— А не пойти ли нам кузина, настоящий лес посмотреть? — предложил я один раз своей очаровательной спутнице.

— Не знаю… — сказала она, — отец очень не любит, когда женщины ходят в лес, и даже мужчинам, без надобности, ходить туда запрещается.

— Помилуйте! — горько обиделся я. — Что же вы меня, за больного или труса считаете? Я возьму с собою оружие, наконец, возьму острый нож, — добавил я, улыбаясь, — и не посоветую никакому дьяволу на нас нападать, будь он хоть минерального царства — не то что животного или растительного…

Я вооружился, как обещал и, не сказав никому ни одного слова, мы с кузиной под руку отправились на экскурсию в лес.

Мы перешли через сад, прошли пальмовую рощу, окруженную высокой изгородью и, наконец, через калитку вышли на небольшую прогалину, за которой сплошной стеною возвышался тропический лес, переплетенный повсюду лианами.

— Великий Боже, — вскричал я, увидев такую картину. — Как же мы проберемся туда?!

— Говорят, здесь просеки сделаны… — заметила робко кузина, как видно, не меньше меня увлеченная недозволенной экскурсией.

И действительно, когда мы подошли поближе, то заметили в чаще тропинку, по которой можно было идти даже под руку. С замиранием сердца мы вошли под тенистые своды, где тотчас же начала приветствовать нас диковинная природа множеством невероятной красоты бабочек и разной величины птичек, доводя последних до размеров шмеля, в то время как жуки оказывались величиной с птицу. Глаза у меня разбежались; однако, помимо птичек и бабочек я успел рассмотреть также весьма красивую, но очень опасную коралловую змею и тотчас же раздробил ее ударом приклада.

— Пойдемте домой, кузина, — сказал после этого я, — по-видимому, здесь, действительно, девушкам гулять не годится.

— Вот еще! — ответила задорно кузина. — Да у нас этих змеек больше, чем лягушек во время дождя. Это вас с непривычки пугает.

Слово «пугает» мне весьма не понравилось и потому я уже без возражения пошел за своей легкомысленной спутницей все дальше и дальше. Наконец она, очевидно, устала и выразила желание отдохнуть, чему я так же беспрекословно повиновался.

Выбрав груду ярко-зеленого мха, больше похожего на бархатную подушку, чем на грязное растение нашей родины того же названия, я сначала ощупал его руками со всех сторон, а затем уже предложил на него опуститься своей повелительнице, в свою очередь поместившись у ее ног.

После этого я не считал уже времени и не видел кругом ничего, кроме двух голубых звездочек, сиявших надо мною на один шаг расстояния.

Но вдруг я услышал как будто удар бича. Моя собеседница отчаянно вскрикнула и покатилась на землю, продолжая оглашать лес громким криком. Я бросился к ней и увидел на мраморной шейке как будто конец веревки, из под которого выступали мелкие капельки крови.

Должно быть, я действительно не трусом родился, так как не потерял присутствия духа, а, наскоро выхватив патентованный нож, разрезал не без труда веревку, в то же время ощущая в левой руке страшную боль. Но о руке я не думал; приведенный в страшную ярость таким сверхъестественным нападением, я грозно махал ножом во все стороны, ожидая врага. Но враг не показывался и не нападал больше, и даже замеченной мною веревки не было видно, не говоря уже о присутствии Тугов[2], которым я приписал это все приключение. Тогда в паническом ужасе я схватил на руки бесчувственную кузину и бросился бежать к дому.

Не могу вспомнить теперь, сам ли я добрался со своей ношей домой или же кто-нибудь мне помог в этом, однако я пришел в сознание лишь у постели больной, над которой хлопотали мать и сестра, накладывая ей бинты и примочки.

— Как могло это случиться?! — всплеснул я руками в отчаянии. — Проклятие и месть Тугам!

— Да, месть, но только не Тугам, которых здесь нет, — ответил мне дядя, уже значительно успокоенный тем, что раны оказались ничтожными. — Даже на материке, — продолжал он, — Туги повывелись больше чем полстолетия назад, а на Цейлоне их никогда не было… Но постой, — наконец обратил на меня внимание дядя, — да ведь ты весь в крови перепачкан. Разве ты дрался с кем-либо в лесу?

Я поглядел на свою левую руку, в которой держал разрезанную веревку, и увидел на ладони несколько ранок, из которых сочилась кровь… Не будучи в силах вымолвить слова от изумления, я только отрицательно покачал головой.

— Ну, вот видишь, — сказал дядя с уверенностью, — значит, это сделали вовсе не люди, а то проклятое растение, которого, как уверяют индусы, находится целая заросль миль за двадцать отсюда. Что же тут удивительного, если семена этого дьявольского насаждения, заносимые зверями и птицами, дошли уже до нашего поселения и, прежде чем правительство обратит на это внимание, заполнять собою весь остров! Нет, дожидаться этого нам невозможно, и надо как можно скорей уничтожить это проклятое гнездо ужасов. Не пора ли уже устроить настоящий поход с целью выжечь и выкорчевать заросль до самого основания?

Намерение главы семейства было горячо поддержано всем мужским населением и мы тотчас же начали готовиться к действию, собирая связки горючих материалов, набивая мешки пороховой мякотью, смоченной нефтью, и натачивая топоры и ножи. Ровно через неделю наш отряд из двадцати человек, считая, в том числе, трех нарочно прибывших соседей и около десятка индусов, нанятых проводниками к роковой заросли, — выступил из дома, таща за собой на тележках и неся на плечах взрывчатые и горючие материалы. Долго пришлось нам идти. Сначала мы прошли около десяти миль по шоссе, а затем углубились в девственный лес, прокладывая себе дорогу топорами. Наконец проводники стали тревожно оглядываться вокруг и переговариваться между собой и скоро вывели нас на прогалину, представлявшую собой широкую котловину среди холмов, на которой, казалось, ничего не росло вовсе. Но это только казалось. Подойдя ближе, мы успели заметить, что все дно котловины было заполнено лежавшими на земле прутьями, отчасти похожими на нашу лозу и усеянными колючками, точно шерстью; но ни одного листочка на них не было видно. По всему берегу котловины рос короткий и скользкий мох, вызывавший опасение поскользнуться и упасть прямо в лапы чудовищ. Мы остановились в недоумении.

— Что же теперь делать? — спросил Роберт, старший сын дяди, принявший на себя командование нашим отрядом.

— Не знаем… — ответили прочие. — Но какой здесь воздух ужасный! — заговорили они, зажимая носы от невыносимого смрада.

— Это от трупов, от трупов, которые они едят, — объяснил проводник, указывая в глубь котловины, где прутья свертывались клубком, как будто что-то собой оплетая.

— Проклятые! — заметил сквозь зубы Роберт. — Ну, как бы то ни было, — тряхнул он головой, — а назад возвращаться нам не приходится. Конечно, спускаться в котловину и думать нельзя, но мы подойдем осторожно поближе и, вместо добычи, станем швырять в этот ад огонь и петарды; а затем — посмотрим, что из этого выйдет!

С крайней осторожностью отряд приблизился к самому берегу заросли, — и вдруг случилось невероятное чудо: до сих пор неподвижно лежавшие прутья при нашем приближении разом поднялись от земли и заволновались, как будто во время бури, хотя в воздухе царствовала полная тишина.

— Боже, кто бы этому мог поверить в Европе! — раздался чей-то молодой голос.

— Не робей! — крикнул Роберт, зажигая фитили на петардах. — Бросай! — скомандовал он. И в котловину полетело около десятка петард, выжигая на пути все окружающее.

За первой партией последовала вторая, а затем — третья. Никакое перо не опишет того, что произошло после этого! Еще петарды не загорались, а адские прутья уже их оплетали собою, словно желая погасить огонь своими телами, но погасить порох было нельзя, и они извивались, лопались и шипели, как змеи, далеко выбрасывая из себя очень длинные, похожие на кнутья побеги. Картина вышла неподражаемая, какую едва ли кому приходилось видеть даже во сне. Среди клубов едкого дыма и целого моря пламени отчаянно корчились какие-то фантастические существа, казавшиеся в дыму сказочными чудовищами, принимавшими всевозможные очертания. Мы потирали руки от радости и старались сыпать петарды чаще и чаще.