— Ну конечно, а что?

— А то, что этот ленч обойдется тебе в пятнадцать долларов.

— Знаю, — мрачно отозвался я. — Очень даже знаю. А ты не стесняйся. Ешь. Наслаждайся.

— Как же я могу наслаждаться, когда каждый съеденный здесь кусочек для тебя, как раскаленный свинец?

— А! Какая теперь разница. Ты лучше скажи, где может быть эта самая Синтия Брендон? Она разгуливала на днях в Центральном парке с новым королем мафии.

Люсиль посмотрела на меня по-матерински встревоженно, и я рассказал ей все до конца. Потом она заказала ленч. Пока мы ели, она обдумывала услышанное. Как большинство умных женщин, она стала изыскивать наивные способы заставить меня почувствовать себя интеллектуально выше нее.

— Харви, где училась Синтия? — спросила она меня.

— «Энн Бромли», маленький колледж в штате Коннектикут, возле Данбери. Четыреста пятьдесят студенток — только девушки, все богачки.

— Она получила диплом?

— Ни в коем случае. Она ушла. Ее не осмеливались отчислить, из уважения к папиным денежкам, а она не хотела учиться.

— Почему ее хотели отчислить?

— Она пыталась положить конец расовой сегрегации в колледже. Еще в первый год пребывания там она притащила пять негритянок, заплатила за их обучение и потребовала, чтобы их зачислили в колледж. Там всех чуть удар не хватил. Она угрожала все рассказать газетчикам, но призвали ее старика, и ему удалось ее утихомирить.

— О! Ты знаешь, Харви, мне начинает нравиться эта твоя Синтия. Небось, были толки да пересуды насчет ее увлечения марихуаной?

— Откуда тебе это известно?

— Такая, как она, не могла не попробовать наркотиков. У тебя есть ее фотографии?

Я достал фотографии и показал Люсиль.

— У меня есть кое-какие смутные догадки, — сказала она наконец. — А завтра мы берем велосипеды и едем кататься в Центральный парк. Ты катаешься на велосипеде?

— Еще как. Но кого мы там увидим — Синтию под ручку с Валенто Корсика?

— Может, мы просто побудем вдвоем. В конце концов, завтра воскресенье. Разве ты не имеешь права на выходной?

Вместо того, чтобы как следует выспаться, подобно всякому цивилизованному человеку, я начал утро с завтрака с Люсиль в зоопарке. Она не из тех, кого можно назвать крошкой, — в мисс Демпси пять футов семь дюймов роста и сто тридцать фунтов веса, а потому она съела порцию овсянки, два яйца, четыре куска бекона, два тоста, запив это двумя чашками кофе. А перед этим выпила стакан апельсинового сока. Я наблюдал за всем этим буйством с чувством ужаса и зависти. Мой завтрак состоял из чашки черного кофе.

— У тебя сразу стало бы легче на душе, — сказала Люсиль, — если бы ты плотно позавтракал. Завтрак — главная еда дня.

— Об этом неустанно твердила мне мама.

— И она была абсолютно права.

— Неужели тебе никто не говорил, что худший способ завладеть мужчиной — это сообщать ему, что его мать была права.

— Я совершенно не убеждена, что стараюсь завладеть тобой, Харви. То, что я испытываю к тебе определенные нежные чувства, вовсе не означает, что я всерьез намереваюсь выйти за тебя замуж. У тебя есть с собой фотографии Синтии?

— А что?

— Дай мне одну.

— Сейчас?

— Да. Ты вечно задаешь дурацкие вопросы!

Я протянул ей фотографию Синтии. Люсиль положила ее в сумочку и быстро завершила бесконечный завтрак. Мы отправились к лодочной станции, где дают напрокат и велосипеды. Погода в этот день резко улучшилась — утро выдалось холодным, но солнечным, к тому же, поскольку по указу мэра машинам в парке находиться запрещено, воздух здесь был чистый и прозрачный, как хрусталь. На Люсиль была шерстяная юбка и белый свитер с высоким воротом. Для тех, кто не знал ее характера, она казалась очаровательной. Фигура у нее была умопомрачительная, хотя она плотно ела три раза в день. Люсиль оставалась красивой, хотя на ней были туфли без каблуков и шла она спортивной походкой. Я решил, что именно ее совершенство и ввергает меня в депрессию.

— Зачем тебе фотография? — спросил я. — Неужели ты думаешь, что Синтия все еще разгуливает по парку с графом Гамбионом де Фонта, он же Валенто Корсика.

— Потерпи, все скоро узнаешь.

— А зачем велосипеды?

— Для забавы, Харви. Разве это не забавно? В нашей жизни не так уж много по-настоящему забавного. И есть еще одна причина. На велосипедах мы приедем прямо на тусовку.

— А что это такое?

— Скоро узнаешь.

У лодочной станции мы встали в очередь. Молодые, старые и люди средних лет жаждали поскорее получить напрокат велосипеды. В такой обстановке трудно было оставаться угрюмым. Я понял, что сам факт нахождения в парке в воскресный день резко поднимает настроение. Нам выдали очаровательные английские велосипеды с ручными тормозами, и через несколько минут мы уже катили по Ист-драйв, направляясь на север.

— Раз уж мы здесь оказались, — сказала Люсиль, — то можем заехать на Овечий луг с запада.

— И что тогда? — полюбопытствовал я.

— Тогда мы окажемся на тусовке.

— Что такое тусовка?

— Это то, что делают люди, когда сердца их наполнены радостью, а не ненавистью. Харви, ты слишком стар и циничен, а потому я ничего не стану тебе растолковывать. Скоро сам увидишь.

К тому времени мы уже въехали на холм за музеем и снова двинулись на север. За всю мою взрослую жизнь мне не случалось раскатывать на велосипеде по Центральному парку так, чтобы вокруг не было ни одной машины. Я поблагодарил нашего мэра и бросился догонять Люсиль. Она была в лучшей форме, потому что ее не тревожили тягостные раздумья, и благодаря всем своим овощам, которыми она питалась. К моменту, когда мы оказались в районе 110-й улицы, я был вынужден попросить ее умерить пыл.

— Как же мы углядим Синтию, если выдаем полсотни миль в час.

— Харви!

— Давай взберемся на этот холм пешком, чтобы не утратить навыков. Ведь потом всю неделю мне придется ходить пешком.

Но когда мы миновали северо-западную часть парка и, сделав поворот, оказались на Вест-драйве, а затем двинулись в обратном направлении, у меня открылось второе дыхание, и я почувствовал, что мне дышится куда лучше, чем когда-либо до этого. Мы спустились по пологому холму к 72-й улице, еще проехали немного вверх по направлению к Овечьему лугу, а затем двинулись на своих двоих. К Овечьему лугу с разных сторон стекались люди, в основном молодежь. Мальчики и девочки держались за руки, улыбались, и вид у них был вполне раскованный.

Кое-кто из молодых людей носил бороды, некоторые девицы были облачены в нечто вроде кимоно. В них было что-то от битников, и у каждого — в петлице, в руке, в волосах — был цветок. У кого-то цветы были нарисованы на щеке. Они двигались к площадке, где уже собралась добрая тысяча таких, как они.

— Это и есть тусовка? — спросил я Люсиль.

— Угадал, — отвечала она.

Кое у кого на площадке были музыкальные инструменты, в основном барабаны, и ребята отбивали дробь. Получалось нечто похожее на «Бананан». У некоторых из собравшихся были плакатики. На одном было написано: «Любить — да, ненавидеть — нет», на другом: «Любовь — это все».

— Как это называется? — спросил я одного паренька.

— Тусовка.

— Он говорит, что это тусовка, — сообщил я Люсиль.

— А я что тебе говорила?

— А что такое тусовка?

— Слишком стар, папаша.

— Кто?

— Ты, папаша.

— Слишком стар, чтобы понять, — пояснила его юная спутница.

— Что я тебе говорила, — сказала Люсиль.

— Это значит любовь, папаша, — пришел на помощь еще один юнец.

— Не надо усложнять. Это надо прочувствовать, — сказала высокая красивая девушка.

— Вот именно. Это надо прочувствовать, папаша. Ты попал в правильное место.

Место к тому времени сделалось чересчур людным. Вокруг расположились два-три десятка полицейских, но работы у них не было. Никто ничего не делал, если не считать маленькой группки музыкантов-барабанщиков, отбивавших дробь.

— Я ищу одного друга, — говорила Люсиль.