Зачем они так? А если бы их увидела Вера? Это же так стыдно!.. А я куда теперь? Неужели человек обязан жить только дома? А если невмоготу? Если вдруг все опротивеет? Значит, надо создать такие условия, чтобы можно было сразу перейти в другое место. Зачем держать его там, где плохо?.. Ты, разумеется, хочешь быть там, где хорошо. А тебе всегда хорошо возле Веры. И чтобы рядом была Грета Горностаева. И Степка. И Валечка. И Нина. И чтобы Мишка Бакштаев не привязывал Грету к своей руке. Тогда в твоей душе настанет покой. Как в музее — все чисто и ясно, все на своих местах… Эх, Грета, Грета! Зачем ты хочешь стать каскадеркой? Зачем ты позволяешь Мишке привязывать себя ремнем… Поговорить бы с тобой, объяснить, как я об этом думаю… Интересно, мне ничего не отбили? Может, какую-нибудь почку или селезенку? Ногами же молотили. И что за радость — бить кучей одного? Животные и те один на один… Может, я действительно уже взрослый? Вы интересно стали жить, Батраков, у вас пошла полоса, в которой все впервые. В техникум вы не поступили впервые, и впервые назвали вас дядей, впервые увидели отца с незнакомой женщиной и впервые не ночуете дома, впервые хотите покурить (а еще говорят, что начинают курить с подражания) и впервые отправились на поиски Веры. Если и дальше так пойдет, то вы, Батраков, станете знаменитым первопроходцем. Как Пржевальский и Колумб!

Лежать на скамейке было неудобно. Я сунул под голову локоть, и в нем где-то под кожей медленно вздрагивал пульс. Наверное, дома в эту минуту не спал отец. Лежит одетый на кровати, курит и прислушивается, не стукнет ли дверь. И меня будто кольнуло — захотелось домой. Но я пересилил себя, перестал думать о доме, об отце. Я ненавидел себя, но все-таки продолжал лежать на скамейке.

Рядом у берега плескалась вода, в верхушках деревьев запутался ветер. Пахло хвоей и дымом. А вверху было темно-фиолетовое небо и синяя звездная роса. Их много, крохотных, знакомых огоньков. Что, если действительно у каждого человека есть своя звезда? И всю жизнь он должен стремиться к ней, пока наконец не достигнет и не воплотится в нее. Тогда у меня тоже есть своя звезда. Но где она? Какая? И как мне нужно жить, чтобы она не тускнела, не гасла, а светила ровно и хорошо и была видна, как другие звезды?

«Одна, две, пять, двенадцать», — начал я считать, но скоро сбился со счета. Вспомнил, как однажды мы со Степкой пришли на какую-то стройку, а там — целое море черной смолы. И мы давай ходить по ней. Оказалось, что плотной была лишь корка. Потом она стала оседать, проваливаться — и мы по колено увязли в смоле. Прибежали строители в брезентовых комбинезонах, вытащили нас, наорали и прогнали домой.

Вера, как увидела мои «черные сапоги», испугалась. А потом стала смеяться. Взяла меня на руки, принесла в ванную и принялась тереть мылом, мочалкой, пастой для мытья посуды — ничего не получалось. Мои «сапоги» лишь в нескольких местах будто прохудились, и сквозь дыры виднелась белая кожа. Тогда она оставила меня в ванне, а сама побежала в магазин, купила керосину и только после этого смола стала сползать, освобождая мои ноги и сандалии…

Невдалеке раздался смех. Сюда кто-то шел. Я поднялся и встал за скамейку. Показалось, что идут те же парни.

«Они меня здесь утопят…»

Я отошел за деревья и стал вглядываться туда, откуда слышались голоса. Рядом с моим ухом тоненько звенел под ветром высохший листок.

Потом засмеялась девушка, и мне стало легче — я понял, что это не Макакина компания.

Негромко залаяла собака, и вскоре я увидел четверых: двух парней и двух девушек. А рядом с ними — маленькую светлую собачонку.

Они уселись на скамейку, и тогда я подошел к ним.

— Здрасте, люди! — бодро сказал я.

— Привет, — проговорил парень в белой рубахе, чуть-чуть отодвигаясь от своей девушки. И вдруг!.. Что это? Не просто девушка, а моя одноклассница Рита Лапина! Вот чудеса! И рвануть назад поздно — Лапина тоже узнала меня. Вскочила со скамейки, удивленно спросила:

— Митя?! Откуда здесь? Ты ко мне приехал?

Собака встала с належалого места, отошла в сторону и повиляла хвостом, как бы говоря, что она не против моего прихода. Я заметил, что на том месте, где лежала собака, песок светлее и мягче. Я представил, какая она теплая, эта собачонка, и как хорошо было бы ночевать на скамейке не одному, а с нею.

Нужно было что-то отвечать Лапиной, а что я мог ответить? И тогда я сам спросил:

— Как зовут собаку?

Лапина волновалась. Она присела к собаке, потрогала за ухом и, усмехнувшись, сказала:

— Раньше, когда был жив сосед, собаку звали Мишка. Но недавно он умер, и дочка соседа стала звать собаку Тарзан. Потому что ждет ребенка и, если родится мальчик, хочет назвать его Мишкой. Но ты не ответил на мой вопрос: откуда ты здесь?

Я с жадностью смотрел на парня, который курил. Теперь мне еще больше хотелось курить.

— Дай сигарету, — сказал я парню.

Он с нервной торопливостью дал сигарету, чиркнул спичкой и поднес огонь к моему лицу.

— Ого! Кто тебя так? — спросила Ритка.

— Упал, — сказал я.

— Где ты упал, Митя, что ты говоришь?

Она выпрямилась от собаки, подошла ко мне, взяла за руку и тихо, почти шепотом сказала:

— Раньше ты не курил, Митя… Что на самом деле случилось? Что тебя сюда привело? Кто тебя избил? Только не ври, а то противно… Ты ехал ко мне?

Было обидно. И этот с сигаретами, и Лапина со своим проникновенным голосом, и собака, и темнота. Я боялся, что расплачусь, а это совсем ни к чему. По крайней мере здесь, перед ними. Поэтому отступил чуть назад, небрежно произнес: «Дышу воздухом» — и пошел на свою скамейку. В озере плеснула рыбина или водяная крыса. Ветер почти утих, а между землей и луной остановилась крохотная тучка, и стало еще темнее. Сигарету я бросил.

— Митя, ты где?

Из-за деревьев появилась Лапина. Рядом с ней семенил Мишка. Увидев меня, он взвизгнул и завилял хвостом.

Лапина присела возле меня.

— Ты странный, Митя… Я бы с ума сошла, если бы пришлось тут одной. Разве тебе не страшно? Идем со мной. Это хорошо, что ты приехал. Я даже не надеялась, что приедешь. Только иногда вдруг подумаю: «Вот бы Митя приехал!..» Вставай, слышишь?

— Мне и тут хорошо. Деревья, пляж, чистый воздух. Многие с большой радостью согласились бы провести такую ночь под родными звездами, — говорил я и дрожал от страха, что она сейчас бросит меня и уйдет.

— Нет, я тебя знаю. Это в тебе говорит отчаянье. Ты все выдумал. Здесь одиноко и страшно. К тому же обещали дождь. Вставай. Ну, Митя! Кому говорят?!

Я встал.

— Кто тебя так?

— Неважно. Это делается нетрудно, если кучей на одного. Для этого не надо кончать институт. Надо иметь только прыщавую морду и сто кило тупости, — плаксивым голосом говорил я, пытаясь не отставать от Лапиной.

— Мишенька, — позвала она собаку, — идем с нами.

Мы долго шли по песку и все поднимались на горку. Лапина привела меня к какому-то невысокому строению, открыла калитку, потом дверь.

— Это наш сарай. Тетка сдает его дачникам, а в этом году желающих не нашлось.

Она включила свет, оглядела мое лицо. В ее больших серых глазах были недоумение и жалость.

— Даже не надеялась, что приедешь. А ты вот какой приехал. Ты разве ко мне ехал?

Вероятно, ответить нужно было: «К тебе». Чтобы она обрадовалась, чтобы удовлетворилось ее самолюбие и чтобы она оставила наконец меня в покое. Но сделать этого я не мог. Это было бы неправдой, а с какой стати врать? Тем более Лапиной, против которой я никогда ничего не имел.

— Нет, Рита, ехал к матери. А вышел тут. Пришлось…

Она кивнула и отошла.

Здесь было все как в жилой комнате: кровать, стол, два стула, швейная машина, полка с книгами и репродукции нескольких картин. Одну картину я узнал — «Незнакомка» Крамского. Я любил эту картину, потому что женщина, изображенная на ней, похожа на Веру… Пахло молоком и хлебом, и я мысленно благодарил Лапину, что она привела меня именно сюда.