— Чай до сих пор не готов?! Полей–ка мне на руки.

Река была в двух шагах. Он вполне мог бы сходить на берег и вымыться как следует до пояса. Но я промолчала — на очень уж тонком волоске висела судьба нашей семьи, которую мы с такими добрыми намерениями начинали строить.

Наконец чай был готов, и Цэнгэл, утолив жажду, по–видимому, подобрел.

— Вот что, жена моя, ты не маленькая. Здесь для тебя ребенок бегает, там у тебя, глядишь, опять какая–нибудь птаха закукует, а ты что же — по каждому случаю будешь прыгать от радости? Из–за твоего легкомыслия не знаю, куда себя от стыда девать, — назидательно поучал он меня.

От его нравоучений мне почему–то стало легче, но в голову опять полезли странные мысли. Я подумала, что стоило бы довести Цэнгэла до бешенства и посмотреть, как он станет вести себя тогда. Вообще говоря, человеку несвойственно стремление творить зло. Поэтому я сама не могла понять, откуда во мне такое желание, не могла понять, что я хочу получить, разозлив Цэнгэла. В глубине души у меня таилась, конечно,, надежда, что Цэнгэл накричит на меня в сердцах, устанет от гнева и потом, может быть, пожалеет и приласкает. Ради этого и стоит попробовать взбесить его. Будь что будет. Я старалась виду не показать, о чем думала. Представляю, как потемнеют виски разгневанного Цэнгэла, как на скулах его начнут ходить желваки, как муж мой не будет знать, куда себя деть от злости, я даже улыбнулась про себя. Какие же слова могут довести его до бешенства? Долго я думала, даже вспотела?

— Говорят, у тебя есть женщина? — наконец решилась я.

Цэнгэл посмотрел на меня и захохотал, как безумный.

— Ты что, во сне это в прошлую ночь увидала? Ну и сны у тебя! — Он широко шагнул ко мне, так что даже пол заскрипел, и прижал мою голову к своей груди.

На душе у меня сразу полегчало, я глубоко вздохнула. Впервые он обнял меня в привокзальном скверике, там впервые прикоснулась к моим девичьим косам мужская рука. Это было давно, но жар тех дней еще не остыл, новизна тех памятных ощущений еще напоминала молодую листву.

— Ты меня любишь?

— Опять начинаешь ерунду говорить? Кто мы с тобой? Влюбленные, что ли, которые никак друг на друга не наглядятся?

Цэнгэл отошел от меня, сел к столу и принялся потягивать чай.

— Говорят, что ты завел другую женщину. Люди говорят. Ты, когда женился, хотел меня любить, а ничего постыднее меня для тебя сейчас нет!

— Если бы я тебя бил, тогда ты могла бы сказать — не люблю, мол.

— Как мы живем, это хуже чем бить.

— Иди–ка сюда, ко мне. Поцелую тебя. Давно не целовал… Вроде с того дня, как выпал первый большой снег?

— А сейчас лето. Утки уже прилетели.

— И в самом деле, черт возьми. Вон оно как!

Склонив набок голову, Цэнгэл удивленно уставился на меня. Потом подошел и поцеловал.

— Ну, довольно теперь?

У меня запылали щеки, странное ощущение разлилось по всему телу. Я и не представляла, что замужняя, взрослая женщина может так истосковаться по мужской ласке. Я почувствовала слабость, даже слова сказать не могла. Хотелось мне только глядеть и глядеть на Цэнгэла. А он стоял передо мной красивый, стройный, мужественный и спокойный. Цэнгэл глядел на меня, растерянную, беспомощную, губы у него шевелились, словно собираясь расплыться в улыбке, по лицу разливался какой–то новый свет.

— Я тебя… Знала, что ты только мой… Обманула я тебя… Соврала про наговоры. — С этими словами я обняла Цэнгэла и начала его изо всех сил щекотать.

— Да ты что, с ума сошла? — Цэнгэл изнемогал, стараясь увернуться от моих пальцев.

— Любишь меня? Будешь любить?

— Да люблю! Буду! Сказал же раз… Ну и пальцы у тебя! — смеясь, Цэнгэл, наконец высвободился, а отдышавшись, сказал:

— Жена–то моя еще в силе. Все подмышки исцарапала. Ты бы хоть ногти стригла

— Только вчера стригла, при чем тут ногти?

— Сегодня пораньше давай ляжем. А ты выстирай мою рубашку да приготовь загодя ужин и чай. Я только к Муна Гуаю схожу. Давно у него не был. Обидеться может старик. Он тут как–то съехидничал, что молодежь не та пошла. Вот раньше, мол, молодые так веселились, что старики под одеялами спокойно лежать не могли.

У самой двери он обернулся и напомнил:

— Постель ароматом сбрызни.

Я пошла на берег реки. Опустила руки в воду и долго сидела и думала, глядя на игривые перекаты. Теперь, когда я сумела привлечь Цэнгэла, кончились мои сомнения. В нем было мое счастье. Оказывается, мне просто нужна была нормальная жизнь, в которой все уместно — обиды и прощения, ласки и разговоры.

Вода в реке шумела Изредка проносились мимо меня листья и сухие ветки. Там, где быстрый поток набегал на скалы, в лучах солнца серебрились капли воды. Мне показалось. что я счастлива. И в то же время не покидало меня ощущение, что я прошла мимо чего–то отпущенного мне жизнью, что–то потеряла и теперь в тщетных поисках тешусь самообманом. Моя жизнь напоминала судьбу листа, который вместе с рекой несется невесть куда.

За спиной у меня послышались шаги.

— Добрый вечер, — с улыбкой поклонился Нацаг.

В руках у него был большой таз, и я сразу поняла, что он пришел на реку стирать.

— Хорошо стирать в реке, — сказала я.

— Конечно. Вот я и пришел сыну кое–что привести в порядок.

— Может, тебе помочь?

— Не надо. Ты лучше постирай рубашку, которую принесла.

— А, ладно. Никуда она не денется.

Нацаг присел рядом со мной и сунул руку в воду.

— Холодная–то какая… В такой воде и стирать нет смысла.

Нацаг вызывает во мне уважение и сочувствие. Разговаривать с ним мне всегда приятно. Он такой скромный, работящий и говорит разумно, уверенно и спокойно.

— А Содгэрэл не будет ругаться, что плохо выстирал одежду сына?

— Нет, она умеет ценить все, что я делаю. И мне это приятно. Кто не любит похвалы?

Я тут же попыталась вспомнить, был ли случай, когда я похвалила Цэнгэла. И не могла. Никогда я его не хвалила. Правда, и не хулила. А Нацаг, оказывается, просто не умеет думать про жену плохо. Она всем для него хороша. Содгэрэл же говорит, что он ее чем–то не устраивает. Странно… Если хочешь, чтобы тебя любили, надо ведь и самой любить. Такие мужчины, как Нацаг, не часто встречаются. Может, он дает жене слишком много счастья? Вполне возможно. Конечно, мы, женщины, в равных правах с мужчинами, но все–таки лучше, когда дома верховодит женщина. Одним словом, не разберешь, в чем ошибка Нацага.

Нацаг зачерпнул воды в таз и прищурился, глядя на солнце.

— Хороший денек сегодня выдался.

— Летом все дни хорошие. Давай–ка сюда…

Я стирала, а Нацаг развешивал выстиранное на ветках. От того, что мужчина участвовал в женской работе, необычное было у меня чувство. Как, наверное, приятно, когда люди, живущие одной семьей, делают что–то сообща, обмениваясь при этом самыми сокровенными мыслями.

— Алимаа! У тебя не замерзли руки?

— Хороший ты человек, Нацаг!

Он расхохотался и удивлённо посмотрел на меня.

— Чем же это я хороший?

— Работящий… Заботливый…

— Как же иначе? Раз выбрал себе подругу, надо опорой ей быть, делать все, что умеешь.

— Поэтому ты и хороший.

Нацаг замолчал. Он достирывал какие–то мелочи, отжимал белье, рассматривал, чисто ли выстирано, и если нужно было, стирал по второму разу. С сыном на руках подошла Содгэрэл. Тайванбаяр потянулся к воде. Мать спустила мальчика на землю и наказала:

— Только близко к воде не подходи, а то упадешь.

Потом приблизилась к нам, похлопала Нацага по плечу.

— А ты, муженек, находчивый у меня. Умеешь и чужим трудом попользоваться, — сказала она и громко рассмеялась.

У меня мелькнула мысль, уж не подумала ли она чего дурного. Я настороженно посмотрела на Содгэрэл, но никаких признаков ревности или недоброжелательства на ее лице не было. Показывая крупные ровные зубы, она хохотала простодушно и безобидно.

— Смотри, Алимаа, он скоро привыкнет шлепать губами, а работу станет тебе перепоручать. Если мужчину в узде не держать, бед не оберешься.