— Почему во всех дверях есть окошки? — поинтересовался он.

— Чтобы медсестры и врачи всегда могли заглянуть внутрь, — объяснил отец и кашлянул, это означало, что он расстроен. — Так что никто не может навредить себе, без того, чтобы кто-то этого не увидел, — добавил он. — Готовы?

Гарфилд кивнул.

— Мамочка! — закричала Морвенна, и Гарфилд шикнул на нее.

Энтони заглянул через окошко в двери комнаты Рейчел, дважды постучал, слабо улыбнулся, потом открыл дверь и легонько подтолкнул Гарфилда и Морвенну в комнату перед собой.

— А вот посмотри, кого я тебе привел, — сказал он. Голос у него звучал странно, немного вкрадчиво, как будто Рейчел перестала быть взрослой.

Она сидела в единственном кресле в комнате, рядом с необычно высоким окном. «Посмотри, — сонно сказала она. — Мне приходится сидеть на всем этом, чтобы видеть из окна». Она чуть подвинулась, и стало видно, что сидит она на большой стопке телефонных справочников, благодаря чему подушка на кресле поднялась почти на фут.

Гарфилд стеснялся обнимать ее и вместо этого, пока Морвенна помчалась вскочить ей на колени, он подпрыгнул несколько раз, чтобы увидеть то, что видела она, и мельком увидел лужайку, деревья и бутоны роз. Он был рад видеть ее довольно нормальной. На ней была дневная одежда — темно-синее платье в белый горошек — но она выглядела бледной и какой-то незаконченной без губной помады. Что-то с глазами было не так, и ей не помешало бы вымыть волосы.

— А что у тебя с глазами? — спросил он ее.

— У меня с глазами? — медленно переспросила Рейчел и потом поняла. — Ох. Ресницы не крашены. Что, выглядят ужасно?

Он перестал прыгать и отважился посмотреть ей прямо в лицо. Стопка справочников вознесла ее настолько высоко, что она с Морвенной сидели точно на троне.

— Не совсем, чтобы очень, — признался он. — Просто бледненькая. И слабенькая.

— Привет, дорогая, — произнес Энтони и поцеловал ее в губы, а затем сел на край кровати.

Она стала совсем заторможенной. Гарфилд привык к ней резкой, точно щелчок хлыста, и даже пугающей, потому что нужно было довольно тщательно обдумывать то, что хотел сказать, потому что она никогда ничего не пропускала, и могла резко осадить в любой момент. Но сейчас она была такой вялой и безмятежной, что опять пугала, но по-другому — будто ее механизм замедлил ход, и никто-никто не замечал этого или даже не подумал повернуть заводной ключ. Целую минуту они просто сидели в тишине, Энтони на кровати, грустный и настороженный, она в кресле, и Морвенна у нее на коленях в полном блаженстве, не задающая никаких вопросов. Похожая на изголодавшуюся кошку, которой дали молока, Морвенна всегда была полностью сосредоточена на приятных моментах.

В комнате не было никакой другой мебели, кроме небольшого комодика, на котором стояла ваза и лежала стопка рисунков восковым карандашом.

— Можно посмотреть? — спросил Гарфилд. Никогда нельзя было смотреть ее рисунки без спроса на случай, если у тебя липкие пальцы.

Она уставилась на него, и он почти услышал вязкий бульк, точно мозг у нее сомкнулся над вопросом, всасывая его внутрь. Наконец, она с улыбкой кивнула, и он пошел смотреть.

Вместо того чтобы просто рисовать вид из окна, она рисовала само окно, оконные стекла из старого, неровного стекла, отслаивающуюся краску, смягчившуюся от возраста, рулонную шторку, предназначенную для защиты солнце, всю в пятнах от сырости, и расположенную немного сбоку композицию из водосточного желоба, кирпичной кладки и водосточных труб. Потом она рисовала свою постель, снова и снова, со складками в разных местах и солнечным светом, падающим на разные места, но брутальная черная рама кровати каждый раз оставалась прежней, как клетка вокруг чего-то ускользающего и текучего. Ну как несправедливо, подумал он, когда он рисовал восковым карандашом, картинки выглядели, как картинки любого другого мальчика, нарисованные восковым карандашом. Но когда рисовала она, рисунки вообще не были похожи на восковой карандаш. Там не было ни одного рисунка ребеночка.

— Я просила пастели, — сказала она.

Он загордился тем, что не настолько глуп, думая, что она имела в виду пастилки.

— Но мне сказали, от них много грязи, — продолжала она.

— Может, принести старую скатерть и простыню, и мы закроем пол, — сказал Энтони, но тут дверь открылась, и фигуристая медсестра с пышными формами вкатила коляску.

— Кто хочет познакомиться со своим маленьким братиком? — спросила она, и Морвенна соскользнул с колен Рейчел, чтобы посмотреть.

Нетерпение Гарфилда было менее очевидным, потому что мужчины не показывают такого же интереса к младенцам, что и дамы, но на самом деле он был очень взволнован.

— Он у нас в сонном царстве — сказала медсестра, — но если он все еще будет спать, можете разбудить его в три часа, и дать ему бутылочку. Я запихнула ее вот туда, за подушку. Я подумала, что вы все могли бы прогуляться на солнышке, — сказала она Энтони. — Можете воспользоваться служебным лифтом прямо отсюда и выйти в сад. Как вы себя чувствуете, моя красавица? — спросила она Рейчел. — Пойдем на прогулку?

В ответ Рейчел только криво улыбнулась, но медсестра была не так уж сильно заинтересована в ответе и поспешила прочь к кому-то из соседней комнаты, взывавшему сестра, сестра.

— Осторожнее, ты его разбудишь, — сказал Энтони Морвенне, присев на корточки рядом с ней. Гарфилд тоже подошел поближе посмотреть. Коляска была темно-синяя и большая, почти как лодка с отделанным бахромой синим капюшоном, белым изнутри. Хедли казался в ней крошечным. Видны были только его личико и ручки. У него были темные волосики в завитках, и самые малюсенькие ушки и ногти, которые Гарфилд когда-либо видел. Он вдруг понял, что до сих пор никогда не рассматривал младенца как следует. Он обернулся, чтобы посмотреть на Рейчел, но она вновь уставилась в окно.

— Можно мне его потрогать? — спросил он у Энтони.

— Конечно. Только не буди его. Ему, похоже, так уютно.

Гарфилд протянул указательный палец и просто провел костяшкой по щеке Хедли. Кожа была теплой и даже мягче, чем у Морвенны. Может быть, потому что она была такой новой. Он дотронулся до тыльной стороны его крошечных пальчиков.

— И я, — сказала Морвенна. — Я тоже.

Но она была слишком мала, чтобы дотянуться без посторонней помощи, так что Энтони поднял ее и почти внес в коляску, чтобы она тоже могла потрогать.

— А что он ест? — спросил Гарфилд, улыбаясь, потому что на самом деле знал.

— Молоко, — ответила Рейчел, снова сосредоточив внимание на них.

— Из тебя? — спросил он, поражаясь собственной дерзости.

— Так должно быть, — невнятно проговорила она. — Но это не безопасно. Во мне сейчас слишком много таблеток, так что он бы тоже пил их.

— У него есть специальное детское молоко, — сказал Энтони. — В бутылочке. Ну что, пойдем немного погуляем? Повозим его по саду? Как ты, дорогая, в состоянии пойти с нами?

Рейчел сказала, что, конечно, пойдет.

Они спустились в служебном лифте, и это было так весело, будто все в животе не поспевало спуститься, и там были большие металлические двери, через которые виднелись этажи, мимо которых проезжал лифт. Гарфилд был бы совершенно счастлив, если бы ему разрешили проехать вверх и вниз еще несколько раз, но ему не хотелось просить, хотя, возможно, Энтони и согласился бы, ведь все-таки это был его день рождения.

В саду были дорожки, посыпанные гравием, и очень аккуратные клумбы с розами, и розы на клумбах росли очень аккуратные.

— Я спросила садовника, как он борется с гнилью, — с усилием выговорила Рейчел, — и он сказал Джейс Флюид. В растворе. В январе полить всю землю.

Она толкала коляску. С одной стороны от нее шел Энтони, а с другой — Морвенна.

— А ты показывай дорогу, — сказала она Гарфилду, хотя на самом деле выбор был невелик, и шансов потеряться — немного.

Он шел по дорожке и, чтобы убежать от жуткого разговора родителей, сворачивал то туда, то сюда. Фактически разговор этот был абсолютно односторонним. Энтони, к примеру, упорно повторял: «Сара и Билл спрашивали о тебе в воскресенье. Они передают тебе привет», на что Рейчел отвечала вздохом или едва слышным шепотом. Она не была резкой или грубой, только грустной и унылой, будто каждая новость или добрые пожелания просто причиняли ей физическую боль, которую она была не в состоянии описать. Он хотел бы, чтобы Энтони сдался. Было уже достаточно скверно слышать, как вяло и тоскливо говорила Рейчел, а тут еще и он, совсем жалкий. Она не поздравила его с днем рождения, и это настолько потрясло, что он старался не думать об этом, иначе бы расплакался.