— Но удобно ли к нему будет?

— А пошто же нет-то?… Да он, можно сказать, человек как есть на господский лад… Всяки там науки превзошел, и не токмо што примет нас с превеликим удовольствием, а и со всяким почетом, потому, первое дело, я ему родным, значит, тестем прихожусь…

— Ну хорошо, если ты так уверен, так поезжай к нему! — решил Владимир Иванович, усаживаясь в сани.

Возница повернул лошадей на дорогу в сельцо Мало-Каменское и, работая теперь кнутом более усердно, добавил:

— А ежели вам, барин, примерно, скажем, и недужится маненько, так и в таком разе, будем говорить, на што лучше к Егору Гаврилычу побывать… Потому он по дохтурской части больно дошлая голова… какую хоть там болесть вызволит в лучшем виде…

Но совет этот пропал бесплодно, пролетев мимо ушей Красавкина, погрузившегося в дальнейшие соображения.

«Побываю в этом селе, погляжу на него, ну и все! — думал он. — И это будет самое лучшее. Тогда, вероятно, вся эта галиматья отвяжется от меня окончательно».

Почти уже в сумерки подъехали они к сельцу Мало- Каменскому.

Село выглянуло на вид из-под горы сразу, — самое заурядное, маленькое, захолустное.

На пригорке возвышалась крохотная деревянная церковь, окрашенная в лиловый цвет. Немного отступая, в зелени развесистых елей и целой роще голых прутьев из лиственных пород утопала господская усадьба. Пониже — к реке — тянулось десятка два убогих крестьянских хат, да в конце их, со значительным промежутком, выделялся двухэтажный дом грязно-желтой окраски — сельская больница.

К этому-то последнему зданию усталые клячи и подвезли Владимира Ивановича.

Фельдшер Егор Гаврилович, занимавший особый флигелек во дворе, встретил приезжих, действительно, очень радушно и «не без почета».

Это оказался молодой еще человек (из народа), правда, чрезвычайно гостеприимный, веселый и порядочный.

Особенно в нем понравилась Красавкину его исключительная скромность в одном отношении, слишком несвойственная сельским обывателям вообще, к какому бы классу они ни принадлежали. Он совершенно не касался в разговоре с Владимиром Ивановичем неприятных вопросов: кто, куда, откуда, зачем? — что в большинстве случаев непременно практикуется у русского народа с особенной пунктуальностью на первых же порах, а ограничился только осведомлением об имени и отчестве, причем отрекомендовался и сам и представил свою жену.

Очевидно, он был доволен редкостным посещением свежего, интеллигентного человека и рад был провести с ним время.

Не прошло и полчаса, как на столе кипел уже огромный самовар, окруженный выпивками и обильной закуской домашнего, незатейливого характера.

Владимир Иванович немедленно же, хотя и с достаточной осторожностью, начал осведомляться как о самом селе Мало-Каменском, так и о личностях наиболее выдающихся из его обитателей.

Но все, что сообщил в этом направлении на первых порах Егор Гаврилович, являлось очень ограниченным и не представляло для Красавкина ничего знаменательного.

Егор Гаврилович сам поселился в сельце Мало-Каменском тому назад не более пяти месяцев, перейдя сюда из городской лечебницы на место фельдшера при больнице, содержимой на средства помещицы Юлии Павловны Юрасовой. Он знал только, что Юлия Павловна овдовела приблизительно за полгода до его приезда сюда. Муж ее умер где-то заграницей, и тело его было привезено оттуда в свинцовом гробу и погребено на сельском погосте за церковью, в особом склепе, где теперь и горит неугасимая лампа. Юлия Павловна после смерти мужа безвыездно живет здесь, в своей усадьбе, с своей матерью, больной старушкой. Жизнь они ведут очень замкнутую. Вдова Юрасова — молодая еще и очень красивая женщина, по-видимому, продолжает сильно тосковать по мужу: ходит она в неизменном трауре, всегда печальная и очень часто, несмотря ни на какую погоду, посещает могилу мужа. Кроме помещицы, вся интеллигенция села состоит только из старика-священника да сельской учительницы, горбатой, пожилой девушки.

После двух-трех рюмок водки Владимир Иванович, с благосклонного разрешения хозяина, обратился к собственной запасной корзинке и, вслед за этим, на скромном столе фельдшера вспыхнул изысканный огонек жженки, шумно захлопали пробки редерера.

Красавкин любил иногда выпить и, нужно отдать ему справедливость, был в состоянии пить много, обладая и в этом случае счастливой, богатырской натурой.

Отведавши драгоценной шипучки, Егор Гаврилович расчувствовался еще более и стал откровеннее.

— А знаете, Владимир Иванович, — говорил он, — но только пускай это останется между нами, — за нашей вдовушкой-помещицей водится одна странность, и странность, можно сказать, очень загадочная и даже этак таинственная.

— Что же это такое? — насторожился Красавкин.

— Да видите ли, я вам уже говорил, что Юлия Павловна часто ходит на могилу мужа, ну-с, и знаете, в какое время она больше туда ходит?

— В какое же?

— По ночам-с.

— Гм… с кем же это она ходит туда? — ухмыльнулся Красавкин.

— То-то и есть что — одна-одинешенька, в глухую полночь, и просиживает там но несколько часов. А вы не видали здешнего погоста? Место это совершенно пустынное, позади церкви.

— Однако, что же она там делает по стольку времени?

— Да, во первых, ну этак поплачет немного, как водится, а потом, изволите ли видеть, разговаривает. Да-с, именно, разговаривает.

— Но ведь вы сами же говорили, что она туда ходит одна. Так, следовательно, что же, она сама с собой разговаривает, что ли?

— Ну, нет-с, по способу ее разговора, на это совсем не похоже.

— Тогда я ровно ничего тут не понимаю! — пожал плечами Красавкин и тут же спохватился: — А! впрочем, кажется, догадываюсь: значит, туда является еще некто — другой дорожкой, на свидание с ней?..

Егор Гаврилович выразительно замотал головой.

— Могу вас уверить, что ничего подобного!..

— Так, попросту, она психопатка?

— На это я вам опять-таки возражу: я почти каждое утро бываю у нее — ну, как бы сказать, с докладом, что ли, о состоянии больных — и с полной уверенностью могу утверждать вам, что более нормальной и здравомыслящей женщины не может и быть.

Владимир Иванович с скептической усмешкой опять пожал плечами.

— В таком случае повторяю, что все это совершенно непонятно. С кем же это она, по-вашему, ведет там разговоры?

— А вот тут-то и загадка! — таинственно подчеркнул Егор Гаврилович.

И затем он рассказал, что не далее, как с неделю тому назад, он сам собственными ушами слышал у ограды погоста в первом часу ночи этот странный разговор Юрасовой; причем вполне убедился, что Юлия Павловна была тогда на могиле мужа одна.

На вопрос Красавкина, почему способ ее разговора Егор Гаврилович нашел не похожим на то, чтобы она разговаривала сама с собой, — фельдшер объяснил:

— Да, видите ли, ее разговор тут был точь-в-точь такой же, как говорят в телефон: она так же, например, громко произносила вопросы, на которые не иначе, что получала чьи-то ответы, слышные только ей, так как речь ее была все-таки последовательной, и она в свою очередь отвечала на чьи-то вопросы.

— А не припомните ли вы даже что-нибудь из ее слов, что она тогда говорила? Это было бы еще интереснее! — с явной уже иронией подтрунил Красавкин.

— Да вот, если хотите, я хорошо помню, — задумчиво произнес Егор Гаврилович, — она тогда несколько раз упоминала «28 декабря»… и, далее, как я понял, она ждала в это число кого-то увидеть… Кстати, как раз это сегодняшнее число…

Слова эти точно обожгли Владимира Ивановича: он вздрогнул и отшатнулся. Пред глазами его с особенной ясностью на мгновение появилась призрачная доска с надписью и с тем же числом внизу: «28 декабря»…

— Да, это… это слишком странно! — вырвался из уст его чрезвычайно изумленный возглас.

Фельдшер взглянул на гостя с не меньшим удивлением:

— Что это вас так поразило?

— Да это я… тут мне показ… я хотел… — растерянно забормотал Красавкин и, чтобы замаскировать дальнейшее смущение, он порывисто налил полный стакан рома, залпом выпил его и вслед за тем, налив снова уже два стакана, настойчиво стал угощать Егора Гавриловича последовать его примеру.