Камил взялся за дверную ручку. Он хотел было догнать Хлоубу и хорошенько отчитать, но остановился. Никаких необдуманных поступков, решил он и в гневе заметался по пятидесяти квадратным метрам своего кабинета.

Что-то я делаю не так, раз каждый на меня вякает. Если насос не подведет, я слегка перетрясу состав. Выгнать всех ненадежных и заменить другими. Оздоровить щупальца. Покончить с камарильей.

Камил успокоился. Снова он ощущал в себе силу и решимость. Все, что делается, делается в интересах производства…

В план на апрель он внес капитальный ремонт бензопровода, к повестке дня совещания своего штаба в понедельник (по собственной терминологии кратко и метко — «Разделяй и властвуй!») добавил примечание «Мероприятия по ремонту» и, раздраженный тем, что каждый лезет в его кабинет, как в пивную, убрал книгу в стол и пошел выпить кофе к Миладе Кадлецовой.

Здены дома не оказалось. Это обстоятельство выбило его из колеи. Уже накануне он почувствовал, что семейный разлад вступил в следующую, более трудную фазу, его задел вчерашний отказ, но он надеялся, что суббота все исправит. Потому что в субботу старшие Цоуфалы уезжали на дачу. Вечер проведем, как любовники, радовался Камил, покупая в гастрономе бутылку белого «Чинзано» в целях долгожданного примирения, и вот нате вам — пустая квартира.

Он сунул бутылку в холодильник и с дипломаткой в руке побрел в свою комнату. На письменном столе лежала записка:

Скомкав бумажку, он швырнул ее в корзину. Приготовь себе что-нибудь на ужин. Пожалуйста! Я немного задержусь! Очень мило! Зденичка поехала на посиделки, а я буду стряпать ужин.

Положение представилось ему абсурдным. Он никогда не видел и даже представить себе не мог отца стряпающим у плиты. Если бы подобную записку написала его мать, она показалась бы слишком дерзкой и вызывающей. Идиотизм. У отца прежде всего было производство. Только производство. Минуты, посвящаемые семье, выдавались редко, крайне редко. К ним относилось воскресенье после обеда. В детстве Камил ждал его всю неделю и перед обедом переводил вперед стрелки больших кухонных часов, чтобы это время скорее наступило. Мать знала об этой уловке. И вечером часы шли уже правильно. Время пролетало быстро, как одно мгновение. Собственно говоря, Литвинов прекрасно расположен. Несколько шагов — и лес. Несколько шагов — и горы. Отец знал здесь каждую тропинку. И шагал он широко. Так широко, что Камил иногда чуть не плакал. Но уж когда они завершали свой маршрут — а отец, как правило, шел к определенной цели, — Камил прямо задыхался от счастливой гордости. Бывало, что отец должен был отправиться на завод и в воскресенье. В таких случаях Камил не соглашался гулять с матерью. Он стоял на балконе и упрямо смотрел на далекое пламя факела. Он ревновал отца к огромному заводу, ревновал, но ненавидеть завод не мог. Сам, по своей воле, Камил ни разу не отказался от воскресного путешествия. Даже в то осеннее воскресенье, когда дорогой на Флайскую плотину искусал до крови губы, подавляя кашель, чтобы тот не выдал его. Там, наверху, их застал дождь, обратный путь был страшен, Камил схватил воспаление легких и вышел из больницы только после рождества. Тогда, в больнице, он впервые увидел, как плакал отец…

Камил в растерянности сел за стол. Он чувствовал себя опустошенным и униженным. Здена нисколько не считается со мной… Он вынул из стола стопку чистой бумаги. Начал писать. Сосредоточиться и составить уравнение. Но как его решить, если никак не выведешь формулы? Здена начала уходить из дому одна…

Голоса, раздавшиеся в прихожей, и появление родителей он воспринял как спасение. Он прикрыл начатый лист (его усилий едва хватило на неполную страницу) и напряженно ждал, когда в комнату войдет отец и спросит, где Дитунка. Он прямо жаждал этого вопроса. Где-нибудь мерзнет в коляске, ответит он отцу и станет подробно рассказывать, что Здена поехала в Мост к какой-то разведенной бабе и прихватила Диту с собой.

Если тебе нужна война, голубушка, ты ее получишь. Однако ты несколько просчиталась.

Отец смотрел неприветливо. Вплотную подойдя к Камилу, он строго взглянул ему прямо в глаза.

— Здравствуй, папа, — смущенно начал Камил.

— Здравствуй. Переводишь?

— Нет… Тебе что-нибудь нужно?..

— Сколько страниц ты переводишь за вечер? Я имею в виду, чтобы перевод не мешал твоей повседневной работе…

— Ну, примерно две. Час на страницу. У тебя что-нибудь есть?

— Только то, что в феврале ты сдал сто шестьдесят страниц. Больше всех на заводе. Ты делаешь это в рабочее время, не так ли? Не удивительно, что все остальное ты попросту забросил. Черт побери! Чем же ты занимаешься на работе?

Камил, удивленный и застигнутый врасплох неожиданным поворотом событий, встал и растерянно улыбнулся:

— А что случилось?

— Что? — отец взмахнул рукой. — Ко мне приходил Хлоуба…

— Ай-ай-ай, Старик опять чего-нибудь наболтал, — скептически заметил Камил.

— Мы с Рудой говорили почти два часа, и того, что я услышал, с меня довольно. Черт побери, очнись и перестань наконец только изображать из себя механика! Ты вообще-то отдаешь себе отчет в том, что сотворил? Заставить людей засыпать ржавый бензопровод… Я не понимаю Рамеша. На его месте я бы выставил тебя отсюда. Чем терпеть на производстве такого молодца, лучше самому все делать.

Камил взвился. Он готовился совершенно к другому разговору, и роль нашкодившего мальчишки ему претила.

— Благодарю за совет, папа. — Он язвительно усмехнулся. — Ты пришел бы сказать мне это, живи я двумя домами дальше? Или, к примеру, в Мосте? Едва ли. И к Рамешу ты тоже не пойдешь…

В прихожей загремела коляска и послышался голосок Диты.

— Как ты рассуждаешь, Камил. Только запомни, что в понедельник я вас вызову. Обоих. Это безобразие…

Камил обиженно отвернулся и, только когда отец вышел из комнаты, снова сел за стол. Десять лет, всего десять лет, и отец стал чужим человеком. Непонятным и враждебно настроенным.

— Привет, Камил.

Здена делала вид, будто ничего не произошло. Ни объяснений, ни извинений. Ни следа раскаяния.

— Привет! — сердито пробормотал он в ответ.

Здена повесила куртку на плечики, через голову стащила свитер. Камил мог бы поклясться, что при этом она тихонько напевала. Казалось, у нее превосходное настроение.

— Ты сердишься? — спросила она удивленно и улыбнулась.

Камил разозлился. Она играла прекрасно. Преступник, спасаясь от наказания, разыгрывает беззаботность и ангельскую невинность.

— Я счастлив, что ты вернулась. Я никак этого не ждал.

Перестав улыбаться, она скорчила гримаску.

— Ага, значит, господин супруг оскорблен. Рассорился с папенькой, и теперь ему свет не мил. Прости, что я осмелилась заговорить с тобой.

— Прекрати, прошу тебя. Такие разговорчики меня не слишком забавляют. И вообще, где ты пропадала целый день? Для тебя все очень просто. Устраиваешь себе пикники, а я — обо всем заботься!

— Ах, вот почему такая буря, — понимающе воскликнула Здена. — Из-за одного случая не стоит портить себе настроение… Я-то забочусь каждый день. Уже три года. И тоже хожу на работу.

Камил саркастически улыбнулся.

— Прекрасно… Только ты не замечаешь маленькой разницы, Зденушка. Ты вышла из ворот, и на все тебе наплевать, тогда как я…

— Я инженер! А ты глупая баба! Не так ли? Ну нет, милый, с меня хватит. Я была на редкость глупа, но с этим покончено. Я не буду тебе прислугой. И громоотводом плохого настроения тоже.

— А я запрещаю тебе встречаться с разведенными бабами! — взорвался Камил. — Каждая толкует, как это прекрасно жить одной, а сама набросит хомут на первого мужика, как только тот развесит уши.

— Но какое ты имеешь право запрещать мне…

— Послушай. Когда у нас будет своя квартира, ходи хоть каждый день, мне безразлично, — холодно произнес Камил и отвернулся. Пусть Зденичка поймет наконец, что здесь она не хозяйка.