— Ты же сам видел, — Эстер затянулась сигаркой. Положив ногу на ногу, она покачала носком простой туфли. «Женщины не знают анатомии, физиологии. О средствах предохранения я и не говорю, — она вздохнула, — я хотела написать маленькую брошюру, издать за свой счет, анонимно…, Простым языком, многие женщины уже умеют читать. Им такое было бы полезно. Ни одна типография не возьмется, — она сморщила нос, — это ведь считается неприличным. Конечно, — горько проговорила женщина, — лучше плодить подкидышей, или убивать младенцев».

Иосиф помолчал, и вспомнил аккуратно разложенные по ящикам, стальные инструменты: «Ты осторожней с этим, Эстер. Ведь если узнают, то даже Меир тебе не поможет. Это противозаконно, даже здесь».

— Это не считается убийством, — холодно сказала Эстер, — ни здесь, ни в Англии. Все происходит на раннем сроке, ведь травы, к сожалению, не всегда эффективны. Не говори мне, что ты этого не делаешь, в Амстердаме, — усмехнулась она.

— Делаю, — признал Иосиф. «Даже из других городов приезжают, представь себе».

Он вспомнил блеск бриллиантовой сережки в ухе и рыдающий голос женщины: «Господин Мендес де Кардозо, если вы мне не поможете, я не знаю, не знаю — что мне делать…, Я не могу обращаться к врачам в Вене — мы известная семья, мой муж — банкир кайзера Иосифа, пойдут слухи, сплетни…, - она уронила прикрытую шляпой голову в ладони: «У меня здесь сестра, в Амстердаме, ее сюда замуж выдали. Она мне говорила, что вы хороший врач…, Пожалуйста, — женщина посмотрела на него красивыми, заплаканными карими глазами.

Он все не понимал. «Но, госпожа Гольдберг, — удивился Иосиф, — у вас двое детей, вы не бедствуете… «Мягко говоря, — подумал он, взглянув на тяжелые кольца, на дорогой шелк платья. «Вы здоровая, молодая, женщина, вам только тридцать исполнилось. Я уверен, что ваш муж будет рад такой новости…, - он осекся, увидев капельку крови на прокушенной, нежной губе.

— Этот ребенок, — жестко сказала женщина, — не от моего мужа, господин Мендес де Кардозо. Мой муж далеко не дурак — его не было дома больше полугода. Он ездил в Россию, с австрийским посольством, казначеем. Я сделала ошибку, — добавила она совсем неслышно и горько повторила: «Ошибку».

— А вообще, — Эстер откинулась на спинку скамейки и расправила простое, шерстяное, синее платье, — я, конечно, рассказываю женщинам о том, как избежать нежелательных последствий, учу их…, Так что не волнуйся, — она улыбнулась и потерлась головой о крепкое плечо брата. «Я очень рада была прочитать, что у Констанцы все хорошо».

— О, — отозвался Иосиф, — более чем. Она сейчас за строчку получает больше, чем люди, которые два десятка лет для газет работают. Сама понимаешь, — он развел руками, — только успевай писать, страна бурлит. Национальная Ассамблея без конца заседает, евреи Авиньона и Бордо уже стали полноправными гражданами Франции, скоро и общины Эльзаса и Лотарингии добьются того же…

Эстер внимательно на него посмотрела. Встряхнув иссиня-черными, падающими на плечи волосами, женщина улыбнулась: «Бабушка наша из Бордо была, как я помню. Что, французское гражданство получить хочешь?»

Иосиф взял ее маленькую руку: «Ждать, пока штатгальтер соизволит признать евреев Голландии такими же людьми, как все остальные — так вся жизнь пройдет. Мне ведь сорок лет, я доктор медицины…, Я мог бы приносить гораздо больше пользы, в армии».

Эстер задумчиво вздохнула: «Тут вы не останетесь, у Джо отец в Париже, мачеха, сестра, брат в Австрии…, Так скажи ей, — велела женщина. «Она поймет. Она тебя, Иосиф, больше жизни любит, видно же».

— Я ее тоже, — он попытался скрыть улыбку и не смог. «Тоже, Эстер — больше жизни. Но ведь это, же надо будет расставаться, — он помрачнел. «Я же не могу взять ее, и детей с собой».

— Зато ты будешь приезжать в отпуск, — Эстер подтолкнула его в бок. «Когда сможешь, тогда и приедешь. И Джо сама — у нее же работа, она книги правит, девочек учит…, А ты будешь счастлив, если займешься тем, что тебе нравится, по-настоящему, и прекратишь лечить геморрой штатгальтеру».

— Я его вылечил, — гордо ответил брат, и они оба расхохотались. «Пошли, — велел Иосиф, — позанимаемся. Зря, я, что ли, два ящика книг для тебя привез».

— Скажу, — подумал он, усаживая сестру напротив себя, открывая «Anatomicæ disquisitiones de auditu et olfactu» Антонио Скарпы. «Вот приедем туда, на озеро Эри — и скажу. Эстер права — она поймет».

— Ухо и нос, — коротко сказал Иосиф. «Сначала займемся устройством слухового аппарата человека».

Эстер потянулась за пером, и они погрузились в работу.

Рахели, прыгая на одной ножке, спустилась с галереи синагоги вниз, в прохладный, пустой вестибюль. Она встряхнула белокурыми волосами: «Малка, где вы там?». Младшая сестра появилась из-за угла. Оправив свое темно-красное, отделанное кружевами платье, девочка дернула за руку Элишеву Мендес де Кардозо: «Пошли, мамы и не заметят, что нас нет, а Дебора спит без задних ног».

Рахели посмотрела в щель двери молитвенного зала: «Как красиво! С галереи все так видно хорошо, дома в синагоге занавеска, плотная, только голоса слышны, и все. Какие цветы!»

Бима утопала в свежих розах и лилиях, Ковчег Завета был украшен гирляндами зеленых листьев, в углу стоял американский флаг.

— Дома такого и не увидишь, — вздохнула Рахели. Она позвала девочек: «Смотрите, вот наши папы. И дядя Меир. И папа Деборы. Он же не еврей, а все равно пришел».

— Элайджа мне рассказывал, — важно сказала Элишева, подобрав под себя ноги, устраиваясь на скамье. «Их папа ходит в синагогу, а мама — туда, — она махнула рукой, — к этим…»

— Квакерам, — помогла ей Рахели. «Он мне тоже говорил — там не идолопоклонники, это не как, — она оглянулась и шепотом, быстро сказала, — церковь».

— Рахели, — испугалась Малка, — даже слова такого нельзя говорить, и смотреть на них нельзя.

Светло-голубые глаза Элишевы засверкали смехом: «Тогда мне, в Амстердаме, надо все время с закрытыми глазами ходить, у нас из окна шпиль Аудекерк виден. О, — она прищурилась, — мой брат бежит, папа его отпустил, сейчас поиграем».

Мальчики вынырнули из забитого людьми зала. Хаим уселся на пол: «Тору еще не скоро читать будут. Мы услышим и вернемся. Вот, — он приподнял кипу и поскреб светлые кудри, — я придумал. Сейчас каждый говорит — кем он хочет стать».

— И девочки? — удивилась Малка.

— Да, — непонимающе взглянул на нее Натан, — наша мама — она акушерка, лечит женщин, и детей тоже. А тетя Сара, — он подтолкнул Давида, — она раньше была капитаном корабля, поняли?

— Помощником, — признал Давид. «Сейчас она ведет классы, как мама Элайджи, и еще готовит к изданию книги, называется, — он сморщил высокий, отцовский лоб, — редактор. Я слышал, — он понизил голос, — к нам на обед приходил издатель, он еврей. Он говорил, что наша мама очень аккуратная и внимательная. И много языков знает, — торжествующе закончил мальчик. «А я, конечно, стану врачом, — добавил Давид, — папа меня уже учит».

— Я буду капитаном, — заявил Элайджа. «Как мой папа. Буду ходить по нашим озерам. Вы к нам приедете, — он подтолкнул Рахели, — и увидите — красивей их ничего на свете нет».

— Это ты в Иерусалиме просто не был, — Рахели внезапно, нежно покраснела: «Я бы хотела, чтобы у меня было много деток».

— И у меня, — Малка прижалась к боку сестры. Элишева подумала и заметила, накручивая на палец темный локон: «Я пока не знаю. Но решу, непременно. А ты? — она посмотрела на Хаима. «Сам же все и начал, так что говори».

Серые, в длинных, темных ресницах, глаза мальчика улыбнулись: «Разведчиком, как мой папа. Только жалко, что мы не воюем. Но можно отправиться на запад, там индейские территории. Натан, — он рассмеялся, — будет банкиром, у него с математикой хорошо. Вот, все и сказали, — он потрепал брата по каштановой голове. Тот важно заметил: «Не только банкиром, я буду работать в правительстве, поняли? Как папа и дядя Дэниел, только дядя Дэниел — дипломат».