«Я этими вопросами (педагогикой. — П. П.) в свое время интересовалась, но только по ним «почитывала» и вы, вероятно, уже читали все то, что читала я, т. е. Спенсера, Гюйо, Толстого, и, кроме того, некоторые книги по психологии — книгу Payot «Воспитание воли», книгу Рибо «Болезни внимания» и т. д. Специалисты по этим вопросам советовали мне читать Гефдинга и James’a, но до них я не добралась. Я посещала тоже педагогическое общество. Не знаю, существует ли оно теперь» (фонд Музея революции СССР, № 33308/7).
Педагогика и психология, как известно, лежат в стороне от главных интересов Инессы Федоровны. Тем не менее, когда речь зашла об этих вопросах, выяснилось, что она читала труды многих серьезных и известных в ту эпоху авторов.
Другой пример. Сохранились черновые выписки из сочинений английских политических деятелей о роли Англии в войне. Высказывания Джозефа Чемберлена, Сесиля Родса и других, выписанные Инессой из книг на английском языке. Заготовки для какой-то работы. В архивном деле они отнесены к 1912 году, правда со знаком вопроса. Но суть не в дате — для нас важно обратить внимание на широту интересов, которыми жила Инесса Арманд?
На обороте одного из листков — беглые пометки: «М. Энджель. Немецкий империализм (книжка о пацифизме). Багдадской дороге прибавить ссылку на книжку «Diplomatische Krieg»» (ЦПА ИМЛ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 13).
В каждой торопливой записи видна упорная работа над книгой.
Даже в тот, брюссельский, период Инесса не превратилась в затворницу. Внимательно изучает западноевропейское рабочее движение. Наездом бывает в Париже. Втягивается в революционную работу.
К концу брюссельского периода, к лету 1910 года, она энергично включается в партийную жизнь. Тому свидетельство — письмо, адресованное в Париж Д. М. Котляренко, который ведал тогда партийными финансами и «техникой». Инесса просит прислать денег для переотправки газет (что делалось по поручению партии), сообщает, что ей «пришлось даже занять — так как в собственных финансах был кризис». Далее в письме содержится тщательный (до сантима) отчет в израсходовании партийных средств. И высказывается желание попасть на международный социалистический конгресс в Копенгагене (ЦПА ИМЛ, ф. 18, оп. 43, ед. хр. 36113).
Побывала ли Инесса на Копенгагенском конгрессе? По-видимому, да. Во всяком случае ее просьба была услышана Лениным.
В XIII Ленинском сборнике можно прочитать следующую записку, адресованную большевику М. Кобецкому: «Прилагаю две карты — все, что я добыл. Впишите имя Инессы.
Жму руку. Ленин».
«Карты» — пригласительные, гостевые билеты на международный социалистический конгресс. Вот еще когда, оказывается, Владимир Ильич решил включить Инессу в активную международную работу партии. Разве стал бы он иначе отдавать ей один из двух с трудом добытых, гостевых билетов?..
ЗАГАДКА! НЕТ, ПОДВИГ
Эта глава посвящается теме «Мать и дети». Прервав более или менее последовательное изложение событий, я хочу рассказать здесь о взаимоотношениях Инессы с детьми, о ней как о матери. Мне представляется, что это имеет существенное значение для характеристики замечательной революционерки.
Если вы помните, московские подпольщики в первый период ее революционного бытия удивлялись, узнав, что у товарища Инессы — дети. Да не один-два, а пятеро. И после — в Париже, в Берне — товарищи по революционной работе бывали искренне поражены, когда впервые выясняли, что Инесса — многодетная мать. Отзвуки этого проникли и в некоторые воспоминания. Как-то не вписывалось это на первый взгляд в ее образ профессионального революционера, всего себя, без остатка, отдающего борьбе.
Между тем она была действительно хорошей матерью. Разве не свидетельствует об этом совсем маленькое письмецо из тюрьмы (на нем штамп санкт-петербургского дома предварительного заключения — печально знаменитой «предварилки» и гриф: «Просмотрено Товарищем Прокурора»). Находясь в одиночке, Инесса после долгого молчания смогла наконец дать о себе весточку в Москву, Александру Евгеньевичу. Написала всего-навсего пятнадцать строчек, и чуть ли не половину из них — о ребятах.
«Напиши мне, пожалуйста, о детях, — просит Инесса Федоровна. — Начала ли Варя учиться и с кем? Начал ли Андрюша? Мне бы хотелось, чтобы они также не забывали французского языка — было бы жаль. По-русски и арифметике Андрюша мог бы заниматься с Н. Вл. — если, конечно, последний согласен возиться с таким маленьким ребенком. Мне кажется, это было бы очень хорошо» (письмо из семейного архива).
Видя ребят урывками, волей обстоятельств отрываясь от них на месяцы и годы, подвергаясь опасностям и претерпевая всяческие трудности, странствуя по белу свету, Инесса Федоровна ухитрялась воспитывать своих детей. Не только любить и, как положено, баловать, а систематически следить за воспитанием. Направлять его, способствуя формированию детских характеров, взглядов, чувств. И делала это умело, тактично, но твердо.
Тут сразу надо отдать должное Александру Евгеньевичу: он всегда и всячески шел навстречу Инессе в этом благородном деле. Он понимал, что отрыв от детей есть величайшая личная трагедия матери. Он сознавал также и то, что влияние матери благотворно сказывается на детях, а зная это, укреплял ее влияние.
Взглянем теперь на фотографию (это стало уже привычным в нашем повествовании и помогает, думается, проникновению во внутренний мир героини). Групповой снимок, сделанный как раз в Брюсселе в 1910 году. Инесса со всей пятеркой ребят.
Давно уже не доводилось им собираться вместе, и вот — радость! — все налицо. Саша и Федя — подростки в полосатых пиджаках, в галстуках. Инна и Варя — с распущенными волосами, а в волосах — пышные банты. И Андрюша, младший, в нарядном костюмчике. А посреди этой группы — мама, умиротворенно-покойная, горделивая.
Но в глазах Инессы мне все же чудится грусть, словно думает она вот так: «Какое счастье, что мы наконец все вместе! Рядом со мной все они, мои родные, любимые, те, для кого надо жить. Но надолго ли это счастье? Пройдет несколько дней, быть может, недель — судьба опять разъединит нас. А пока, как тепло с вами, дети мои!..»
Лишь трое из тех, кто запечатлен на давнем том брюссельском снимке здравствуют и поныне. Инна Александровна — научный работник. Варвара Александровна — художница. Александр Александрович — крупный инженер-теплотехник. Люди солидного возраста, сами уже имеют внуков, они собрались нынче вечером, чтобы поговорить о матери. Просветлить соединенными усилиями некоторые потускневшие от времени детали. Перекрестно уточнить воспоминания.
Этот семейный разговор за чайным столом был нами задуман так, что не предусматривал журналистского блокнота, и я не нарушал беседу торопливыми записями. Однако, придя домой, постарался зафиксировать некоторые реплики. Приведу их здесь.
— Любила наряжать нас, ребят. Глаза светились радостью, когда покупала обновки, когда мы надевали что-нибудь красивое.
— Защищала ребят беззаветно. Никому не позволит обидеть.
— Была очень нетерпима к любой несправедливости. Всегда и всюду вступалась за обиженных. Теперь бы сказали: не проходила мимо. И нас к этому приучала.
— Наказывала очень редко. Еще реже повышала голос. Если сердилась, то умолкала, переставая разговаривать. Молчание мамы было страшнее любого наказания. Ее молчания мы боялись.
— Отец был добр, мягок, очень жалел и баловал ребят. Мать была более сурова, строга. Ее побаивались. Но любили сильно. И перед ней преклонялись. Слово ее было законом.
Вспомнили, как во Франции во время всеобщей забастовки железнодорожников мать довольно прозрачно намекнула, что каждый человек, если он сознателен и принципиален, поделится с бастующими своими сбережениями. Сразу же, один за другим, дети разбили свои копилки, вытряхнув из них монеты, без остатка.