— В голове не укладывалась такая простота мысли женщиноубийцы. В его эксперименте участвовал невольно и я, и не могу смириться с тем, что только из-за тринадцатой жертвы был выбран.

Наступила томительная минута, при которой с ожиданием смотрел ты на своего собеседника, но тот в ответ молчал, будто проверяя на выдержку, лишь когда тишина приняла отрицательный окрас, ты, не намереваясь более терпеть, решил заявить об этом, но Лапинский заговорил:

— А ежели это так?

— Простите?

— Вы отгоняете, быть может, верную мысль. Задумайтесь: что, если вы и сами были жертвой, но особенной, с тремя одёжками?

К чему он ведёт. При чём тут куртки? Или речь даже не о них…? А о чём?..

— Не понимаю.

— И не понять вам…

А вот это уже было немного… обидно, но, как правило, стариков, женщин — не бьют.

— Хм.

— Почему, когда у вас была возможность, вы не спросили обо всём у него там? Он лучше меня предоставил бы свою идею, не так, как я в дальнейшем — грубо.

— Потому что меня не интересовала судьба двенадцати, а только… Подождите, так это правда? Он (мир) существует? Но как? Ведь моё тело было приковано…

— Стоп, стоп, стоп! — поднял старик руку, притормаживая словесный поток. — Не будем торопиться и больше путаться во всём. Надо разобраться в одном, потом подойти к другому, а начнём мы обсуждать мир… э-э… как вы его называете…?

— …мертвецов.

— А, ну иначе ведь и быть не должно, — усмехнувшись, чуть издевательски проговорил он, рождая в тебе раздражение, — мы совсем отойдём от темы. У вас очень много вопросов, у меня есть на все ответы, но нет времени, чтобы на каждый дать, а как показывает практика, несмышлёных уйму, но не в обиду вам, конечно. — Он по-дружелюбному улыбнулся; тебе неприятно слышать подобного рода упрёки, хоть и не напрямую сказанные.

— Итак… что касается рубашек?

— Рубашек?

— То есть курток.

— Курток? Ну, их, насколько понимаю, тоже было три?

Первая в том мире — начальная стадия; вторая — твоя, третья — отцовская. Разве… это как-то связано между собой? Нет, определённо «одёжка» всё-таки не касается курток.

— Тогда, что вы подразумевали под…

— Точно не одежду. Это выбор или, лучше сказать, путь, один из которых позволит вам занять свою нишу в этом эксперименте.

— Я думаю, у меня их было два — спасти всех женщин или не дать заявленному в письме произойти, но потом остался лишь один — не позволить Лане умереть.

— Верно. Мессия (помощь всем, благополучный финал); равнодушие (кончина всех) и… Скажите, рождались ли у вас странные мысли по отношению к этому человеку?

— К чудовищу? Я хотел его убить.

— Третий — путь убийцы. В итоге ближе всего оказалась вторая одёжка…

— В этом… это и был его эксперимент? Поставить меня перед выбором и посмотреть, к чему в итоге я приду?!

Старик качнул неопределённо плечами.

— Может, и да. Может, и нет. Есть ведь кое-что ещё.

— И что же?

— Нумерация.

— Начинаю думать, что она не столь и важна.

— Но в его пирамиде занимает не последнюю значимость. Я бы сказал — именно это поможет вам кое-что прояснить. Доводилось ли вам слышать что-нибудь про богослова Евагрия?

— Определённо нет. Но коли это касается разговора про Бога, то не будем затрагивать этого. Если Маркус Лавинский хотел себя до Него возвысить, мне его жаль. Как и говорил: нормальным людям не приходится считать себя сверхчеловеком. Они не способны понять всех этих высокопарных идей. Кто из них поклонник Ницше — даже я его не читал.

Старик, дождавшись окончания, по-хитрому улыбнувшись, взяв трость и не спеша приподнявшись, направился небыстро к выходу, приговаривая:

— Пойдёмте, тут довольно душно стало мне. На экскурсию вы так и так опоздали. — Понимая, что разговор не закончен, и было о чём ещё узнать от него, последовал за ним.

— Пройдёмся? — оказавшись снаружи, полюбопытствовал он, и получив с твоей стороны согласие, спустился вниз, выбрав противоположное направление от принадлежащей тебе припаркованной машины; уходить далеко не хотелось, но раз в этой встрече не ты главное лицо, пришлось смириться. — Значит, не ознакомлены с трудами Ницше… Что же, что же, в контексте нашей беседы это не имеет значения: затронутая личность (убийца), конечно, по другой дороге проходила. Ежели вас смутило слово «богослов», то напрасно: даже вы со своими знаниями немногократными ознакомлены с Западной схемой Григория I о семи грехах.

Подул ветер. Вы завернули за угол. Скрип качели на детской площадке неприятно резал по ушам. Но качающемуся ребёнку было на это всё равно, а мать, сидящая на лавке, уткнувшись в книгу в наушниках, игнорировала это.

— А как семь грехов связаны с числом тринадцать?

— В нашем деле — никак, а вот восемь к четырнадцати — уже ближе. Не будем забывать, мы рассматриваем перечень Понтийского.

Вырулив из угла, игнорируя светофоры, промчалась фура. В неправильность неосторожного передвижения по улицам ей забибикали из машин, а какой-то плотный мужик удосужился вылезти из окна не полностью и отборным матом выругаться, но навряд ли адресат когда-нибудь получит словесную посылку, а вот окружающие — вполне.

— Значит, у него было восемь… Откуда взялась четырнадцатая женщина?

— Откуда? Сами поймёте в дальнейшем. Классификация несложна, я по порядку произношу: чревоугодие, блуд, сребролюбие, скорбь, гнев, уныние, тщеславие, высокомерие.

— В зависимости от этого становится понятным, что для Маркуса тринадцатая жертва была «чревоугодием» или «высокомерием».

— О нет, это слишком просто. — Покачал он головой, вновь заворачивая за угол, останавливаясь, чтобы пронаблюдать за действиями двух по-разному поступивших подростков: первый слез с велосипеда, и когда загорелся зелёный цвет, спокойно перешёл, а второй поехал сразу, но врезался в бордюр, отъехав слишком далеко от дорожной разметки. — У него был свой порядок. Советую вам загибать пальцы.

Послушавшись ему, ты начал; впереди, высоко подняв трёхцветный хвост, прошла кошка, мяукнув.

— Блуд, поделённый на половую распущенность, имеет место не одному партнёру, а нескольким, и супружеская измена. Жертвой стали Аннет фон Ильзерберг и Алекса Кокс, цифры «1» и «2» соответственно.

(Ты по-злобному негромко хмыкнул, так как представил неказистую неверную девушку из возможного прошлого Маркуса, которая так начихательски могла с ним поступить, и он, вероятно, держа злобу, в отместку ей сподобился на этот план.)

— Чревоугодие — жадность и обжорство… Сребролюбие — личная выгода и любовь к деньгам… Тщеславие он не поделил на подуровни, но скрепил колючей проволокой между собой близняшек Эванс… Уныние — апатичность и постоянная подавленность… Высокомерие, где когда-то две близкие не разлей вода подружки развязали друг против друга войну. Одна из них приобрела гордыню, показывая своё высокомерие, а вторая — гордость за то, что её жизнь сложилась лучше, чем у бывшей подруги… Скорбь, вылившаяся в печаль Ланы от знания, что ожидает каждую из женщин, от понимая, что она последняя, когда как ей было бы легче всего первой отойти на тот свет, не испытывая этих мук. Не слушая отчаянных надрывных криков. Не видя этих антигуманных убийств…

— Что?! — не сдержав удивление, прерываешь его, делая быстрый шаг и преграждая ему путь. — Что вы хотите этим сказать?! Она видела, как он их убивал?

— Да… — опустив голову, на одном дыхании выдал он ответ.

— Бред! Я был там! Я не видел ни камер, ни мониторов!

— Вы прибыли к предпредпоследней жертве, к тому времени Маркус уже не видел смысла в использовании устройств наблюдения, оставшиеся женщины были эмоционально сломлены, не сопротивлялись, и знали, что их будет ожидать в указанное время, посему избавился от техники, оставив её на заднем дворе. Кажется, в «The New York Times» о таком писалось. Коли нет, то точно в «The Sunday Times» подсуетились.

Поражённый творившимся кошмаром в том доме, ты, задрожав, истерически засмеялся, — мерзкая картина встала перед глазами. Жертвы насильно обязаны были наблюдать за истязанием кого-то из женщин, а потом готовиться и к своей участи… Схватив старика за грудки, потянул его угрожающе на себя.