Вскоре приносят блюдо с кашей из рисовой сечки, называемой здесь «каскас», на каскасе дымятся куски мяса. Мы приступаем к еде. Гостям подкладывают лучшие кусочки: печень, язык. Каскас, политый бульоном, надо скатывать в шарики обязательно правой рукой и затем отправлять в рот: левая рука нечистая, ею мусульмане совершают омовение, и прикасаться к пище ею нельзя. Я аккуратно складываю обглоданные кости на соломенный поднос, на котором стоит блюдо: ведь после ужина хозяева не выбросят их, они раздробят каждую косточку, тщательно высосут, а остатки еще выварят. Мясо, равно как и рис, здесь едят очень редко. Но сейчас мы пируем. Обильную еду запивают водой, потом подается чай с козьим молоком. К такой роскоши жители Сокотры стали привыкать недавно, поскольку и чай, и кофе привозят с материка, а в горах и по сей день многие не пробовали ни того, ни другого.

После чая мужчины закуривают. Трубками служат берцовые кости барана, с одного конца в них набивают дешевый голландский табак, который завозится на остров хадрамаутскими купцами.

Халима рассказывает мне о своем походе в Хадибо — столицу Сокотры, когда там гостили советские моряки. Капитан научно–исследовательского судна «Изумруд», несколько дней стоявшего на рейде у берегов Сокотры, С. А. Плотницкий вряд ли в полной мере представлял себе, что означала для жителей острова, лишь за последние два года чуть–чуть приобщившихся к современной цивилизации, первая на острове демонстрация фильмов, которые привезли с собой на берег моряки с советского корабля. На центральной площади Хадибо, возле здания бывшего султанского дворца, на стене которого был прикреплен экран, прямо на земле рассаживались мужчины, а потом, когда уже начинался просмотр, за ними полукругом садились женщины. В течение трех дней смотреть на «живое зеркало» сходились даже скотоводы из отдаленных районов острова. Представьте себе такую картину: ветхое глиняное здание с решетками на окнах, покрытая песком площадь, от которой в разные стороны разбегаются узенькие, кривые улочки. Посреди площади валяется ствол старинной пушки из португальского форта XVI века, выполнявший при султане роль эшафота, вокруг — разношерстная толпа людей, большинство из которых понятия не имеют не только о далеком Советском Союзе, но и вообще о каких–либо краях дальше Хадрамаута, — и советские фильмы на экране! Особый успех имели картины о Великой Отечественной войне. Трудно поверить, что в наше время кино может вызвать такое изумление. Для островитян оно было вовсе не постижимым, женщины то и дело вскрикивали: «Йа Мухаммад! Йа Мухаммад!» («О Мухаммад!»). Этот возглас, обращенный к пророку, сокотрийцы издают по любому поводу: он может выражать и удивление, и радость, и ужас, и восхищение, а также служить заклинанием.

Халима, прослышав о «живом зеркале», вместе с другими жителями Кедаха шла в кино целых четыре часа. Теперь она рассказывает мне:

— Очень красиво было. Только сильно страшно, когда показали вот такого большого человека — голова у него с этот дом! Слава аллаху, что недолго хоть, а то мы уж хотели убежать. А потом этот большой джинн явился мне ночью, только Мухаммад меня и охранил.

Этим «большим джинном» оказался… Олег Попов в фильме о советском цирке, который наши моряки показали островитянам. Это его простодушное лицо, крупным планом возникшее на экране, так напугало суеверных женщин.

Мы покидаем гостеприимный дом, женщины провожают нас до машины, приглашают приезжать еще: их гостеприимство, кажется, беспредельно.

У островитян существует несколько притч и рассказов, в которых подчеркивается ум, преданность и душевность сокотрийской женщины. Один из таких рассказов мне довелось услышать в Ди’рьхо от Амера.

Рассказ о верной жене и трех обманщиках

Давным–давно женился один человек, и жили они с женой в полном достатке, пока беда не пришла. Поразили людей засуха и голод, и стал тот человек нищим. Говорит он однажды жене:

— Оставайся–ка ты дома, а я попытаю счастья на чужбине.

— Да поможет тебе аллах, — отвечала жена.

Отправился муж в дальний путь. Долго плыл по морю, и одному аллаху ведомо в какую страну приплыл. Удача ему там привалила. Нашел работу, а потом и свое дело завел.

Как–то прослышали трое односельчан, что он разбогател, и зависть их одолела. Думали они, думали и решили: «Надо хоть чем–нибудь его жене навредить. Пусть один из нас отправится к ней».

Выбрали они самого красивого и самого ловкого, и пошел он к той женщине. Встретила она его как полагается, напоила кофе, а он принялся ее соблазнять. Говорит ему женщина:

— Завтра приходи об эту же пору, я в доме приберу, тело свое умащу.

Обрадовался мужчина, едва дождался следующего дня и вечером снова пошел к этой женщине, как и было условлено.

А она тем временем сбегала к устэту [141], выпросила у него сонный порошок, а заодно разузнала, как оскопить мужчину. Вернулась домой, взяла хамар [142], всыпала в него порошок и приготовила зелье.

Прибрала в доме, принарядилась, умастила тело. Пришел мужчина, видит, в доме все так и сверкает чистотой, женщина маслами душистыми благоухает, и возликовал. Принесла ему женщина стакан с зельем и говорит:

— Выпей, чтобы взыграла в тебе мужская сила.

Выпил он того зелья и свалился в беспамятстве наземь. Взяла тогда женщина нож, оскопила мужчину, рану целебным снадобьем смазала.

Проснулся мужчина, оглядел себя и испугался: где было неуказанное место, там все припухло, а самого места как не бывало. Вышел мужчина из дому, а навстречу ему второй приятель, что да как, спрашивает. Не сказал ему мужчина правду, а ответил:

— Все в порядке, она сделала, как я хотел.

Обрадовался приятель.

— Тогда и я завтра схожу.

А первый приятель говорит:

— Да ты сейчас сходи, пусть она тебе свиданье назначит на завтра после захода солнца.

Пошел второй приятель к верной женщине, напоила она его кофе, и повторился у них точь–в–точь такой же разговор, как и с первый приятелем. И свиданье ему женщина назначила на следующий день в то же время, что и первому, сказав, что должна как следует приготовиться к встрече с ним.

Пришел второй приятель в назначенное время, увидел, что женщина прибралась, нарядилась, благовонными маслами умастилась, и возрадовался. Дала ему женщина выпить зелья, и упал он в беспамятстве наземь. Женщина оскопила его, как того первого. А то, что отрезала у первого и у второго, сложила в сосуд и присыпала целебным порошком куфр аль–ахья [143]. Проснулся наутро второй приятель, увидел, что с ним стряслось, загоревал и домой пошел.

Встретились первый приятель со вторым, и оба поняли, что одинаково пострадали. Пошли они к третьему, спросил он, что да как, а они отвечают:

— Все в порядке.

Пошел третий приятель к женщине, и с ним случилось то же, что с первым и вторым. Оскопила верная жена всех трех приятелей.

Собрались они вместе, потолковали, и каждый признался в том, что с ним произошло. Горюют они, а сами думают, как бы отомстить женщине.

Думали они, думали, а напоследок один из них говорит:

— Давайте поедем к ее мужу, один из нас предъявит иск на все его имущество, а двое как свидетели поклянутся, что он говорит правду [144].

Обрадовались они и в путь отправились. Женщина же прознала, что замыслили они черное дело против ее мужа, остригла волосы, в мужское переоделась. Села на корабль, добралась до того места, где жил ее муж, и пришла к правителю. Спрашивает правитель, откуда путь держит, кто такой, — он ведь ее за мужчину принял.

Женщина отвечает:

— Я сейид [145], святой человек.