— Разве я когда-нибудь ошибалась, мистер Куэйл? — сухо переспросила девушка.

Он состроил гримасу и ответил:

— Нет, что правда, то правда, но я живу этой надеждой!

Когда Танжер вошла в фойе отеля «Риц», там ее уже поджидал Куэйл. Он нашел ее просто восхитительной. Ее красота гармонировала с блестящим воспитанием и безукоризненными манерами. На ней было темно-синее платье ангорской шерсти и каракулевое полупальто, светлые шелковые чулки и синие же лакированные туфельки. Куэйл заметил, что она вся во власти какой-то тревоги. Танжер была вовсе не из тех, кто впадает в панику по пустякам. Она обладала очень уравновешенным характером и встречала самые неприятные обстоятельства с полным присутствием духа. Зачастую ей все удавалось уладить именно благодаря самообладанию и спокойной решительности. Невозможно было представить, чтобы она потеряла контроль над ситуацией или, тем более, над своими действиями.

Он пожал ей руку и сказал:

— Танжер, вы обворожительны. Вы, как всегда, словно сошли с обложки журнала мод и озаряете одинокого представителя сильного пола светом абсолютной женственности!

— В самом деле? — спросила Танжер со смехом. — Вы еще никогда не делали мне таких приятных комплиментов.

— У меня ведь полным-полно времени для того, чтобы расточать любезности знакомым дамам, не правда ли? — язвительно спросил Куэйл. — Но в один прекрасный день, когда окончится война и я смогу немного вздохнуть, то непременно наговорю вам всевозможных приятных вещей. Знаете, Танжер, если бы я вам признался, что очень люблю вас, что у меня такое чувство, будто я любил вас всегда, да только не нашел времени сказать вам об этом, а даже если бы и нашел, в данный момент это было бы совсем некстати.

— Уж не собрались ли вы приударить за мной, Питер? — спросила она в упор.

— Сам не знаю, — ответил он. — Когда я увидел, как вы входите в фойе, то даже на минуту растерялся!

— Вот таким вы мне нравитесь больше всего! — засмеялась Танжер.

Они прошли в ресторан. После обеда, когда официант принес кофе, Куэйл спросил:

— Почему вы сказали перед обедом, что вам нравится видеть меня таким — не лишенным обычных человеческих чувств?

Танжер посмотрела на него своими ясными, искренними глазами глубокого синего цвета:

— Мне бы так хотелось, — сказала она, — чтобы вы именно сегодня проявили человечность! Не то, чтобы я считала вас бесчеловечным, Питер, в глубине души вы не чужды обычных чувств, просто у вас, при вашей профессии, не было случая это доказать.

— Что вы знаете о моей профессии? — хмуро спросил Куэйл.

— Не так уж много, — ответила Танжер, — но кое о чем могу догадаться.

Куэйл сказал, улыбнувшись:

— В конце концов, мы пришли сюда вовсе не для того, чтобы обсуждать особенности моей профессии, а для того, надеюсь, чтобы наслаждаться обществом друг друга.

— Питер, — ответила она, — уж лучше мне с вами быть откровенной. Ведь я пришла сюда, чтобы говорить именно о вашей работе. Собственно, о том, что является составной частью вашей работы.

Выражение лица Куэйла внезапно изменилось, как будто его черты враз огрубели.

— Продолжайте, Танжер, — сухо сказал он.

— Я осмелилась позвонить вам сегодня, чтобы поговорить о Хьюберте Феллсе.

— Ах, вот оно что… И что же вы хотите мне о нем сообщить?

— Только то, что… мы любим друг друга.

— О боже! — воскликнул Куэйл. — Только не это!

— Почему? — изумленно спросила она. — Что в этом плохого?

— Ровно ничего, — ответил Куэйл. — Но вы выбрали чрезвычайно неподходящее время.

— Но ведь это не может помешать делу!

— Нет… — ответил Куэйл. — Это не помешает. Скажите-ка, Танжер, вы часто встречались с Феллсом?

— Нет, очень немного, — ответила она. — Помните, как вы однажды попросили меня наведаться на вечеринку с коктейлями? Вы хотели, чтобы я понаблюдала за ним. У вас было впечатление, что он угнетен какими-то неприятностями. В то время он выполнял важное задание, и вам хотелось, чтобы я помогла вам составить представление о нем — годится ли он для еще более сложных поручений.

— Совершенно верно, — сказал Куэйл. — Хотелось узнать, много ли он пьет, умеет ли держаться, каких предпочитает друзей… Короче, мне хотелось знать все, что касается его личности.

Танжер кивнула:

— Да, вы как раз прибегли к методам своего периодического контроля. Ужасно, должно быть, оказаться на вашем месте, Питер, и устраивать своим людям проверки — не сплоховал ли человек, не растерял ли свою храбрость…

— Я контролирую лишь некоторых из своих агентов. Для большинства из них это излишняя мера. Но с Феллсом был совершенно особый случай. Во всяком случае, — тут он пожал плечами, — мне не в чем его упрекнуть. Я ему полностью доверяю. Теперь я знаю, что он совершенно надежен. А тогда был слегка обеспокоен его одиночеством и некоторыми странностями его характера.

— Я знаю. Питер. Пожалуй, у него нет идеала, которым бы он руководствовался.

— А вот тут вы заблуждаетесь, — весело сказал Куэйл. — У него есть его дело! Работа, которую он выполняет для меня. И это очень важно для него. Феллс прежде всего солдат, как если бы он находился на переднем крае где-нибудь в пустыне.

Куэйл слегка наклонился к ней:

— А вам когда-нибудь приходила в голову мысль о других моих помощниках, которым не выпало удачи остаться по эту сторону Ла-Манша, о тех, которые работают во Франции и даже в Германии? Подумайте о них! Вот у кого адская жизнь, не правда ли? Один-единственный неверный шаг, и… — Он уставился на скатерть. Потом заговорил снова: — Вы хоть когда-нибудь задавались вопросом, что происходит с теми из моих агентов, которых врагу за границей удается схватить?

— Нет, — ответила она. — И не вижу причины задумываться над этим!

— И вы правы, — заявил Куэйл. — До сих пор Феллсу везло. И даже больше, чем везло!

— Я знаю, — ответила Танжер. — Это правда. Но ведь эта война не будет тянуться вечно, вы сами это говорили, Питер! Настанет день, и Хьюберт сможет свободно распоряжаться своей жизнью!

Куэйл вынул из кармана портсигар, взял две сигареты, для нее и для себя, и зажег обе своими ловкими, точными движениями.

— Я чувствую, — сказала она, — что вы сейчас собираетесь сообщить мне нечто исключительно неприятное.

— Почему вы так решили?

— А потому, что в таких случаях ваши движения становятся медленными, расчетливыми, и вы всякий раз угощаете меня сигаретой, выгадывая время на обдумывание предстоящего разговора.

— Ну, что же, — произнес Куэйл. — Моя дорогая, мне вовсе не требуется долго обдумывать то, что я хочу вам сейчас сообщить. Слушайте меня внимательно, ибо все это крайне серьезно. Я всегда доверял вам больше, чем любой другой женщине из моего окружения. Вы знаете обо мне и о моей работе больше, чем кто бы то ни было. Вы выполняли кое-какие мои задания, в частности, вели наблюдение за моими агентами. Именно в этой роли вы встретились с Феллсом. Теперь моя очередь быть откровенным — я ревную к Феллсу, потому что вы его любите!

— Что-что?! — изумилась Танжер. — Никогда не предполагала, что…

— Да, это правда, — сказал Куэйл. — Вы не предполагали! Не знали, что и я могу испытывать к вам подобное чувство? Тем хуже! Боюсь, что мне никогда не придется испытать простые радости существования. Я тащусь по жизни с петлей на шее и ядром на ноге. Но Богу было угодно, чтобы вы влюбились не в кого иного, как в Феллса.

Танжер широко раскрыла глаза.

— Почему? — спросила она. — Что странного в том, что я полюбила такого человека, как Хьюберт Феллс? В нем много привлекательного. Он принадлежит к избранным натурам. Когда-то он совершил глупый промах, который вы не преминули раздуть, преследуя свои собственные цели. Не поймите меня ложно, Питер. Вы в свое время проявили немало великодушия по отношению к Хьюберту. Вы, в сущности, приняли единственно возможное решение, в конце концов определившее его амплуа. Он сумел сохранить уважение к себе. Если он не сумел продолжить свою карьеру военного, то, по крайней мере, смог бороться с врагом другими путями и средствами. Он постоянно рисковал собой. Ваша мысль о том, чтобы дать ему возможность реабилитировать себя, кажется мне исключительно удачной. Но после войны не будет причин, которые помешают ему вести жизнь обычного человека!