— А вот и предатели пожаловали!
— Ещё один шаг и я, — острой стороной ножик оказался вновь близок к коже, — перережу ему гортань.
— Тогда он умрёт и ваш шанс выбраться отсюда будет упущен.
— Умрёт, но не сразу. Этого хватит, чтобы дойти до ворот… Так что же, попытаетесь содействовать этому или же отойдёте? — Они с выжиданием посмотрели, Лана, хоть и протестуя, приняла их решение, отступив.
Качнув головой в сторону титанических дверей, предводитель развернулся к ним. Сподвижники последовали его примеру. С трудностью поднявшись, чувствуя гнев вперемешку с недовольством над собой, шатаясь, ты делал недлинные шаги, будто бы это способствовало каким-то переменам в дальнейшем — правда такова: помощи ждать не от кого. Отдалённо от вас понуро шли китаец с Ланой.
— Мы вновь встретились, — проронил-таки главный, не оборачиваясь.
Ты не сразу понял, что обращение было к тебе, а когда дошло, то…
— Нет!.. — перед глазами быстро-быстро кадрами промелькнули сценки с участием убийцы, приведшие к душераздирающим событиям.
— Не перестаёшь удивлять меня. Казалось бы, разделила вас с Ланой смерть, но её сумел ты обмануть. Впрочем, на том всё и закончится.
— Нгх… я…
— Отнюдь сейчас ты не в том положении, чтобы говорить такие слова, как «я не проиграю» или «победа будет за мной».
Прожигая ненавистным взглядом спину убийцы, ты готов был душу продать, чтобы выхватить из рук Мэттью нож и нанести свыше ста ударов, не оставляя живого места на теле.
— Не хочешь узнать ничего про тот эксперимент?
— Нет, мне не интересно… Хотя, почему именно Лана?
— А судьбы других девиц не интересуют?
— Нет.
До ворот оставалось свыше ста пятидесяти метров. Мэри, потупив взгляд, молча шла, а Мэттью вслушивался в разговор. Китаец и Лана сильно отставали.
— Ты страшный человек. Уверен, если бы тебе пал выбор закончить жизнь любимой или друга…
— Я не задумываясь убил бы второго, — прервав, честно ответил ты, представив данную сцену. Не дрогнув, спокойно бы совершил указанное, без совестливых всплесков.
— Правильно! Ты опасен, но ради любви способен на такие поступки… Думаешь ли ты о последствиях?
— Я пошёл бы на это ради кого-то во благо защиты, а не глупой идеи, подтверждение которой нужно одному человеку, когда как общество воспримет это с негативной точки зрения, не приняв.
Видно, задев точными словами предводителя, ты спровоцировал его моментальное остановление, ко всему — ещё один удар пришлось принять, падая и выставляя руки вперёд. Мэттью, не мешая, отошёл назад, а Мэри прижала кулачки к груди.
— Да что ты знаешь!
Ты улыбнулся. Кажется, в яблочко наконечник дротика вонзился.
— Ты даже представить не способен высот моего эксперимента!
— А я и не стремлюсь к этому. И другие люди тоже не стали бы пытаться вникнуть во всю эту возвышенность. Им ведь не так многого-то и нужно в самом деле — чтоб любимый человек рядом был да работа, позволяющая себя прокормить. Остальное — уже вольности. Потому меня бы оправдали, а тебя, думающего только об Идее, судили бы.
— Неправда! Я раскрыл бы людям глаза на многие вещи! Они увидели бы, что…!
— Нет, — качнул отрицательно головой в разные стороны, поднимая взгляд и смотря в упор. — Не увидели бы.
— Откуда тебе знать?! Не говори за всех!
— Это ты не говори! — вставая и выпрямляясь, угрожающе бросил ты.
Терпение у убийцы-предводителя иссякло, всё-таки неприятно, когда твои взгляды на мир кто-то начинает высмеивать или не воспринимать всерьёз. Намереваясь покончить с тобой, напрочь от гнева позабыв про план, он рассвирепело принялся махать кулаками — тебе хватило отойти в сторону, сделать подсечку и, обойдя лежащего, мчаться, не оглядываясь, к воротам, когда как выигранное время для Ланы и китайца помогло им закрыть твой отход.
Дыхание начало сбиваться, ты быстро бежал, в подбадривание говоря себе:
— Всё будет хорошо. Я успею. Справлюсь. Не отступлю.
Оставалось несколько метров; и наконец-таки оно самое — тяжело дышишь, а твои ладони и лоб прикоснулись к холодному материалу.
— Открывайтесь! Ну же! — говорил уверенно ты, но двери не поддавались. Неужели все труды, та боль, жертва насмарку и, в самом деле, даже у тебя нет возможности переступить грань?.. — Я хочу жить! — стуча кулаками, кричал ты, но видно зря — ворота не принимали тебя. — Чувствовать, идти к успеху, падать, вставать, наслаждаться моментами! — слово в слово повторил ты всплывшие слова — Лана ценила жизнь, она видела в этом подарок, когда как ты мог запросто от этого отказаться. — Хочу увидеть Лагунью! Хочу обнять её! Посмотреть ей в глаза! Я хочу увидеть, как она взрослеет, как складывается её жизнь… Хочу это! — тараторил без разбора ты, обнажая мысли. Именно сейчас, как никогда, ты был честен. И твоё стремление увидеть дочь пересилило особую любовь к Лане.
В глаза через щель ударил свет, двери приоткрылись, позволяя тебе, действительно, сделать невозможное — выйти отсюда.
Упав на траву, какое-то время не движешься, переводя дыхание. В висках пульс отдаёт.
— Получилось?
Отдышавшись, позволяешь себе развернуться к вратам, чтобы последний раз… Но их уже нет.
— Как же так? — не удерживая разочарования, произносишь ты. — Неужели, Лана, это конец? И я больше тебя не увижу?..
Невесело бредёшь к месту своего первого пробуждения, примечая, как позади тебя тропинка распадается. Всё так — назад пути нет, только вперёд, туда, где будет твой мир людской.
Скамья. На ней — не завянувшие анемоны. Их порой называют дочерями ветра. Ветер! Но также они, если обратиться к языку цветов, свидетельствуют о прощании со старым: Лана была отголоском прошлого. Ты, отрицая новое, мог с ней остаться, навсегда потеряв возможность увидеть Лагунью; переборол себя отнюдь не так: не позабыл свою любовь, но принял смерть, эту жестокую реальность. Ланы. Больше. Нет.
Не испытывая волнения, подходишь к прямоугольному глубокому углублению, — это ли путь наружу? Скорее да, чем нет — мир мертвецов закрывает двери, разрушаясь. Прыгаешь в темноту.
Изменяя вновь физическим правилам, падаешь медленно; дыхание выравнивается.
Накрывает дремота — хочется прикрыть глаза; чувствуется скопившаяся усталость, зевок усилиями подавляется, но, кажется, ты уже не можешь бороться с этой силой, засыпая.
***
Тишина. Пустота. Белизна. Сменяются. Вот — бескрайнее ярко-голубое море. Пальмы. Песок под ногами. Оранжевое небо. Детский хохот, сменяющийся на плачь. Чей он — непонятно, но от него хочется сбежать.
Вода поднимается до щиколоток — не получается сдвинуться. Плачь всё громче и громче — рождаются опасения.
Море по пояс, покачиваясь, оно снимает с тебя невидимые оковы, и, подхватив, несёт куда-то в ведомом только ей направлении.
Впереди — конечный путь, этакое завершение всего. Тело, не имея потребностей, плывёт по течению.
Непонятные звуки, «сломав небо», через чёрные трещины пробираются в умиротворённое и безмятежное пространство, — сменяется всё на голос взрослого, в нём утешительные нотки. Дальше — разговор. Длинный диалог между двумя.
Слова. Неразборчивые. Их много, они повсюду — перемешиваются, усиливаются, но веса не имеют. Пусты. Среди гама и шума, вздохов и охов прорывается тонкая с надеждой просьба. Или мольба.
(Обрыв — падение неизбежно.)
— Папочка, вернись ко мне!..
Стоп.
Шаг 6. Выздоровление
Детройтский институт искусств. Время 9:45.
— Не могу поверить! Мы здесь! Бабушка, бабушка, пошли быстрее! Они ведь начнут без нас! — щебетала необузданно громко девочка лет шести, поворачивая с любованием голову в разные стороны, выйдя из машины. — Пап, ты идёшь?
— Я к вам присоединюсь чуть позже. Мне надо сделать пару звонков, — с небольшой задержкой отвечая.
— Ну, пап! Ты ведь тогда всё пропустишь! — надув губки и сжав протестующе маленькие кулачки, промолвила она.
— Ничего, ты мне расскажешь. Слушай внимательно гида. Здесь много интересных картин, — призадумавшись, добавляя: — Назовёшь мне самую понравившуюся?