«А если все-таки сыграет, — думал я, — мне тут с моими способностями делать нечего…. Только вечным иждивенцем быть!»

И вдруг опять заторопилось, заторопилось мое куда-то опаздывающее сердце. И опять в нем приподнялась и стала тыкаться знакомая иголочка… Сейчас подойдет моя очередь, а я не решил, как быть. «Этому мужику я бы рассказал, ему бы я мог рассказать, но тут эта женщина… как при ней рассказывать такое?»

Парень растянул мехи, и в приемной будто загудел теплоход. Я видел его большие, срезанные под углом трубы, красную ватерлинию, маленьких человечков, которые двигались по палубе и смотрели на берег. А с горы бежали люди. Вот бежит Вера: темные волосы прыгают за спиной, вьются по ветру… За нею — мой отец. А там, дальше — квартирантка Лена. Она такая маленькая, меньше всех, и похожа на девочку, женщина-девочка… И я бегу. Нам нужно попасть на этот теплоход!.. Но тут передо мной вырастает стена, каменная, тяжелая — не перелезть, не обежать. А теплоход уже гудит издали, мне из-за стены его не видно… Рядом со мной что-то звенит и похрустывает, будто кто-то в громадных сапожищах ходит по стеклу…

Я увидел аккордеон, лицо парня, который только что играл «абстрактную» музыку. Оно было радостным и красивым. Парень улыбался — он совершил чудо.

— Вероятно, я чего-то не понимаю в этой музыке, — сказал Николай Николаевич. — Но ничего такого я себе не представил. А вот могли бы вы нам сыграть что-нибудь «реальное», знакомое? Какой-нибудь вальс, например, Штрауса?

Парень пожал плечами:

— Та й нема ничого проще.

И тут в приемной грянул настоящий вальс Штрауса. И как он играл! Его маленькие руки почти не касались клавишей, казалось, мелодия рождалась сама, без участия музыканта.

— Спасибо, молодой человек, сегодня в вашем лице у нас достойно представлена музыкальная Украина. Вы будете приняты. И с первого же дня повесьте объявление, чтобы ребята, играющие на музыкальных инструментах, записались у вас.

— А руководителя нема?

— Были бы желающие, руководителя предоставим. Наша нежная страна ничего не пожалеет для подростков. Кто там следующий?

Парень писал заявление, а я, глядя на него, все еще не знал, что делать. Можно было поступить просто: повернуться и шагнуть за дверь. Но я не мог уйти, не хотелось мне отсюда уходить.

Степка подтолкнул меня к столу.

— Что же вы? — спросил Николай Николаевич. — Подходите, раз пришли, потолкуем. Если окажется, что и вы с какими-нибудь особенными данными, то у нас с Валентиной Андреевной сегодня будет самый счастливый день. Итак, вы хотите к нам поступить?

— Нет, — вдруг сказал я, — просто шел мимо и заглянул. Интересно стало, кто поступает в училище? Раньше говорили, что в пэтэу идут одни недоучки и бандиты.

— Кто это вам говорил?

— Многие. Даже учителя в школе пугали тех, кто плохо учится или у кого дисциплина хромает, что сдадут в пэтэу. Я и зашел заглянуть. Раньше говорили, что здесь учатся только те, кто не мог осилить школьную программу.

Степка негодовал: он сделал большие глаза, покрутил пальцем у собственного виска и махнул рукой, — дескать, тупица ты, дружок, со своими «раньше говорили».

Мужчина, не глядя на меня, спросил:

— И что же? Вы согласны с теми, кто вам такое говорил?

— Нет. Все, кого я вчера и сегодня видел, — нормальные ребята.

— У нас, к сожалению, не все такие. У нас бывают и те, о которых вам говорили. Разный народ. Сложный… Это с одной стороны. А с другой — мы сами здесь таких не выращиваем. Я говорю о хулиганах и недоучках. Они, к сожалению, приходят к нам из школы. Так что это не наш брак, а школьный. А мы как раз пытаемся исправить то, чего не сделала школа. И могу вас уверить, это нам часто удается. Так что, если вы плохой, поступайте к нам и тогда на собственном опыте убедитесь, что станете хорошим. И не слушайте людей, которые плохо говорят о молодых рабочих, — ну нет у этих людей царя в голове, и тут ничего не попишешь… Где вы учитесь? В каком классе?

— В девятый перешел. Но у меня нет данных. А мне нужно общежитие.

Николай Николаевич весело заерзал на стуле, глаза на меня навел — вот-вот расхохочется. Не расхохотался, взглянул на Валентину Андреевну и кивнул в мою сторону:

— Ничего себе экземплярчик!.. Солдатик, дай бумажки закурить твоего табачку, а то у меня спичек нету… Не верю, чтобы у человека не было данных. Ну-ка, покопайтесь в памяти, чем вы занимались?

Мне показалось, он спросил меня о подлости, которую я совершил позавчера в квартире Анатолия. Снова проступила татуировка, и пускай ее не видели другие, зато я сам прекрасно видел ее.

Степка, подумав, наверно, что я буду молчать как истукан, перевел огонь на себя:

— Он слова умеет читать наоборот.

— Как это? — заинтересовался Николай Николаевич, заранее улыбаясь, заранее предвкушая новое уникальное дарование. Ох и огорчится же он, когда узнает, сколь пустым делом часто занята моя башка.

— Вы ему, например, скажете слово, а он сразу прочтет его наоборот.

— Любопытно… Электромонтер, — сказал Николай Николаевич.

— Ретноморткелэ.

Он рассмеялся.

— Постойте, дайте-ка я запишу. Как вы сказали?

Я повторил.

Он записал это слово и прочитал вслух.

— Все правильно, как вам удается?

— Не знаю. С детства… Отец говорит, голова пустой не бывает.

— Молодец отец, хорошо говорит! Однако странная способность. Скажите, а где ваш талант может пригодиться?

— Нигде, — сказал я.

— Неправда! — вмешался Степка. — Если бы его и еще кого-нибудь с такой способностью послали во время войны разведчиками — они бы разговаривали на непонятном языке.

— Вот и хорошо, — сказал Николай Николаевич. — А говорит, никаких данных. Уникальный товарищ!.. Как вы считаете, Валентина Андреевна, можно его принять?

— Боюсь, что да, — его же тоном ответила она. — У нас и так недобор… А теперь, Николай Николаевич, прошу прощения и покидаю вас. Совершенно забыла, что мне нужно купить сметаны. Пока поработайте один. И не будьте слишком строгим — вы не Станиславский.

Она достала из сумочки зеркальце, поправила прическу, а затем встала и, подвинув к Николаю Николаевичу свою широкую книгу, пошла к выходу.

И опять сердце мое заторопилось, заторопилось…

«Вот, если хорошая, умная женщина, то и поступает хорошо!.. Только бы не передумала, только бы ушла, и тогда я…»

Она не передумала. В комнате остался мужчина и мы со Степкой. Мои колени снова противно дрожали, как тогда, в квартире Анатолия. Я понял, что говорить такую правду так же страшно, как и то, что я делал там.

— Где вы живете? Вы местный?

— Да. Но дома я не могу. Мне бы в общежитие.

— На кого хотите учиться?

— На судосборщика-достройщика, — сказал я, помня, что и Степка выбрал эту специальность.

— Пишите заявление. Профессия действительно достойная.

Я взял бумагу и шариковую ручку. На минуту мной овладела бездумность. Придвинулся к столу: «Вот сейчас накатаю заявление, ничего не скажу, а там…» Но стоило подумать: «там» — и глаза мои уже не видели ни бумаги, ни ручки.

— Что, не начать? — весело спросил мужчина. — Вот здесь, в правом углу пишите: «Директору технического училища номер…» Что же вы, Батраков? — вдруг сказал он. — Что с вами?

Я посмотрел на Степку. Он показывал пальцем на бумагу, дескать, не валяй дурака, пиши.

— Молодой человек, подождите, пожалуйста, друга на площади в скверике, — сказал ему Николай Николаевич.

Степка неохотно вышел.

Мне было жаль друга, но сейчас даже он здесь был лишним, даже он сковывал, тяготил меня.

Николай Николаевич показал на стул, где сидела Валентина Андреевна.

— Давайте поговорим. Почему вы хотите в общежитие?

Я рассказал ему про Веру. Про отца и белокурую. Про то, что не поступил в техникум и ушел из дома. Он слушал и выстукивал пальцами дробь на столе, — будто скакал рысак. И было непонятно, собирается он мне помогать с общежитием или нет.

— Да, братец, — наконец, сказал он. — Как у вас перепуталось — и нравственное и безнравственное… Первое, что мне пришло в голову, вернуть тебя домой, помирить с отцом. Но я не знаю, нужно ли ускорять события, ломать тебя… Надо поговорить с директором училища. Местных в общежитие мы не принимаем, приезжих бы разместить. Но даже если директор и даст «добро», то поселить тебя мы сможем не раньше десятого — двенадцатого сентября, — там теперь ремонт. Где ты будешь до этого времени?