Ну и мерзавец, подумал я, однако поинтересовался, что у него за жидкость. Он сказал, что это секрет, что если всем сказать, то завтра в библиотеках нашего города останется одна пыль, но через пару деньков он снова зайдет, так что я могу приготовить что-нибудь еще, только стоящее, — не переводить же ему такую драгоценность на барахло.

Ох, как мне хотелось взять этого «спеца» за шиворот и спустить носом по лестнице общежития. Но в нашей комнате играла радиола, и я спросил, что именно хотел бы он увидеть. Спросил, конечно, в шутку, а он на полном серьезе перечислил несколько имен: Цветаева, Белый, Булгаков, Фолкнер… «Ну, да что тебя учить, сам знаешь, не маленький. Особенно полюбил теперь народ собрания сочинений: Лескова, например, Сервантеса, Томаса Манна…» Я поинтересовался, сколько же будет стоить «Томас Манн», и он ответил: «Сто. Половина тебе…»

Я вынес под ремнем брюк пять томов. А на шестом попался. Мне и в голову не приходило, что наметанный глаз библиотекарей заметил пропажу уже первого тома. И начали следить…

Меня обязали вернуть похищенные книги, а где я их возьму? И этот сукин сын как в воду канул. Я умолял их высчитать с меня деньги, я предлагал заплатить в десятикратном размере, отказавшись от стипендии на год вперед, — ноль внимания. Меня отчислили в три дня. Причем без жалости и упрека. И только декан посоветовался с кем-то из руководства и предложил мне устроиться на работу, заслужить хорошую характеристику, приобрести у частных лиц Томаса Манна и вернуть книги в библиотеку. И тогда он поставит вопрос о моем возвращении… Вот и все.

Он уронил голову на руки и уставился в пол. Во сне пощелкал губами Студент, тихонечко всхрюкнул и снова затих.

Леша отошел от двери, сел возле Студента. Мрачно спросил:

— Ну и что, теперь вы хотите его совсем добить?

— Не надо, Леша, таких жалостливых слов, — сказала Лика. — Ничего я не хочу. Мне обидно, что при всем своем могуществе Спартак безвольный человек. Силы у него хватило бы на то, чтобы горы сдвигать, а он щепочки колет… Будто нет в нем позвоночника, вот и клонится и клонится. И этот его поступок только частица всего остального. Я ведь знаю, как он относится ко мне, к другим…

— И как же? — усмехнулся Спартак.

— Наивно. Тебе все время кажется, что ты один «самый-самый»! Остальные — мелочь, козявки… Я не хочу больше здесь, мне стыдно.

Лика открыла дверь, и мы вышли на улицу. Я не верил, что мы сможем просто уйти, что нас не остановят, не вернут в сарай. Нас никто не остановил. Молча мы пришли на платформу. Лика взяла билеты. Я спросил:

— Что ты теперь будешь делать?

— Что и раньше. Вернусь в общежитие, если, конечно, примут. А ты возвращайся к отцу. Догуляй до сентября, а там — в школу. И все проблемы. Хочешь, я тебе оставлю свой адрес?

— Оставь, — обрадовался я.

— Запомни: я живу на Московском проспекте, за парком Победы. Там есть кафе «Роза ветров», а во дворе этого дома — наше общежитие.

— Хорошо, — сказал я. — Только ты на меня не обижайся, ладно? Это ведь из-за меня у тебя со Спартаком…

— Дурашка ты, — улыбнулась она. — Я, может, благодарна тебе за все, а ты — «не обижайся»…

Подошла электричка. Мы сели в вагон и до самого Ленинграда не проронили ни звука. Вышли на платформу, махнули друг другу рукой и пошли в разные стороны. Горько было думать, что больше я никогда не увижу Лику, что мы станем чужими людьми в большом городе.

Я шел по темной улице, не обращая внимания на прохожих. Ужасно хотелось спать. Начинался дождь, а я не знал, куда идти. Первый, о ком я подумал, был Степка. Но туда может прийти отец. Вот если двинуть к тете Мане и дяде Володе. К ним всегда можно, они всегда рады…

Глава шестая

— Здравствуйте! — сказал я бодро.

— Ой, батюшки! Володя, ты посмотри, кто к нам пришел! — закричала тетя Маня. — Ты что так поздно? А мокрый-то, мокрый, просто водяной… Сильный дождь, да? По радио передавали — гроза будет… Ты что так поздно?

— Я останусь ночевать, если можно?

— А дома что? Отец твой чуть не каждый день бегает, все тебя ищет. Говорит, что ты из дома ушел. Разве можно так? Мы тоже тебя ищем. Вот полюбуйтесь, мы его ищем, а он сам пришел.

Из комнаты выглянул дядя Володя. Поздоровался со мной за руку.

— Проходи, беглая душа, — сказал он. — Мы тут волнуемся, переживаем, черт побери, а он пропал всем назло. Так пионеры не поступают.

— Я не пионер, мне уже давно шестнадцатый!

— Тем более. Взрослый парень, а поступаешь как дитя. Ты подумал о батьке? Он с ног сбился, разыскивая тебя. В милицию сообщил. Тебя и милиция ищет.

— Нечего меня искать, пусть себя ищет. Просто жил у знакомых парней.

— А почему не дома?

— Потому что не хочу. Душно там без мамы.

Тетя Маня и ее муж посмотрели друг на друга, и я понял, что они по-своему, по-взрослому сочувствуют мне. И понял другое: Вере совсем плохо.

— Что с мамой? Она жива?

— Жива, жива, — мгновенно откликнулась тетя Маня. А дядя Володя философски заметил: — Надо уметь ждать. Надо ждать и верить, что все будет хорошо.

— И на том спасибо, — сказал я.

— Иди вымойся — и ужинать. Столько времени из дому пропадал, а смотри-к ты, чистый, одет с иголочки! Уж не нашел ли клад какой?

Мне показалось, говорит она с иронией, будто знает, где я был все эти дни. Но лицо ее оставалось таким бесхитростным и простодушным, что я понял — не знает. А потому весело сказал:

— Нашел, тетя Маня, могу и вам дорогу показать.

Она рассмеялась весело, раскатисто, сказала: «Куда мне до кладов, мне б не клад, мне б оклад!» И тут же задумалась.

— Куда я положу тебя? Квартирантку Лену мы к себе пустили. Ей хорошо, и нам веселей. Все одно, комната у нас лишняя.

Она недолго подержала палец у щеки, будто это помогало ей думать, и махнула рукой.

— Не беда, на полу ляжешь в ее комнате. Матрас у меня толстый, ватный, будет мягко. Простыню постелю, одеяло верблюжье дам, и будет порядок в танковых частях!..

Тетя Маня приходилась Вере двоюродной сестрой. Она никогда ни с чем не считалась, никому ни в чем на могла отказать: надо? — пожалуйста, сделаю все, что в моих силах. Вот и квартирантку пустила, скорее всего бесплатно, — живи, если надо, и все. И работала она в объединении, которое выпускает лекарства…

Вера говорила, что раньше она была «как все». И только потеря единственного сына Федьки — он утонул в озере — сделала ее безразличной ко всем житейским радостям. Как раньше она жила для сына, так теперь жила для всех остальных. «У нас все есть, а сохранять не для кого», — говорила она и смеялась беззаботным радостным смехом. И тут же спохватывалась: «Ой, надо ж не забыть завтра санитарке Любе малинового варенья принести…»

Я любил свою тетку Маню, знал, что мне она ничего не пожалеет и, может, поэтому никогда ничего не просил у нее.

Мои родители очень редко встречались с тетей Маней и ее мужем. Но их короткие встречи проходили «тепло и не слабо», как говаривал папа. Он беседовал с дядей Володей о погоде, о видах в стране на урожай, о том, что в мире напряженная обстановка и так далее, о чем ежедневно пишут газеты и говорит радио. А тетя Маня показывала Вере очередную кофту, которую она вяжет «просто так» — авось кому-то пригодится, хотя бы и ей, Вере; или вспоминали общих знакомых — кто заболел, а кто поправился, кто женился, а кто развелся, — вот и все.

Каждый раз, прощаясь, обе ратовали за то, чтобы собраться вместе и пойти в театр, и обязательно на музыкальный спектакль; грозились накупить билетов даже не на один спектакль, а сразу на несколько. Но так ни разу вместе и не сходили.

Я вымылся и пошел в комнату, где был приготовлен ужин.

Дядя Володя читал газету. Увидев меня, отложил ее и поинтересовался:

— Как дела насчет учебы? Отец говорил, что ты в техникум не прошел. Готовился плохо или другое что?

— Другое что.

— А что именно?

— Голова болела.