И вот поднимается на летучке Шубкин, расстегивает верхнюю пуговицу гимнастерки и заявляет:

— Самодеятельность! Подмена подлинной проверки соревнования кавалерийским наскоком. За три дня обскакать десять хозяйств — это легкомысленная, если не умышленная, погоня за дешевым эффектом…

И пошел, и пошел.

— …Наш коллектив сейчас сплочен, как никогда, и каждое новое лицо в редакции должно уважать традиции и принципы нашей печати. Этого не скажешь о новой сотруднице, взятой в редакцию без испытательного срока, в нарушение всех правил и постановлений. Очень жаль, что ответственный работник Анна Васильевна Назарова потакает начинающему журналисту. А также и заведующая отделом культуры Любовь Алексеевна Клюшникова пошла у новенькой на поводу…

Он говорил, говорил. Я боялась взглянуть на Анну Васильевну и Любочку. Они предупреждали меня, но я не слушалась, и вот теперь их из-за меня пригвождают к позорному столбу. Я сидела опустив голову, и каждое слово Шубкина потихоньку наполняло меня страхом, это был еще начальный, маленький страх, но я чувствовала, как он может очень быстро перейти в панику. Шубкин в это время заканчивал свое выступление:

— На заводах, фабриках, в колхозах и совхозах трудящиеся ждут от нас, работников печати, смелого и правдивого слова! Так будем достойны их ожидания. Мне хочется закончить свою речь строками поэта. — И он громко, глядя поверх наших голов, прочел довольно большое стихотворение.

Капуста в бочке дождалась нового урожая, она не хрустела на зубах, и затхлый запах ее слегка отдавал валерьянкой. Но если хорошенько промыть капусту колодезной водой, да посыпать слегка сахаром, да если еще с горячей картошкой, то лучшей еды и не надо. Зинаида однажды пришла, увидела мой ужин и расстроилась.

— Что же ты так себя доводишь? У тебя даже хлеба нет.

— Ты попробуй сначала капусту, потом уж причитай.

Зинаида попробовала и назавтра принесла бутыль постного масла и полнаволочки муки. Потом принялась мыть полы и скрести чугуны. Она не умела сидеть и разговаривать. И работать спокойно не умела, она кидалась в работу, и все у нее пело и сияло, к чему бы она ни прикоснулась.

— Зинаида, не надо тебе красить брови. Зачем они тебе такие черные? Ты такая золотистая, красивая.

Зинаида задумалась, подошла к зеркалу, глянула на себя и так и этак и отвергла мои слова:

— Ты на других посмотри: и губы красят, и ресницы, да еще пудрой покрываются, а мне даже одних бровей нельзя?

— Не в том дело, что нельзя, не идут тебе черные брови.

Ее ответ ошарашил меня:

— А я не для красоты крашусь. А чтобы не думали: вот рыжая, ничего ей нельзя, всем можно, а ей нельзя.

В сенях на высоком ларе лежали стопки старых газет. Это была наша «Заря», и я ее вечерами читала. На всех статьях лежала печать уверенности: выполним, перевыполним, обязательно перевыполним. Словно каждую статью и статейку писала Матушкина. Даже в критических материалах проглядывало ее нежелание заострять вопрос, и вся критика сводилась к тому, что недостатки временные и очень скоро будут исправлены. То-то будет весело, то-то хорошо. Я уже знала: это не Матушкина редактировала так статьи, что все они как с одной колодки. Просто сотрудники давно изучили ее вкусы и требования и писали «под нее». Только Шубкин не подлаживался. Его фельетоны торчали как будылья, посреди всей этой благодати и как бы восполняли недостаток острого слова. Я это чувствовала и даже пыталась принять его принципиальность и несгибаемость: конечно, никто не любит Шубкина, а кто это, интересно, любит фельетонистов? Они смело вскрывают недостатки, сегодня одного пригвоздят к позорному столбу, завтра другого; какой же вор, хапуга, наглец и обманщик будет обожать своего обличителя? Один из прошлогодних фельетонов Шубкина назывался «Любовь с первого взгляда». Некто Пиотух явился в Тарабиху из соседнего района, устроился на базу шофером и молниеносно женился на диспетчере этой же базы Валентине Дударевой, причем при регистрации взял фамилию жены, стал Дударевым. Сам по себе факт замены фамилии Шубкину хоть и не понравился, но был в пределах закона, и автор только высказал свое замечание, что Дударев звучит совсем не лучше Пиотуха. Фельетон же был посвящен тому, что парочка Дударевых стала орудовать на автобазе как в своей вотчине, так развернулись, что и директор, и общественные организации оказались у них под общей семейной пятой. Шубкин не брался судить и выносить приговор Дударевым, «это сделают без меня прокуратура и суд», но ловко проехался вообще по семейственности, призвал читателей не хлопать ушами, не восторгаться, ах, как они любят друг друга, а ковырнуть поглубже таких родственничков, тряхнуть их и вытащить за ушко и на солнышко. Писал он противно, но я не знала, всем ли заметна эта противность или только мне. Все эти «ковырнуть», «ушко», «солнышко» сами были словно выковыряны из каких-то щелей.

— Зинаида, ты помнишь фельетон «Любовь с первого взгляда»?

Зинаида сидела на крыльце, отдыхала, набиралась сил для последнего трудового рывка: надо было собрать с веревок старые полушубки, драные шали и прочую рухлядь, которую она вытащила из сундуков проветрить и просушить.

— Да я его все фельетоны наизусть помню. И все помнят. Даже неграмотные.

— Это правда, что Дударевы так распоясались за государственный счет?

— Я на этой базе не работала, говорить зря не буду. — Зинаида вспыхнула, разволновалась, тоже не любила Шубкина, но хотела быть справедливой. — Я знаю другое, что через его фельетон потом было. Этот шофер, Валькин муж, куда только не ходил, чтобы доказать свою невиновность, хотел, чтоб в газете хоть строчку дали в его защиту, ваша Матушкина его слушать не стала. А потом Дударевы вскорости развелись, муж опять стал Пиотухом, уехал в свой район. Валька рожала уже без него. В своем районе этот Пиотух женился, сейчас он Артамонов.

Зинаида снимала с веревок старье и носила его охапками в сундуки.

— Зиночка, — взмолилась я, — давай это барахло сложим посреди двора и сожжем. Не понадобится оно никому никогда.

Зинаида была согласна: не понадобится. Но сжечь?! Это вызывало у нее смех, как это можно взять и сжечь добро, пусть даже ни на что не годное.

— Это ты так говоришь, потому что живешь как перекати-поле. И Шубкина поэтому по-настоящему не боишься. Что он тебе? Сядешь в поезд и дальше поедешь, а мы уж отсюда никуда.

Наконец-то Шубкин ляпнул в своем фельетоне ошибку, и поймала ее в гранках я. Поймала и заметалась: говорить — не говорить? Собственно, это была не ошибка, а чистейшей воды двусмысленность, в редакции такие ошибки носили имя «слепых» и были они похуже так называемых фактических. Новый фельетон Шубкина назывался «Уа-уа». Посвятил он его родильному отделению больницы, которое вступило в строй после капитального ремонта в плохом состоянии. «Радость врачей и колхозников, — писал Шубкин, — оказалась преждевременной. Через неделю в тяп-ляп отремонтированном родильном отделении стали вылезать на свет недоделки». От фактических ошибок Шубкин был застрахован железно. Поговорив с героем будущего фельетона, он заставлял его расписываться в своем блокноте, и герой потом ничего не мог опровергнуть, даже если Шубкин поворачивал факты совсем в другую сторону. «Недоделки» же в родильном доме могли сделать Шубкина хоть на короткое время посмешищем в районе, и я не знала, что делать: сообщить дежурной по номеру или сделать вид, что ничего не заметила? Читать в гранках фельетон мне было совсем не обязательно. Дежурила Анна Васильевна. И я пожалела ее. Последняя слепая ошибка произошла месяц назад на ее же дежурстве. Тогда была опубликована вверх ногами фотография. На газетной полосе эта фотография оказалась не просто перевернутой, а как бы с подлым подвохом: спортсмен, преодолевающий планку в прыжке в высоту, оказался летящим под планкой. А подпись под снимком приобрела цвет черного юмора: «И в нашем районе покорили высоту в два метра!» Обычно редактор не наказывала Анну Васильевну, тут срабатывал, как признавалась под настроение сама Матушкина, «фактор полезного для редакции мужа», но на этот раз фотоснимок приобрел такую популярность в районе, что Анна Васильевна получила выговор. Я вспомнила это и на смешке обратила внимание дежурной на «недоделки». Анна Васильевна заволновалась, газета и так опаздывала.