— Жалеешь, что связалась не с ним? Зелен был виноград.

Она крикнула:

— Никогда и ни о чем не жалею! Мне нужен ты… Как ты говорил: «Возлюбленная моя, и пятна на тебе нет». И это правда: ты был и останешься моим единственным мужчиной. — Она улыбнулась загадочно, черные глаза блеснули бездонным блеском.

— Потому что ты по наследству мужчин ненавидишь.

— Ну-ка не делай из меня ненормальную!

— Ладно, дальше.

— Я успела на электричку в 11.10. Киевский вокзал рядом.

«А я так и не успел побывать на Киевском!» — промелькнула неуместная мысль и сгинула.

— Все равно поведение Женьки для меня необъяснимо.

— «Король умер — да здравствует король!» — процитировала Лара исторический пассаж из моих записок.

— Он хранил завещание, по которому капиталы остаются не мне.

— Слишком тайно хранил, то есть собирался в дальнейшем шантажировать нового хозяина.

— И за это ты его отравила?

— Про завещание мне не было известно, а главное — я не знала, как ты замешан! Хотя догадывалась, что мы с тобой — одно целое по великой внутренней свободе, не ведающей страха… Он приезжал сюда восьмого, в понедельник.

— О чем вы говорили?

— Он желал говорить только с тобой (а ты бродил по своему поместью). Я сказала: «Родион Петрович в отъезде, что передать?» «В субботу состоится погребение, чтоб Родя был на месте!» — и сбежал, даже в дом войти отказался.

— И тебе пришлось отложить его смерть до поминок.

— Поверь, я пыталась договориться, двадцать раз звонила… как сквозь землю провалился. — Она странно посмотрела на меня и опять захихикала.

— Думаю, тебе было не до смеха. Очень опасный свидетель для тебя.

— Для нас, — поправила Лара. — Понимаешь, Родя, до поры до времени мне не хотелось выступать перед тобой в роли…

— Отравительницы, — подсказал я. — До той поры, пока я не стал бы твоим законным мужем. Две дозы пошли на Митеньку с его возлюбленной, две — на кузена с Наташей, пятая досталась Евгению. Есть еще одна, последняя. Так?

— Да, любимый мой. — Она смотрела на меня так кротко, по-детски. Неужели существует абсолютное зло?

— Как Марья Павловна догадалась, что болиголов у тебя?

— А как ты догадался?

— Когда тебя вычислил. Забавный эпизод с моим «спасением» ты разыграла, испугавшись, что я выпью воду и все пойму. Я предположил: Марья Павловна узнала про болиголов и свалилась в параличе, но захотела предупредить доктора. «Яд у Лары», — что-то в этом роде пыталась она нацарапать, но не хватило сил. Я прав?

— Эх, Родя, как мы могли бы с тобой прекрасно жить.

— Ах, Лара, как мы с тобой умны и проницательны и как остались у разбитого корыта.

— Из-за тебя! Ты — ненадежный союзник. Когда я узнала, что жена тебя бросила, то разработала план. Бабушка и внук погибли бы вместе в родовом имении.

— Но вскрытие…

— Нет проблем. На ее труп я собиралась положить Митенькину записку. Дядя Аркаша…

— Так вот почему письмо уцелело.

— Да, старуха бумаги жгла, его везде искала и, кажется, начала ко мне приглядываться… В общем, дядя Аркаша всколыхнул бы старую историю: ушла, мол, вслед за мужем, наследственность бы приплел.

— Насчет Всеволода не поверили бы.

— А если она и внука отравила? Родовое проклятие, тридцатилетняя мания, совсем спятила… Ты был далеко и вообще не фигурировал бы, у меня нет мотива.

— Что ж помешало осуществлению такого безупречного сценария?

— Биржевик мотался по всему свету, бешено сколачивая свою «империю». А я не могла слишком часто звонить секретарю. Вдруг в Опочку является итальянский родственник (что мне было даже на руку — всех впутать, перепутать) и сообщает: Всеволод только что прибыл в отечество, сегодня у них пир на Восстания. На другой день, четвертого, я ему позвонила, он обещал приехать к вечеру (в строгом секрете — я намекнула насчет некоторых затруднений, связанных с дворянским наследством). Все шло как по маслу. Днем — Марья Павловна спала — я хотела положить пузырек с ядом в тумбочку…

— На которой кувшин с брусничным морсом стоит?

— Ну да, в «трапезной». Открыла ключиком верхний ящик и вдруг услышала крик: «Что ты делаешь? — Старуха стоит наверху на площадке и смотрит на меня. — Что это?» Она меня загипнотизировала, произошла невероятная странность, я хотела сказать «снотворное», а произнесла «яд». Что за мистика!

— Бес, с которым ты в паре работаешь, тебя не раз подводил.

— Это ты, что ль? — Она засмеялась. — Подводил, подводил…

— Вы обе были зафиксированы на отравлении, на «Погребенных» (ты — так прям с молоком матери впитала) — отсюда и проговорка: одержимость прорвалась, как застарелый гнойник… и разлился яд.

— Ой, какие мы умные задним умом!

— Марью Павловну хватил удар?

— Она смогла дотащиться до кровати и упала головой к фреске — паралич, силилась что-то сказать, но не могла, не могла и шевельнуться.

— Как же ты не насладилась ее концом, а бросилась за доктором?

— Он должен был прийти к трем, как всегда (потому я и болиголов заранее хотела подложить), перехватила его уже по дороге. Она была еще жива, я сразу засекла фреску, подбежала поправить подушку, загородить… подняла с пола маникюрные ножницы. Но доктор занимался только умирающей, ни на что не обращал внимания… да хоть бы и обратил… Разве это улика — если только против себя самой. Потом он ушел, Всеволода известил о похоронах. Мы остались наедине. Я пошла наверх, «Погребенные» притягивали меня неодолимо, как будто оживали. Ты не замечал?

— Надо бы этот фантом уничтожить.

— Сквозь стены проступит! — сказала она с торжеством. — Если только дворянский дом снести до основания…

Я вспомнил поэму брата, и представилось, как твари больной фантазии бродят по обломкам «отчизны»…

— Граф Калиостро был в восторге от символа новой веры, и я…

— Теперь ты надеешься синьора обольстить? Тонкий ход.

— Перестань!.. Впрочем, жизнь создает удивительные комбинации. Знаешь, именно ради уникальности «Погребенных» я и решила их восстановить. Работала всю ночь.

— Ты великолепный стилизатор, я уже заметил, и могла бы зарабатывать немалые деньги на подделках.

— Я — творец!

— Нет, душечка, ты не уникальна. Марья Павловна так и не передала тебе секрет. (Она не отвечала, замерев, устремив взгляд в ночное окно.) Ты кого-то ждешь?

— Нет, с чего ты взял?

— Тогда продолжим.

— Зачем? — Она передернула плечами, словно отмахиваясь от мухи. — Ты проиграл, Родя.

— Продолжим, твоя игра заразила меня азартом. Почему ты хотя бы не соскоблила со штукатурки слово «яд»?

— Но я же ничем не рискую. — Глаза ее загорелись нестерпимым блеском, я отвел взгляд. — Нет, пусть «Погребенные» так и несут в своей утробе тайну, к которой и я руку приложила. Сегодня же восстановлю фреску.

— Бог, как говорится, в помощь. В прошлую субботу мы с тобой не нашли Евгения. Ты угостила меня снотворным в водке (помнишь, стопку поднесла?) и обнаружила в парке труп.

— Не рискнула закопать — ты собирался продолжить поиски. Мне показалось забавным собрать их всех в мавзолее — тебя черт дернул вскрывать гробы!

— Но ты успела упредить…

— По запискам догадалась о твоей маниакальной страсти к склепу.

— Нет, не так! Ты сдвинула урны…

— Да нечаянно, не заметила!

— …и тем самым сосредоточила мое внимание на родовой усыпальнице. Но зачем вся эта возня с трупами? Тебя никто не подозревал.

— Ты собирался обратиться в органы, как только найдешь его. Забыл? Или соврал?

— Но тебе-то что грозило?

— Родя, я думала о нас. Я еще не знала, насколько ты опасен! Кто корчил из себя сыщика? Кто растрепал доктору и друзьям — этим ничтожествам — о болиголове? И хотел признаться в убийстве брата и жены следователю, если обнаружишь труп? Ты все испортил!

— Все испортил Всеволод своей прелестной шуточкой…

— Пустяки! Мы бы договорились со Степой.

— Ну-ну… тебе остается связаться с моими ничтожными друзьями, завладеть завещанием и выйти на Паоло Опочини — как-никак он последний родственник. Вдвоем вы горы своротите. Ты подсунула крестик с цепочкой Степе, уверенная, что это машина Петра?