— Как скоро я смогу надеть форму? — спросил я. Я едва успел это сказать, когда Гвен ворвалась в мою палату, поверх ее форменного костюма болтался бейдж, свисавший с ее шеи.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что хочешь надеть форму? — спросила она, ее голос был резким и злым.

— Гвен, сейчас не время... — начал отец, когда его прервал тренер Уоллес.

— Мисс, вам не следует быть здесь.

Тренер схватил ее за локоть — досадная ошибка, учитывая то настроение, что проскочило на ее лице. Гвен посмотрела не него распухшими, налитыми кровью глазами, и он убрал свою руку. Она явно плакала, и мне хотелось знать, как долго она ждала, беспокоилась и не имела никакой информации, и хуже всего, сколько она подслушивала. Мне пришло в голову, что в коридоре, вероятно, мог быть кто-то еще.

Доктор Эванс прочистил горло.

— Джентельмены, давайте, позволим Логану и его гостье остаться наедине, — он искоса поглядел на Гвен, когда подошел к двери. — Только не долго, пожалуйста. Уже поздно, а тебе, Логан, нужен отдых.

Тренер Уоллес пробормотал что-то неразборчивое, его лицо приобретало все более темный оттенок красного, но он сделал так, как ему сказали. Отец кивнул, похлопал мое запястье и следом за тренером покинул палату, обходя Гвен. Доктор Эванс задержался в дверном проеме, определенно желая сказать что-то еще, но передумал. Пожелав спокойно ночи, он развернулся и вышел.

— Ты собираешься продолжать играть после того, что произошло сегодня вечером? — спросила Гвен, щелчок двери лишь подчеркнул ее ярость.

Я потер руками лицо, усталость охватила все внутри меня, потому как все было так чертовски сложно.

— Я должен.

— Ты ничего не должен делать, — сказала она, скрещивая руки на груди. — И в особенности это не после того, что сказал доктор о твоем колене и о возможных последствиях.

— Гвен, — произнес я, протягивая к ней руку, мне хотелось, чтобы она подошла ближе. Мне не повезло. Я опустил руку. — Я не могу думать обо всем этом прямо сейчас.

— Правда? Потому что я думаю, что эти последствия — это единственное, на чем ты должен сейчас сосредоточиться, — гнев в ее голосе немного притупился, на смену ему пришли удивление и раздражение. Как будто она не могла понять тех слов, что слетали с моего рта.

Что я должен был ответить на это? В то время как я оценивал степень ее беспокойства, я отказался от своей ранней неопределенности или сказать все по-другому. Я уже принял решения, смирившись с тем, что должен был продолжить игру.

— Это только одна игра, — сказал я.

Гвен отвернулась от меня и уставилась в беззвучно вещавший телевизор, висевший на стене. Ее обычно твердые руки слегка дрожали. Она сделала глубокий вдох, а потом снова развернулась ко мне.

— Как ты можешь настолько эгоистично уничтожать сам себя?

— Все верно. Потому что я решил приземлиться на собственную шею, — сказал я, разочарование, наконец, охватило меня. — Это не потому, что я рассмотрел все варианты и решил остановиться именно на том, после которого я упал без сознания. Это было решением, принятым за долю секунды, и то, которое я бы принял снова.

Моя готовность действовать на поле и реализовывать удары было частью меня самого. Почему Гвен не понимала, что я не мог изменить свою роль в качестве квотербека, сразу же, как только изменились мои физические возможности?

— Ты вообще слышишь себя? — спросила она, качая головой, как если бы мой аргумент был полным ребячеством. — Логан, ты вообще подумал о том, насколько я была напугана, когда смотрела на то, как медики уносили тебя с поля на носилках? Ты вообще имеешь понятие о том, что творилось у меня в голове, когда я находилась в комнате ожидания? Те страхи, которые не прекращали являться мне, один хуже другого?

— Думаешь, у меня не было таких же мыслей? — спросил я сквозь зубы. — То, что я не подвергал сомнению то, что никогда больше не смогу играть?

— И это единственное, что тебя беспокоит, так? Игра, — процедила она, как будто сам по себе спорт, вокруг которого я выстроил всю свою карьеру, был просто каким-то детским увлечением.

— Гвен, футбол это моя сущность. Тогда, каких поступков ты от меня ждешь? Отказаться от единственного, что есть отражение меня самого? — она как никто другой должна была знать, что означало быть настолько одержимым чем-то, каково это стремиться к совершенству и победе. Желание оставить след в своей профессии, что было нечто большим, чем просто работой, чем небольшая составляющая жизни. — Когда я еще был ребенком, все, чего я желал, это выиграть Суперкубок. Я горбатился ради этого, дышал этим. И сейчас, когда я, черт возьми, так близок к тому, чтобы достичь этого, чего ты хочешь от меня? Чтобы я бросил все?

— Если на карту поставлено твое здоровье? Да. Это именно то, чего я ожидаю, и, если я тебе не безразлична, это то, что тебе следовало бы сделать, — сказала она, расхаживая перед койкой, словно тигр, запертый в клетке. — Заметь, ты борешься за свое безрассудное поведение, даже если это продвинет тебя в игре лишь немного вперед.

— Возможно, мои амбиции затуманивают мой разум, — сказал я. — По крайней мере, у меня хватает смелости на то, чтобы идти за своей мечтой и делать то, что требуется для ее исполнения.

— Ты говоришь в точности, как и он.

— Кто?

— Мой отец, — сказала она, глядя мне прямо в глаза, как будто, наконец, приняла суровую правду, которую и так знала, но в которую отказывалась верить до настоящего момента. — Его одержимость поглотила его, а потом уничтожила — и его семью тоже. Его отношений с Крисом просто не существует, моя мать — какая-то женщина, которую он когда-то любил, и он возлагает на меня все свои надежды, в то время как сам работает на круизном лайнере посреди океана. И все потому, что он не видел границы. Потому что не смог понять, когда надо было отступить, понять, как обрести счастье с тем, что у него уже было, вместо того, чтобы обращать внимание на то, чего он не имел. Я не могу наблюдать за тем, как тоже самое происходит с тобой. Я не буду. Я уже однажды выучила этот урок.

— Это полнейшая чушь, — сказал я.

— Разве? — спросила она, изогнув бровь. — Потому что прямо сейчас единственное, что я вижу, глядя на тебя, это человека, который одержим победой, человек, чьи идеалы настолько управляют его жизнью, что он слеп по отношению ко всему остальному.

Я оторвался от постели, не смотря на всплеск боли, который охватил меня, не желая больше лежать и выслушивать ее обвинения.

— Почему, черт возьми, тебе вообще есть до этого дело? Ты уезжаешь в Нью-Йорк. Ты — единственная, кто убегает.

Она раскрыла рот, чтобы ответить, но быстро прикрыла его.

— Да, мне все известно о должности в компании the TK Hospitality Group, — сказал я, холодно и жестко. — Наверное, не следовало оставлять письмо с предложением в офисе Stonestreet’s.

Ее взгляд излучал боль, злость и предательство, которые тлели на самых задворках.

— Возможно в следующий раз вместо того, чтобы шарить там, где не следует, ты найдешь время, чтобы просто поговорить, вместо того, чтобы сразу делать выводы.

— Шарить, где не следует? Это мой ресторан!

— Да, шарить! И если бы ты был хорош в этом деле, то знал бы, что я отказалась от этой проклятой работы. Ради тебя, должна заметить. Что было настоящей глупостью, поскольку единственное, что заботит тебя, это футбол. К черту всех, кто любит тебя.

Я рассмеялся. Я не смог удержаться.

— Любят меня? Ты не можешь даже выйти со мной на люди, без того, чтобы не бегать в панике по квартире и не превратить это в настоящее представление.

— Да, но я старалась справиться с этим. Ради тебя! Я пошла на вечер ради тебя! — кричала она.

— Ты шутишь? Это лучшее, что ты смогла придумать? — сказал я, мой голос становился громче, чтобы перекричать ее. — Чего ты хочешь, Гвен? Долбанную медаль за поход на мероприятие, на которое я буквально заставил тебя пойти?

Не было сомнений в том, что все, кто был на этом этаже, слышали нас, но к счастью медсестры оставили нас в покое.