Куэйл сделал глубокую затяжку и произнес:

— Все неприятности с вами, женщинами, происходят оттого, что вы воображаете, будто знаете мужчин. Ничего подобного! Я полагаю, вы уже успели объясниться ему в любви?

— Да, — сказала Танжер. — Успела.

— Неплохо, — сказал Куэйл. — Должно быть, это его здорово сбило с толку. Как преждевременно созревшего школьника, который вдруг обнаружил, что недоступное не столь уж недоступно… Все это прекрасно, но ведь у него не было времени поразмыслить над этим?

— А что с ним будет после того, как он найдет время поразмыслить? — спросила она.

— Феллс человек неглупый и совестливый. Он вспомнит, что на свете немало людей, которым известна его биография, и сообразит, что окажет вам плохую услугу, взяв вас в жены. Он знает, что кое-кто непременно начнет болтать, и эти слухи и пересуды дойдут до ваших ушей. Он способен предугадывать последствия. И если его не волнует собственная репутация, то он будет очень обеспокоен положением в свете своей жены. Вот увидите — он уклонится от вашего предложения, — мрачно сказал Куэйл. — Ему и следовало бы так поступить.

— Питер, мне не нравится тон, которым вы все это мне говорите. Почему он должен уклониться?

— Вы, кажется, забыли, что Феллс работает на меня.

— Я не забыла, Питер. Я постоянно об этом думаю. Может быть, вы решили, что я буду чинить ему препятствия в работе?

— Нет, — ответил Куэйл. — Я так не думаю. По крайней мере, вы не станете мешать ему нарочно, но влюбленная женщина непременно наделает глупостей, а думать будет тогда, когда уже слишком поздно и ничего нельзя исправить.

— Ну, знаете ли, Питер, вы не имеете права распоряжаться нашей жизнью по своему усмотрению!

— Ах, вы всерьез так думаете? — с улыбкой вымолвил Куэйл. — Не сердитесь на меня, Танжер. Вы сами прекрасно знаете то, что я собираюсь вам сказать. Вы чересчур преданная родине англичанка для того, чтобы разрушить мои планы, а ведь, может статься, Феллсу в них отведена центральная роль! Вы же не захотите все испортить?

— Конечно же, нет, Питер! Никто не собирается разрушать ваши планы. Разве я сама не служила вам верой и правдой? И продолжала бы служить, если бы вы не решили от меня избавиться. Я так и не поняла причины своего увольнения.

— Можете мне поверить, — сказал Куэйл, — я подчиняюсь тем же правилам, что и мои сотрудники. А «избавился» я от вас, как вы изволили выразиться, когда почувствовал, что чересчур сильно привязываюсь к вам. Кстати, не кажется ли вам, что наш разговор становится беспредметным?

— Ни в коем случае, — отпарировала она. — Мы движемся к решению.

— И каково же оно будет?

— Вот оно: я решила выйти замуж за Хьюберта, как только окончится война и он перестанет работать на вас, по крайней мере, официально. Что в этом плохого?

— Ничего особенного… кроме того, что я сомневаюсь в успехе этого начинания.

— Я причиняю вам много хлопот со своими идеями, не правда ли, по поводу любви, брака и прочих отклонений в этом роде, а вы и так обеспокоены происходящим. У вас хватает забот и без меня. Я очень люблю вас, Питер, и сержусь на себя за то, что невольно ставлю вам палки в колеса!

Куэйл расхохотался:

— Очаровательно! Но вы вовсе не способны ставить мне палки в колеса, Танжер. Разве что перышко… А самая крупная неприятность подстерегла меня вчера вечером, — добавил он погрустневшим голосом.

— Это что-то серьезное? — заволновалась Танжер.

— Весьма и весьма серьезное, — ответил Куэйл. — В сущности, это можно назвать катастрофой.

— Питер, я в отчаянии, поверьте! — Куэйл подозвал официанта и заказал еще кофе.

— Танжер, — сказал он. — Я всегда был с вами откровенен.

— Да, Питер, со мной вы были всегда сама откровенность.

— Хорошо, — сказал Куэйл, — и я хотел бы поговорить с нами в открытую. Приди вы ко мне ну хотя бы два дня тому назад и я, наверняка, порадовался бы за вас, хотя в том, что касается лично меня, я бы не почувствовал себя особенно счастливым, — он вымученно улыбнулся. — Да, я был бы счастлив за вас и Феллса, ведь я его очень уважаю. На свой лад он просто замечательный человек. Во всяком случае, по окончании войны, когда Феллс получил бы возможность заново начать жизнь, я бы первым сказал: «Будьте счастливы, дети мои!» Но сейчас это невозможно!

— Я вижу, — слабым голосом произнесла Танжер, — ведь произошло что-то очень серьезное!

— Совершенно верно, — подтвердил Куэйл. — И будущее Феллса теперь выглядит весьма проблематично. То есть настолько проблематично, что неизвестно, сможет ли он думать о любви и женитьбе независимо от момента. Даже после войны.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я не очень уверен, — сказал Куэйл, подыскивая слова, — но я вас предупреждаю, Танжер: Феллс, возможно, не останется с нами надолго. Я должен поручить ему задание, которое никто, кроме него, не сможет выполнить. Нужно, чтобы он довел дело до конца.

— И вы, Питер, ждете от меня, что я соглашусь его забыть?

— Не вижу причин, по которым вы должны его забыть, но вы должны понять, что это очень серьезное предупреждение, и принять его к сведению. И со всем согласиться.

Танжер не ответила. Она повернула голову, и Куэйл заметил, что ее глаза наполнились слезами. Она угрюмо спросила:

— Что с ним будет, Питер?

— Не знаю. Но знаю, что должны сделать вы, если и вправду любите его. Я совершенно точно знаю, что вы сделаете, если любите Феллса и хотите выйти за него замуж, — тут его голос несколько смягчился. — Признайтесь, Танжер, ведь я еще ни разу не дал вам плохого совета?

— Нет, ни разу. И вы никогда не ошибаетесь, не так ли?

— И тем более не ошибаюсь сейчас. Надо, чтобы вы перестали видеться с Феллсом. Уезжайте из Лондона. Если вы останетесь здесь, он будет слишком много думать о вас. Его мозг не сможет функционировать с полной отдачей. Иными словами, оставшись, вы окажете ему этим плохую услугу.

— Хорошо, Питер. Если вы настаиваете, что это необходимо, я так и сделаю. Сегодня же уеду из Лондона.

— Вот это слова благоразумного человека, — сказал Куэйл. — И не пишите ему патетических писем. Лучше пошлите коротенькую записочку, буквально пару слов, что, мол, надеетесь, на скорую встречу с ним и что ему удастся выполнить его задание. Он, наверняка, все поймет правильно.

— Питер, — тихо сказала Танжер, — он не знает, что я знакома с вами и работала на вас. И, конечно, не знает, что вы мне вначале поручили наблюдение за ним.

— Не беспокойтесь, — ответил Куэйл — Я все объясню. И все устрою наилучшим образом.

Танжер стала натягивать перчатки.

— Вы верите, что для него может все окончиться благополучно? — спросила она. — Ну, хоть пятьдесят шансов из ста у него есть?

— Повезти может кому угодно, — сказал Куэйл. — Но если он благополучно вернется с задания, значит, он самый везучий человек из всех, кого я знаю.

— Понимаю, — кивнула Танжер. — Это так серьезно? Ему предстоит большая опасность, Питер?

— Вот именно — очень большая опасность. И все, что вам нужно — это не поддаваться страху и улыбаться. Для такой женщины, как вы, это просто детские игрушки!

— По крайней мере, у нас с вами есть одно общее качество, Питер.

Он скорчил гримасу, отчего его лицо на мгновение вдруг похолодело. Он сказал:

— Не представляю, какие у меня могут быть качества!

— Не так уж мало, — отпарировала Танжер. — В частности, вы никогда не отступаете от задуманного. Я тоже. Я верю, что смогу осуществить свою мечту.

— И продолжайте верить! От этого никому не будет вреда. В своем прощальном послании к Феллсу пожелайте ему того же. По крайней мере, обещаю: если Феллс выйдет из своего приключения невредимым, я преподнесу его вам на блюдечке! Уж он это заслужит!

Было уже без пяти четыре, когда Грили свернул на Лайл-стрит. Он не спеша шел по правой стороне улицы, поглядывая на окна нижних этажей на противоположной стороне. Вскоре он заметил то, что искал. Надпись на стене гласила: «Бытовые приборы. Общество «Бирмингем и округ». Грили украдкой улыбнулся, переходя улицу. Он прикинул, сколько таких контор использовал в своих целях Куэйл и под какими безобидными вывесками они могли находиться. Он вошел в здание. Это был старомодный дом, отданный под различные учреждения. Он поднялся по деревянной винтовой лестнице на второй этаж и постучал в дверь с табличкой «Справочное бюро».