Вернувшись в здание аэропорта, я снова увидел того толстяка. Я проследил за его действиями: он подошёл к одной из стоек, положил свой багаж на весы и что-то сказал людям за стойкой. Его багаж тут же уехал. Я подумал: если я так же положу свой багаж и его примут, это будет означать, что я всё делаю правильно. По примеру толстяка я положил свой багаж на весы, и его действительно приняли. Затем мне дали посадочный талон и стали что-то объяснять — кажется, сказали, во сколько пройти на посадку, но я был словно в полусне, и до меня плохо доходило то, что мне говорили. Пока работник аэропорта что-то мне втолковывал, я, как зачарованный, следил за толстяком. Забрав свой паспорт и целый ворох каких-то билетов и талонов, я поспешил следом за ним и стал ходить за ним по пятам: он прогуливался, и я тоже прогуливался, он пошёл в ресторан позавтракать, а я ждал его у входа. Он просидел в ресторане час с небольшим, а когда он вышел, я снова стал ходить за ним хвостом. Он прошёл к выходу на посадку и сел, я уселся там же. Потом мы прошли паспортный контроль, и толстяк вошёл в автобус. Я сел в тот же автобус. Там толстяк протянул проверяющему билет, а куда я подевал свои билеты, я не знал, поэтому рассеянно заплатил за проезд. После этого мы поднялись на борт самолёта. На самом деле билеты были среди того вороха бумажек, которые мне дали при регистрации.

Так, с многочисленными приключениями и с двумя пересадками я, наконец, приземлился в Канберре — теперь уже точно.

Это был маленький и безлюдный аэропорт с крошечными служебными зданиями: лишь взлётная полоса, лес да пустыня. Выйдя из аэропорта, я издалека увидел седовласого мужчину — это был мой папа. За несколько лет, что мы не виделись, он полностью поседел. Я подошёл и почувствовал на себе чьи-то объятия. Опустив голову, я увидел маму. Оказывается, я успел так вымахать! Раньше, когда мама меня обнимала, мы были одного роста…

Встретившись с родителями, я вспомнил обо всех злоключениях, которые мне пришлось пережить в дороге, и разрыдался в голос.

Воссоединившись, наконец, с семьёй, я дни напролёт бил баклуши и сидел на шее у родителей. Мне не хотелось учить английский, мне не нравилась местная еда, но самое главное — я начал тосковать по съёмочным площадкам. В конце концов я наврал родителям, что в Гонконге для меня нашлась кое-какая работа и что мне пора возвращаться. Возможно, родители поняли, что я говорю неправду, но они не стали меня разоблачать, отец лишь сказал на прощание:

— Здесь всегда будет твой дом. Если в Гонконге снова возникнут трудности, сразу же приезжай.

Вернувшись в Гонконг, я стал общаться с Саммо Хунгом и через него получал кое-какую работу. Однако после смерти Брюса Ли жанр боевика оказался в застое, и работы у нас становилось всё меньше. В конце концов даже Саммо Хунг посоветовал мне уехать в Австралию — там я, по крайней мере, не умру с голоду. Да я и сам понимал, что придётся смириться с реальностью.

Мне не хотелось снова чувствовать себя неудачником, однако в этот раз у меня даже не хватало денег на билет. Я оказался в тупике. И в этот момент снова появилась моя первая любовь. Она вручила мне 200 тыс. гонконгских долларов — это была громадная сумма. Я пытался отказаться от денег, но она настояла, чтобы я их взял, и сказала, что даёт мне взаймы и я могу вернуть ей долг, когда заработаю деньги. Я принял деньги, но на душе у меня скребли кошки. Перед отъездом я пошёл в магазин часов и на несколько тысяч долларов купил папе и маме наручные часы именитых брендов, а потом купил кое-какие подарки для управляющего домом, где я жил. Мысленно я уже простился с Гонконгом.

Когда я вручил маме наручные часы, она была тронута до слёз. Она впервые в жизни получила от меня подарок. Папа то и дело протирал свои часы тряпочкой. Родители были очень рады моим подаркам.

Вскоре после приезда в Австралию я записался на вечерние языковые курсы. На занятиях учитель спросил моё имя, и я ответил, что меня зовут Чэнь Ганшэн. Учителю такое имя не понравилось:

— Не пойдёт. Давай тебя будут звать Стивен.

— Ладно, — согласился я.

На самом деле все сотрудники американского консульства, где работали мои родители, включая офицеров американской армии, называли меня Полом. Моих родителей там все очень уважали. А я и не знал, что меня называли английским именем Пол — думал, они обращались ко мне по моему детскому имени А-Пао. В общем, дома меня звали Пол, а на занятиях — Стивен.

Учитель на курсах давал материал слишком быстро, я никак не мог за ним поспеть, и в конце концов бросил курсы. Благодаря ходатайству водителя из одной тайваньской организации, аккредитованной в Австралии, я устроился работать цементщиком на стройке. Когда там спросили, как меня зовут, водитель представил меня как Джека, так на стройке я стал Джеком. Дело в том, что водителя тоже звали Джек. В то время я уже имел кое-какие поверхностные знания в английском языке, и для моего уха имя «Джек Чэнь» было лишено ритма. Мне хотелось, чтобы моё имя звучало ритмично, поэтому я добавил на конце своего имени букву “и”, и моё имя стало звучать как Джеки (Jacky).

Теперь я вставал ежедневно в 5 часов утра, выходил из дома и на попутках добирался до рабочей площадки. Стоя под ледяным ветром, я готовил цемент, научился пользоваться тачкой, и хотя мои физические способности позволяли мне работать быстро и обеспечивать хорошую производительность труда, всё же я очень уставал. С завистью я смотрел, как мастера клали стену, и старался чему-то у них научиться.

Жизнь моя текла размеренно, но по ночам меня, бывало, мучила бессонница. Я думал о своих мечтах, которые остались в прошлой жизни, и сравнивал их с тем, к чему я пришёл на данный момент. Мне было очень горько. Потом я решил, что лучше уж найти ещё одну работу — так я и денег заработаю побольше, и заполню своё время, чтобы мне некогда было думать. Я устроился на работу в ресторан. Днём я работал на стройке, развозил цемент и таскал кирпичи. Там я заканчивал работать в 4 часа дня, после чего заходил домой принять душ и в шестом часу отправлялся на работу в ресторан. Зарабатывал я около 800 долларов в месяц.

Каждый день по дороге со стройки я проходил через рощу. Я знал, что мама в это время уже ждёт меня на пороге дома. Поэтому каждый день по дороге домой, каким бы я ни был уставшим и подавленным, я обязательно останавливался в рощице, отряхивал с себя всю пыль и затем, насвистывая и радостно улыбаясь, бодро входил в дом и крепко обнимал маму. Она спрашивала, не устал ли я, и я бодро отвечал, что не устал — пусть она думает, что я вполне доволен жизнью. После душа я шёл в Lotus Restaurant, хозяином которого был папин друг. Поначалу моей обязанностью было отбирать и мыть овощи. Но по натуре я непоседа, так что, покончив со своими делами, ещё помогал другим. В 10 часов вечера ресторан заканчивал принимать заказы, и в кухне больше нечего было делать, тогда я прохаживался по залу и смотрел, кому ещё не принесли заказанные чай, кофе или мороженое, и если все официанты были заняты, я сам приносил.

Так я частенько помогал всем, и со временем ко мне стали относиться с симпатией и учить меня разнообразным вещам. Я стал «вторым поваром» и теперь отвечал за приготовление гарниров. Ресторанный бизнес в то время процветал, и по выходным передо мной всегда висел огромный лист бумаги с заказами. Я должен был заготавливать ингредиенты и приправы и проворно передавать их двум поварам, которые непосредственно приготовляли блюда. Я тогда ещё плохо понимал английский и не мог прочесть даже меню. На бумажке обычно писали коротко одно-два слова. Например, для омлета из яиц с гибискусом было написано просто «яйцо», для жареного риса по-янчжоуски — просто «рис». Угадывая, что написано на бумажках, я полагался в основном на интуицию.

Я заметил, что бизнесмены мастерски умеют зарабатывать деньги. Один стеклянный стаканчик с шариком мороженого, украшенным двумя-тремя личжи[187], стоил 2,5 австралийских доллара — это примерно 20 гонконгских долларов. Я ещё думал про себя: боже мой, вот это они наживаются! Если никто не видел, я старался положить в стаканчик клиента как можно больше мороженого. Однажды шеф меня всё-таки застукал и предостерёг, чтобы я больше не занимался самодеятельностью.