"Пускай смотрят на нас и завидуют", — думала Леля, втайне торжествуя и нимало не думая о том, насколько эта утренняя прогулка вдвоем по главной улице Севастополя может повредить ее репутации.

Но вот на палубах кораблей засуетились матросы, забегали корабельные плотники с топорами и с пилами. Стали подпиливать мачты, рубить отверстия в подводных частях кораблей. Угрюмо глядели на это зрелище стоявшие на берегу и на палубах других кораблей матросы.

Но вот зашатался один из кораблей и довольно быстро погрузился в воду, с шумом вспенивая волны и оставляя на поверхности воды обломки мачт. Затем другой, третий…

Вскоре четыре корабля и один фрегат исчезли в морской пучине. К восьми часам утра погрузился еще один фрегат; но корабль "Три святителя" все еще держался. Вода лилась потоками из отверстий, а он все стоял на месте. Более трех часов с ним бились — все было напрасно.

В толпе слышался глухой ропот.

— Хоть один бы оставить! Жить ему хочется, ребята.

— Икону-то чудотворную забыли! Взять икону, сейчас ко дну пойдет! толковали матросы.

— Боевой смерти просит! — говорили офицеры.

Один из матросов вызвался достать чудотворную икону, о которой действительно второпях позабыли. Каюта, где размещалась церковь, была уже полна воды, но матрос все же достал икону. К этому времени корабль начал погружаться, но весьма медленно, так что с берега едва можно было заметить. Наконец было приказано потопить корабль ядрами. Командиру парохода "Громоносец" выпала на долю эта задача.

— Несчастный корабль! — говорили в публике, сочувствуя этой полосатой громаде, как живому существу. Многие плакали.

С парохода раздался выстрел, другой, третий. Ядра, пущенные на расстоянии меньше чем картечного выстрела, производили в подводной части корабля страшные опустошения. Наконец около часа пополудни корабль "Три святителя" зашатался, волны расступились, запенились и покрыли его. На воде плавали только черные щепы.

Моряки — офицеры и матросы — молча глядели на последнюю агонию стойкого корабля.

Корнилов, собрав на своем корабле флагманов и капитанов, обратился к ним с речью, в которой сравнивал гибель части флота с пожаром Москвы. Многие были тронуты и почувствовали прилив энергии. Корнилов не был заправским оратором, но умел говорить горячо и убежденно даже тогда, когда сам был близок к полному упадку духа. Ободряя других, он чувствовал, что и сам становится бодрее.

Толпа любопытных стала понемногу расходиться. Но до поздней ночи можно было видеть на Графской пристани старого матроса Прокофьича с корабля "Три святителя". Старик сидел неподвижно и все глядел на то место бухты, где под волнами скрылся его родной корабль. Слеза за слезой катилась по его морщинистому загорелому лицу. Его звали товарищи, подошел к нему даже какой-то офицер и окликнул его по имени, но старик не двигался с места и сидел, опустив голову. Когда же совсем стемнело, прохожие, сновавшие у пристани, ясно слышали чьи-то сдержанные рыдания. Старик рыдал как дитя.

Часть третья

I

Вечером Корнилов был у Меншикова, не во дворце, а в домике князя, близ батареи номер четвертый. Меншиков только что отдал приказания генералу Кирьякову и его квартирмейстеру Залескому[83], а потому был в самом мрачном расположении духа и все повторял адъютантам: "Я уверен, что Кирьяков опять все перепутает, а между тем от движения его дивизии зависит исход дела". Вообще же князь никому не объяснил, кроме своих приближенных, главной сущности своих намерений. Кирьякову он просто отдал приказание идти с вечера к Бельбеку с двенадцатью батальонами пехоты, двумя батареями, двумя полками гусар и казаками. Кирьяков слегка пожал плечами и спросил:

— Что же прикажете сделать, ваша светлость, если мой отряд подвергнется нападению?

— В случае натиска, — сказал Меншиков, — держитесь до тех пор, пока я не извещу вас, что уже прошел Мекензиеву гору.

Кирьяков стал доказывать, что это неудобно и что неприятель легко может перейти Бельбек и очутиться в Северном укреплении раньше, чем Меншиков успеет стать ему во фланг или в тыл.

Это противоречие раздосадовало князя, который в душе и сам не был уверен, успеет ли он выполнить свой план, состоявший в том, чтобы либо зайти наступающему неприятелю во фланг, либо в случае неудачи отступить к Бахчисараю и оставить Севастополь на произвол судьбы.

Меншиков сидел за картой и, плохо зная местность, строил чисто теоретические соображения. За этой-то работой застал его Корнилов.

— Вы поручили мне оборону Северной, ваша светлость, — сказал он князю. — Насколько это зависит от сил моих, я постараюсь выполнить данное мне поручение…

— Хорошо еще, что не отказываетесь, подобно Павлу Степановичу, — сказал Меншиков. — Я ему поручил оборону Южной стороны, а он говорит, что на суше ничего не понимает. Я вот также ношу морской мундир, но не понимаю, как можно так отделять морское дело от военного вообще. Всякий военный должен быть до известной степени энциклопедистом.

Корнилову было не до разговоров о посторонних предметах.

— Ваша светлость, — перебил он князя. — Я был против затопления кораблей, но, покоряясь необходимости, привел эту меру в исполнение с тою, однако, целью, чтобы спасти чудный порт и остальной флот. Боюсь, что и эта цель не будет достигнута. Если верить слухам, вы отдали приказание Кирьякову выступить теперь же к Бельбеку, и, говорят, вся армия выступит отсюда. Является вопрос: куда и зачем?

— Я уже, кажется, сообщал вам, — сказал Меншиков, — что имею в виду важную диверсию, подробности которой я по некоторым обстоятельствам должен хранить в тайне. Я вам оставляю моряков, саперов и резервные батальоны тринадцатой дивизии. Неужели этого недостаточно?

— Не только недостаточно, ваша светлость, но, извините меня, эта мера будет гибельна! Севастополю не устоять, если войска оставят его! Горсть моряков не в силах остановить напор многочисленной союзной армии на Северные укрепления, а по взятии их — нельзя держаться и в самом городе.

— Неприятель не может атаковать Северных укреплений, — ответил князь. Он будет иметь у себя на фланге и в тылу нашу армию. Приказываю немедленно сформировать из корабельных команд батальоны для защиты города.

Князь говорил с такою уверенностью, что Корнилов начал ему верить. С обычной своей энергией он взялся за дело, сформировал из команд затопленных кораблей и фрегатов батальоны, распределил орудия и велел в случае крайности, если неприятель ворвется в Северные укрепления, затопить порох в корабельных крюйт-камерах, если нельзя будет долее держаться.

Вечером в городе и на рейде была суета. Пароходы и гребные суда перевозили войска и орудия, по главным улицам Севастополя двигались во множестве войска и повозки.

В Севастополе распространился слух, что неприятель на следующий день атакует город. Многие уверяли, что всем жителям будет роздано оружие. Некоторые из жителей складывали на возы свое имущество, не зная, удастся ли его провезти, так как ходили слухи, что у нас уже отрезано всякое сообщение с Симферополем. Команды моряков поспешно проходили по улицам, сменяя выступившую из укрепления пехоту.

Князь Меншиков стоял на Графской пристани и лично наблюдал за переправой морских батальонов.

На Южной стороне, на так называемом Куликовом поле, находились войска Кирьякова, которые по приказанию Меншикова должны были составить авангард.

Кирьяков взял с собою только два полка пехоты и столько же кавалерии и не спеша, осторожно подвигался к Бельбеку.

Вечерело. Было отдано строжайшее приказание идти без песенников и громко не разговаривать. Солдаты угрюмо молчали, изредка позволяя себе вполголоса ругнуть товарища, наступившего на пятку. Офицеры перешептывались. Никто не знал в точности, где неприятель: не было сделано ничего, похожего на рекогносцировку.