- Задание очень ответственное, и без твоего личного согласия проводником мы тебя назначить не можем, не имеем права. Так что подумай хорошенько…

- А чего здесь думать? Раз я один Капканку знаю, и думать нечего. Я согласен, проведу вас.

- Ну и хорошо. Значит, порядок следования такой, - сказал старший. - Идем к реке двумя группами. Альберт Терентьевич, предупреждаю, когда взлетит сигнальная ракета, не вскакивать, лежать спокойно, я буду рядом. Да, молодой человек, переоденься. Свое обмундирование сложи сюда. - Он протянул брезентовый мешок. - Документы тоже клади. Не пропадут. Вернешься - возьмешь. Порядок общий.

- А зачем переодеваться? - не утерпел я.

- Промокнешь. Вернешься - в сухое переоденешься. Мамок у нас нет. Промокнуть придется до нитки. Выйдем к переправе, - продолжал ставить задачу старший, - в стороне, метров на двести. Альберт Терентьевич, где брод-то твой? Давай точные координаты.

- Прямо от водокачки начинается.

- Придется вдоль бережка прогуляться… Не страшно?

- Может, переплыть и натянуть конец? - спросил кто-то.

- Не удержишь. Завязать не за что. Дорогое удовольствие.

- Не стоит мудрить. Делать будем, как решили.

- Верно.

- Значит, порядок следования: первым иду я, за мной - проводник, двое для прикрытия - ты и ты. С интервалом в десять минут выходит вторая группа. Не доходя до берега, залегает. Проводник спускается к реке, находит брод, дает сигнал. Так можешь? - Он прокричал не то птицей, не то кошкой. - Подать звуковой сигнал?

- Могу.

- Ну-ка, попытайся, изобрази.

Я изобразил…

Разведчики подумали и, видно, решили, что сойдет…

- По сигналу фонариком подходит основная группа. Прикрытие знает свою задачу. Так… Первым через реку идет проводник, вторым вы, гражданка, замыкающим вы, господин офицер.

Дядя Ваня-Вилли криво усмехнулся.

- При переходе замыкающий следит за женщиной, чтоб не снесло в глубину. В случае если собьемся, вещи бросайте. То же самое в случае обнаружения: возвращайтесь на исходный рубеж. Прошу к столу, ознакомимся с последними данными. Пленный показал, что стыки батальона проходят между этими домами.

Я не слушал, я переодевался. Достались старые, но еще крепкие лыжные брюки, башмаки на резиновой подошве, майка, рубашка фланелевая, ватник и кепка, как блин. Она была великовата. Гномика дяди Бори я переложил в карман лыжных брюк.

От меня зависела жизнь тети Клары. Жизнь! Вот как обернулось.

Все мы играли в войну… И когда началась война настоящая, я и мои друзья еще долго воспринимали происходящее как что-то увлекательное, романтичное, загадочное… Плохо ли это или хорошо? Многие годы, до настоящего времени я думаю над этим вопросом. Хорошо, что война сразу не сломала нас, что у нас в душах был солидный заряд, если так можно выра-зиться, сопротивляемости, мы не раскисли, не превратились в безвольное стадо баранов, наши убеждения и вера в победу выдержали самый жестокий экзамен - нашествие фашистов, но кое-что оказалось и бесполезным, даже вредным, и многие мои сверстники лишились жизни, потому что не уловили, когда игра стала неигрой. Во время налета немецкой авиации пацаны убегали из дома собирать осколки от зенитных снарядов, а осколки не различают, кто свой, кто чужой. Подрывались на запалах, минах, когда пытались самостоятельно их обезвредить. Сколько подрывалось этих горе-саперов, трудно сосчитать… Бывали случаи, положат снаряд в костер, сами сядут вокруг и ждут, когда снаряд взорвется. А сколько было самострелов из-за неумелого обращения с оружием. Конечно, можно крикнуть: «Пиф-паф!» Но лучше этого не делать, потому что винтовка, как убеждены бывалые солдаты, сама стреляет раз в год, стреляет боевым патроном, который разит наповал. И вообще…

Война не имеет ничего общего с мирной жизнью, это нужно знать твердо, чтоб, когда очутишься в ней, не превратиться в растерянного и перепуганного младенца, чтоб фантазию игры суметь превратить в реальность боя, а приобретенные навыки пусть ненастоящего сражения использовать с толком в невыдуманной войне.

Не хотелось уходить из блиндажа. Глаза долго не осваивались в темноте, и мы шли как слепые, разведчики поторапливали.

Мы шли полем. Затем легли. На мокрую, разбухшую землю.

Дядьки в маскхалатах ползли, как ужаки, точно всю жизнь ползали, а не ходили с автоматами, с ручными пулеметами Дегтярева - весьма неудобной штукой для транспортировки в горизонтальном положении.

- Не отставай!

Не знаю, как бы я справился с подобной гонкой на брюхе месяца три назад. Я бы задохся, умер от разрыва сердца, расплакался бы, сдался. Три месяца выросли в года. Я полз. Пусть не совсем быстро и ловко, но полз. Я промок, как суслик. Меня можно было взять, скрутить, выжать и повесить сушиться на веревочке. Холода не чувствовалось. Наоборот, я задыхался от жары.

- Не мешкай! Ну, где ты?… Как чувствуешь себя, оголец?

Заныла спина, руки исцарапались. Осень, а колючки впивались в ладони, как летом в зной.

Выползли к берегу. Я перевернулся на спину и ловил ртом воздух, его было так мало, совсем не было.

Река шумела. Никогда не подозревал, что река Воронеж шумит.

Вырисовывались какие-то развалины на том берегу. Водокачка, что ли? Взорвали ее. Сгорела.

- Соображай, куда теперь, - шептал сбоку старший. - Что разлегся, как на пляже? Гляди, гляди, куда нужно. Давай, давай!

«Чего давай?» - соображал я. Я не узнавал места. Днем я тут тысячу раз гонял в футбол, кувыркался, загорал, а теперь не могу понять, где мы. В городе не светился ни один огонек. Не за что было зацепиться взглядом. Где-то здесь спускается к реке улица Дурова.

- Давай, давай!

- Погоди! Не узнаю.

- Заблудился?

- Тут блукать негде. Не узнаю места.

- Чего не признал?

- Незнакомое место.

- Не шути, Альберт Терентьевич.

- Дай подумать.

Два бойца с РПД расползлись в разные стороны.

- Валяй к воде, - посоветовал старший. - Может, лучше сообразишь.

- Ладно.

Я скатился с берега - он оказался скользким, точно его намыли. Сел. Я разозлился. И на себя и на разведчиков… Ночью все выглядело иначе… Черным.

Я встал и пошел. Встал, как хотите. Не умею я ночью ползать на брюхе и соображать, где нахожусь. У меня мозг иначе устроен.

«Так… - рассуждал я. - Водокачка. Вот она. На месте. Взорвали - не имеет значения. Здесь где-то была дорожка. По ней к броду спускаться».

И я почувствовал, что нашел ее. Честное слово! Не видел, а почувствовал, что стою на ней. И это меня так обрадовало, что я забыл дать условный сигнал голосом - промяукать, что ли, или прокричать птицей.

Где-то был мелкий заливчик.

Есть!

Вижу!

Блестит река, сюда забегает.

Я захотел было пройти дальше по берегу, чтоб получше разобраться в приметах, но сильно ударили под коленки, я упал. Одновременно на правом берегу взлетела ракета. Ослепительная и злая.

- Нашел! - зашептал я, потому что благодаря ракете смог увидеть противоположный берег, куст, на который мы равнялись, когда переходили реку. - Нашел!

Двинули по затылку, я уткнулся носом в землю.

- Нишкни! - зашипел боец с ручным пулеметом. - Замри, обормот.

Ракета догорела и упала в реку.

- Не сердись, Альберт Терентьевич, - сказал боец. - Дурак же ты! Выдал бы… Чего под носом у фрицев гуляешь, как в школу идешь? Извини, что ненароком пришиб, рука у меня тяжелая.

- Говори, а рукам воли не давай, - сказал я с обидой. - Думаешь, сильный, так… Обрадовался. Нашелся силач.

- Нечаянно… Сгоряча.

- Ну, как, как? - послышалось сбоку. Подполз старший группы. - Нашел? Даю сигнал.

Старший обернулся, распустил маскхалат, как летучая мышь крылья, замигал фонариком. С немецкой стороны не видно было сигналов.

Пока он сигналил, меня опять начали одолевать сомнения - правильно ли я сориентировался, не ошибся ли. Когда горела немецкая ракета, я отлично видел приметы, навалилась темнота и дождик - и я не верил себе.