бы не футбол, то чему бы ты хотел посвятить свою жизнь? — спросила она.

— Пока не могу сказать точно, но у меня по-прежнему есть дела в ресторане и благотворительный фонд по борьбе с раком яичников, так что мне есть чем заняться. У меня есть время, чтобы решить чем заниматься, — я немного помедлили, а потом обогнул тумбочку так, что теперь мы были настолько близко, что я мог протянуть руку и убрать волосы с ее плеч. — Дело в том, что для меня не имеет значения, чем я занимаюсь до тех пор, пока со мной рядом есть ты. Я прошу у тебя прощения за то, что не слышал тебя и не воспринимал твои возражения всерьез. Я вел себя эгоистично, безответственно и отметал прочь все твои переживания.

Вздохнув, Гвен отвернулась от меня и сосредоточилась на деревянных полках, служивших украшением стены, где стояли в ряд покрытые эмалью голландские жаровни. Когда она снова посмотрела на меня, ее губы были сжаты в тонкую линию из-за разочарования или гнева — в этом я не был уверен.

— Ты не отметал прочь мои переживания, Логан. Ты вообще полностью отстранил меня от процесса принятия решений.

— Если бы я мог вернуться назад и повести себя по-другому, я бы так и сделал, но ты ни разу не дала мне ни единого намека на то, что хотела чего-то постоянного со мной, — сказал я, поднимая ладони в жесте, выражавшем поражение. — Мне никогда не приходило в голову, как мои поступки могли бы отразиться на «нас», когда «нас» не было. Ты отказалась впустить меня в свою жизнь, Гвен, — после паузы я добавил. — И ты была не единственной, кого не допускали до принятия каких-то решений.

Она закусила губу и кивнула.

— Я знаю. Я много думала и приняла кое-какие решения.

— Правда? — спросил я, предвкушение и мрачное предчувствие начали зарождаться в груди. — Крис сказал мне, что ты поехала в Нью-Йорк.

Гвен снова кивнула.

— Насколько я не согласна с твоим выбором носить форму, настолько же ты был прав в том, что я была трусихой.

— У тебя были на то свои причины, — сказал я.

— Да. И они по-прежнему есть, — медленно, она опустила руки по бокам, ее поза стала расслабленной. — Мне было не так просто принять это, признать, чего именно я хочу. Особенно, когда я хочу этого так сильно, что мне страшно, что будет со мной, если я не получу это — или если это упорхнет от меня.

— Но это не означает, что ты, по крайней мере, не попыталась, — сказал я.

— Тебе так легко говорить об этом, — она подняла руку, когда я хотел возразить. — Я не имею в виду что-то плохое. Но ты вырос в доме, где восхвалялся успех. Твой отец отличный пример того, что случается, когда все идет так, как надо.

Со слов Гвен все звучало так идеально. Как будто я не находился под непрерывным прессингом, контролем и под непрерывным напряжением, потому что должен был превзойти своего отца. Как будто все это не грозилось каждый день пустить меня ко дну.

— У его успеха есть темная сторона. Мне понадобилось много времени на то, чтобы обозначить, что значит победа лично для меня, а не то, как ее видит он. Я до сих пор работаю над этим.

— Логан, я признаю, что, должно быть, сложно соответствовать этому, но как бы там ни было, ты видел, что бывает, когда это не так. Когда тяжкий труд, преданность делу и решительность оправдываются, — сказала она. — Но я видела, что случается, когда этого не происходит. Когда ты жертвуешь всем снова и снова. Все ради того, чтобы приблизиться к своей мечте, и когда тебе на мгновение кажется, что она принадлежит тебе, ты можешь только наблюдать за тем, как она ускользает от тебя.

Гвен смотрела сквозь меня, сосредоточившись на телевизоре. Спустя какое-то время, она покачала головой, словно освободившись от своих воспоминаний, и встретилась со мной взглядом.

— Я знаю, что неудача может сделать с человеком, как она может изменить его, превратить в уменьшенную, более пустую версию того, кем он был когда-то, — продолжила она. — Я так долго думала, что правильным было то, когда ты твердо стоишь на ногах, удерживая свои амбиции и ожидания в равновесии. Я была убеждена, что я не буду слишком привязываться или не стану человеком, которого я не одобряю — или что еще хуже, человеком, которого я не уважаю.

— Но ты поехала в Нью-Йорк...

— Как я уже сказала, у меня было время подумать. И моя мама помогла мне, — она улыбнулась, как будто вспомнила какой-то сокровенный момент. — Ты был прав. Я не рисковала, не бросалась в неизвестность, и я поняла, если я продолжу вести настолько безопасную игру, то упущу невероятные возможности. Поэтому, я села в самолет, чтобы узнать, облажалась я с самой большой возможностью за всю свою карьеру или нет.

— Любая кухня была бы рада заполучить тебя, — сказал я, только теперь в полной мере осознавая все неожиданные последствия, которые имела наша ссора в больнице. Как слова, которые я выкрикивал тогда ей, всколыхнули Гвен и придали ей смелости — и и возможно, забрали ее из моей жизни навсегда.

— К счастью, ресторатор согласился встретиться со мной и выслушать мои предложения по поводу нового проекта, несмотря на то, что я отклонила его предыдущее предложение, — сказала она. — Ему понравилась моя идея, и он согласился дать мне финансовую поддержку для того, чтобы я открыла свой собственный ресторан.

Глаза Гвен загорелись тем огнем, который говорил мне о том, что победа была по-прежнему ощутима и свежа. Я хотел бы разделить с ней этот трепет, это волнение, но все о чем я мог думать, это только о месте положения. Нью-Йорк так далеко. Но я бы переехал, если бы мы могли быть вместе постоянно.

Но внезапно меня осенило, что возможно она могла не хотеть видеть меня там. Что она могла захотеть поймать свою мечту за хвост в одиночку. И когда она резко вздохнула, пригвоздив меня тяжелым взглядом, я приготовил себя к тому, чтобы быстро сорвать пластырь и получить подтверждение того, что я уже потрял Гвен.

— Я назвала его «Айва» в честь не очень известного запретного плода, — сказала она. — Я открою его в заброшенном здании фабрики Millwork and Woodcraft Company... здесь, в Денвере.

Сердце колотилось у меня в груди.

— Что это значит для нас? — спросил я.