Минуты через три Шура пошевелил больной ногой. Она ныла, но острой, пронизывающей боли не было.

— Погоди, не шевелись, — предупредил Лёня, — Папа говорил, после вправления нужно делать перевязку, а то опять может получиться вывих.

Он снял с себя нижнюю рубашку, разорвал её, содрал с березы кору и, приложив её с обеих сторон к ноге, забинтовал.

— Ну вот, теперь можно отправляться дальше.

Становилось темно, только вечерняя заря давала ещё возможность видеть заметки на кустах и деревьях, которые предусмотрительно наделал Лёня, разыскивая товарища. Нужно было торопиться.

Однако, Лёня был слаб и скоро выбился из сил. Хотя он ободряюще улыбался, но у него дрожали ноги и по бледному лицу градом катился пот.

— Ничего, — говорил он. — Маленько отдохнем и дальше пойдём, только бы след не потерять в темноте.

Теперь Шура попытался идти сам, опираясь на плечо товарища, но и таким способом они подвигались не быстро.

Стало совсем темно, запахло сыростью. Ребят охватил ночной холод. Черные деревья и кусты сплошной стеной надвинулись на них. Ребята остановились. Шура сел на сырую траву, дрожа от холода. Лёня стоял возле. Обоим вспомнилась страшная волчья ночь, и у Лени застучали зубы. Оба они были измучены и бессонной ночью, и волнениями, обоим хотелось спать.

— Лёня, сядь поближе ко мне, все же не так холодно будет, — попросил Шура, Лёня сел и прижался. Вдруг над головами у них что-то засвистело, зашуршало. У Лёни упало сердце.

— Птица, наверное, — сказал Шура, стараясь ободрить и себя и Лёню.

— Аметист один в пещере, боится, наверное. Нас все-таки двое, прошептал Лёня.

Шура думал о том, что он часто бывал несправедлив к Лёне. Он чувствовал себя всегда самым умным, смелым и находчивым. Это развило в нём эгоизм и высокомерие: он не любил считаться ни с чьими мнениями и желаниями, даже с Лёниными. Он всегда делал, как сам хотел. А сейчас он, беспомощный и беззащитный, начинал понимать, что даже самые умные и сильные люди нуждаются в помощи других, что сила — в коллективе. Он чувствовал благодарность к Лёне, и ему хотелось рассказать о своих чувствах товарищу.

— Видно, придётся здесь ночевать, — печально сказал Лёня. — Немного полежу, отдохну и стану разводить костер. — Он прилег на траву и быстро опять поднялся.

— Шура, — прошептал он, задыхаясь от радости, — ведь мы совсем недалеко от потока. Ляг, послушай!

Шура приложил ухо к земле и в самом деле услышал шум потока.

— Вставай, опирайся о меня и пойдём потихоньку, — заторопился Лёня. Оба так обрадовались, будто пещера была им родным домом.

Скоро они сошли на прибрежный песок.

VI

КАЗАЛОСЬ, стоит только пойти на запад, и там где-то, не очень далеко, дом. Однако, шли уже полдня, продираясь сквозь заросли непроходимой тайги, перелезая через колодины, а никаких признаков жилья не было. Наоборот, зашли в такую глушь, что даже солнца не было видно. Лиственницы и сосны стояли почти сплошной стеной. Внизу было сумрачно, стволы деревьев обросли мхом, под ногами чавкала вода, воздух стоял затхлый, как в погребе.

Ребята выбились из сил. Шуре было особенно трудно. Хотя за ночь нога поджила, но все же идти он мог только с костылем. Лёня вёл на веревочке козлёнка, а когда тот уставал, нес его.

К полудню какая-то мгла затянула небо. Ребята медленно подвигались вперёд и уныло молчали. Вдруг Шура остановился и тревожно осмотрелся кругом. Лёня с неменьшей тревогой следил за ним.

— Видишь? — тихо спросил Шура и, подняв костыль, постучал им по стволу сосны. Лёня посмотрел, но увидел только красноватый ствол, обросший мхом. Он вопросительно взглянул на Шуру.

— Ты забыл, что деревья обрастают мхом только с северной стороны. Смотри, с какой стороны мох?

Лёня осмотрел несколько деревьев.

— Мы идём обратно, — упавшим голосом сказал он. — На восток идём.

Он опять вопросительно взглянул на Шуру, но Шура осматривал тайгу: кругом было дико, все заросло, переплелось, деревья стояли высокие, виднелся только кусок неприветливого неба. Опершись о костыль, он о чем-то думал или прислушивался. Лёня ждал.

— Ты слышишь, ручей журчит? — спросил Шура.

— Слышу.

— Пойдём, посмотрим, куда он течёт.

Лёня последовал за ним, не понимая ещё в чем дело. Разыскали совсем маленький, еле заметный в траве ручеек. Постояли возле него.

— Знаешь что, — сказал Шура, — пойдём по течению этого ручья. Миша говорил, что все реки и ручьи здесь впадают в Телецкое озеро. Значит, по течению ручья мы дойдём до озера, а по берегу озера доберемся до дому. Иначе нам никогда не выбраться из тайги.

— Хорошо. — согласился Лёня.

Идти вдоль ручья было легче. Там, где кустарники сплетались слишком густо, ребята шли прямо по руслу. Ручей стал шире, многоводней. Сквозь мглу проглянуло солнце. Ребята повеселели. Сели закусить. Рыба без соли была противная, и Лёня предпочитал есть одни ягоды. Шура ел рыбу через силу и заставлял Лёню.

— Ешь, а то отощаешь и до дому не дойдёшь.

Лёня вспомнил, какие мама стряпает ватрушки с творогом, и вздохнул.

Отдохнув немного, ребята опять отправились в путь. Теперь у Шуры болела не только вывихнутая, но и здоровая нога, потому что он шел, опираясь на неё всей тяжестью тела. Лёня тоже сильно устал.

Ребята услышали знакомый шум падающей воды.

— Водопад! — радостно сказал Леня. — Наверное, озеро.

— Посмотрим, — сдержанно ответил Шура, но глаза его заблестели, и он заковылял быстрее. Однако радость ребят была преждевременной: это оказалось только ущелье, на дно которого падал ручей. Ребята уже по опыту знали, как опасно идти по ущелью, и все же они предпочли ущелье непроходимой тайге.

— Этот ручей обязательно впадает в озеро, — сказал Лёня. — Правда, Шура?

Они торопливо шли по песчаному берегу ручья. Теперь они отлично понимали, как трудно выбраться из тайги, и у них уже не было прежней беспечности. Солнце катилось к западу торопливо, словно кто-то его толкал. Лёня с тревогой смотрел на его стремительный бег, а Шура внимательно оглядывался по сторонам. Теперь они шли по узкой долине с пологими склонами.

— Здесь, наверное, когда-нибудь была большая река, — сказал Шура.

— Почему ты думаешь?

Шура остановился и указал костылем:

— Видишь, гальки, голыши до самых склонов.

— Ну, так что? — равнодушно спросил Лёня, думая о другом.

— Гальки могла только вода окатать. Значит, мы идём по высохшему руслу реки.

— Ну, так что, — вяло повторил Лёня. — А солнце опять уже низко, — грустно добавил он.

Шура взглянул на солнце и молча пошёл за Лёней, глядя себе под ноги.

— Миша говорил, что в руслах пересохших рек часто попадаются золотые россыпи, — сказал Шура после долгого молчания.

— Какой ты, Шурка, неугомонный! — возмутился Лёня. — Хотя бы до дому как-нибудь добраться, а ты опять — золото!

Он остановился и укоризненно посмотрел на Шуру.

— Да ведь все равно сегодня до дому не дойдём, ведь все равно придётся ночевать, — сказал Шура просительным тоном, — Так уж лучше здесь заночевать, а до вечера поискать золото. Я знаю, чую, что здесь золотые россыпи. — И он топнул здоровой ногой о песок.

— Ничего ты не чуешь. Что ты — собака, что ли! — с досадой сказал Лёня. Он был раздражен от усталости и голода.

— Да ведь уже все равно, Лёня, сегодня домой не дойдем, — кротко повторил Шура. В нём опять, несмотря на голод, усталость и боль в ногах, вспыхнула страсть охотника за камнями и металлами. — Ну, как же это так, идти по золоту и не замечать, — горячо сказал он.

— Наплевать на золото! — ответил Лёня и с видом полного отчаяния сел на песок.