— Пивка не желаете? — подливает он почаще Василию Васильевичу «жигулевского», надеясь, что оно сможет воздействовать лучше всяких намеков. Но почетный гость, опрокидывая, будто в бездонную бочку, фужер за фужером, остается непоколебим. И лишь когда Дробанюк с унылым чувством человека, у которого в доме не рассмотрели самого интересного, провожая Василия Васильевича, подает ему с вешалки шляпу, тот спохватывается, что забыл сделать самое главное, и торопливо бросается в туалет.
Воспрянувший Дробанюк ждет его возвращения с замершим сердцем. А почетный гость так долго не покидает туалет, что у Дробанюка мелькает тщеславная мысль: наверное, Василию Васильевичу там понравилась нежная, располагающая к неспешности голубизна, расставаться с которой действительно трудно. Когда тот, наконец, выходит, Дробанюк с напряженным вниманием всматривается в выражение его лица, ища в нем умиротворенную изумленность, и… не находит. Напротив, оно буднично пресное, будто ровным счетом ничего не произошло.
— Хорош вечерок был, — бросает на прощание Василий Васильевич. Этот комплимент, которого в другой раз с лихвой бы хватило для удовлетворения хозяйского тщеславия, сейчас кажется Дробанюку дежурной любезностью. Он ждет от почетного гостя совсем другого, но тот, словно объевшийся крот, слеп, удивительно слеп, и его затихающие шаги в лестничном пролете навсегда уносят надежду на хотя бы запоздалое прозрение…
СЕМИНАР В СОЙКАХ
— П-а-адъем! Продрать глаза, товарищи семинаристы! Грешно дрыхнуть, въезжая в рай на чужом горбу! Такая благодать вокруг, а они храповицкого!..
— Как это на чужом? — с недоумением спрашивает кто-то.
— А за государственный кошт! — объясняет Ухлюпин. — Век бы семинарился в июне месяце среди этого пейзажа! Чем не курорт?
— Кто знает, как еще будет, — осторожничает Дробанюк.
— Все будет окей, если ты по ночам храпеть не будешь, — тут же обрушивается на него Ухлюпин, намекая на то, что разморенный долгой дорогой Дробанюк несколько раз начинал так мощно храпеть, что заглушал шум двигателей и его толкали в бок, чтобы прервать скребущие по нервам жестяные звуки.
— Сам такой! — огрызается Дробанюк и обиженно отворачивается к окну.
Вскоре дорога выходит к реке и затем петляет вдоль нее, повторяя изгибы русла. От воды несет бодрящей прохладой.
— Братцы, у меня предложение! — восторженно гремит Ухлюпин. Глаза его, устремленные на реку, возбужденно блестят. — Надо срочно ввести на семинаре курс плавания!
— Во дает! — раздаются голоса. — Поплескаться захотелось! Ишь какой!.. А может, ввести и курс ловли щук на спиннинге?!
— Э-э, сразу видно, что в башке у вас, товарищи семинаристы, одна несерьезность, — возражает Ухлюпин. — Я имею в виду курс производственного плавания. Для тех, кто мелко плавает в технологии или организации работ, ясно? А то ведь кое-кто из нашей братии время от времени пускает пузыри, а то и ко дну идет…
В автобусе отвечают дружным хохотом.
Но вот дорога резко поворачивает в сторону, в изреженный песчаными холмами сосняк, и автобус заполняется сухим перегретым воздухом.
— Что-то мы не туда, кажется!.. — с настороженностью воспринимается это неожиданное отклонение.
— Не боись, народ! — успокаивает Ухлюпин. — Разуй глаза — и ты увидишь, что под колесами нашего лайнера пляжное золото! Стало быть, есть предложение к курсу плавания добавить курс загара.
— А ведь верно! В самый бы раз поваляться на песочке! — с энтузиазмом откликаются на это.
— Ну и ну! — укоризненно качает головой Ухлюпин. — Опять в голове сплошное легкомыслие. Я имею в виду сугубо деловой загар! Психологическую подготовку к еще имеющим место интервалам в работе, когда поневоле приходится загорать, ясно?..
Сосняк начинает перемежаться островками темностволой ольхи и молочно-пятнистых берез, небольшими болотцами, и, наконец, автобус въезжает в село. За спускающимися в низину огородами снова просматривается иссиня-серая лента реки.
— Сойки, наверное? Неужели приехали?! — становится оживленно в автобусе. Все тянутся к окнам, всматриваясь в здешние достопримечательности.
— Глянь, всего пол-улицы! — удивляется кто-то тому, что Сойки представляют собой одну длинную цепочку хат.
— Хутор же, — объясняют ему.
Когда автобус проезжает мимо магазина, у которого несколько мужчин явно пляжного вида — в шортах, без рубашек, в кепочках с длинными солнцезащитными козырьками, — пьют из бутылок пиво, Дробанюк, вздохнув, задает проблемный вопрос:
— А насчет прохладительного на семинаре ничего не предусмотрено?
Ухлюпин тут же пригвождает его осуждающим взглядом.
— Эх, святая простота! Ну разве на семинарах потребляют прохладительное?! Его ты дома будешь принимать. В час по чайной ложке. А здесь ты будешь принимать горячительное. В час по чайному стакану…
В автобусе снова взрыв хохота.
Но вот уже позади и одноулочные Сойки, а дорога все не кончается.
— Ну когда же наконец мы приедем? — сетует кто-то.
— Этот профилакторий на той стороне планеты, наверное!
— Хорошо хоть природа более-менее!.. Скрашивает!
Словно прислушавшись к голосу пассажиров, автобус вскоре поворачивает к реке и въезжает на просторную поляну у крутого поворота русла. Тут у самого берега под сенью вековых дубов, сосен и лип уютно устроился двухэтажный корпус санатория-профилактория, задорно принарядившийся разноцветными балконными перегородками. Рядом с ним расположились — цепочкой по берегу — различные хозяйственные пристройки, стеклянная кругляшка с броской вывеской «Кафе», прямоугольная коробка летнего кинотеатра.
— Ур-ра! Приехали! — раздается в автобусе. — Да здравствует семинар!
— А почему он только две недели? — понарошку возмущается кто-то. — Я, например, согласен на месяц.
— А я на все два!
— Чего там два?! До осенних дождиков! Чтоб грибочков насобирать!
Автобус подруливает прямо к профилакторию, на крыльце которого появляется пышнотелая женщина с сонным лицом, тем не менее не лишенным привлекательности, и Ухлюпин, уставившись на нее, удивленно присвистывает:
— Какая мадонна! Век бы рядом с ней семинарился!
— Не-е, это как раз по Дробанюку дамочка! — возражают ему. — Вишь, какая необъятная!
— Дробанюк сильно храпит, — тут же отметают этот аргумент. — Перепугает еще!
Под шутки и смех все высыпают из автобуса. Первым, конечно, Ухлюпин — с гитарой в чехле наперевес, весь неотразимо бравый. Длинные ярко-рыжие бакенбарды придают ему победительно гусарский вид. За Ухлюпиным — остальные: кто с удочкой, многие с увесистыми рюкзаками, а самый юный из приехавших, свежеиспеченный начальник участка Лузик, совсем мальчик еще на вид, — тот с ружьем для подводной охоты и надувной лодкой, которую ему помогают вынести из автобуса.
— На семинар? — спрашивает низким грудным голосом пышнотелая мадонна и, зевнув, предупреждает — Тише, пожалуйста, мертвый час.
— А кто тут умер? — весело спрашивают у нее.
— Такое скажете! — с ленивым испугом отмахивается та. — Пал Васильевич отдыхают.
— A-а! Ну, если Пал Васильевич… — насмешливо протягивает кто-то. — Кстати, а кто он, этот Пал Васильевич?
— Из объединения приехали, — с явным уважением произносит мадонна.
— А вы кто будете, если не секрет?
— Сестра-хозяйка.
— Что вы говорите?! — с наигранным удивлением подскакивает к ней Ухлюпин. — Это надо же — и сестра, и одновременно хозяйка! Причем такая потрясающе симпатичная. — И он ощупывающим взглядом смеряет ее с головы до ног.
— Ой, такое скажете! — расплывается та в смущенной улыбке.