Дробанюк снова смотрит на часы — те идут с кошмарной скоростью. «А может, махнуть рукой на эту злополучную тресковую печень?» — размышляет он, наливаясь раздражением от безвыходности. Но сама эта мысль ему кажется крамольной. Нет, надо будет сразить этого обалдуя во что бы то ни стало, надо будет продемонстрировать, что мы тоже не лыком шиты! И Дробанюк машинально набирает номер Лузика — так тонущий хватается за соломинку.

— Константин Павлович? — воркующе, с пониманием отзывается Лузик. — Чем могу, как говорится?

— Да понимаешь, Ростик, — с тоскливой тягучестью начинает Дробанюк, но продолжить ему не удается: в дверях вырастает курьерша, остролицая девчушка, и настойчиво сверлит его своими серыми глазами.

— Просили передать, что в пять у Игоря Александровича совещание, — бесстрастным тоном сообщает она и исчезает.

— Минуту, Ростик, — произносит Дробанюк в трубку и ошарашенно смотрит вслед курьерше: ну откуда эта Софи Лорен взялась?! Сейчас только совещания и не хватало для полного счастья! Дробанюк никак не сообразит, что же ему делать. Из состояния прострации его выводит голос Лузика в трубке:

— У вас что-то срочное, Константин Павлович?

Трубку Дробанюк держит довольно далеко от уха, и голос в ней звучит, как по радио.

— Транспорт нужен? — продолжает Лузик, и это окончательно возвращает Дробанюка к реальности.

— Не то слово, Ростик, не то слово… Ну что за жизнь пошла, скажи мне, всем Дробанюк нужен — главку нужен, объединению нужен, в комбинате дня прожить не могут, чтобы не попросить Дробанюка сделать им какой-нибудь специальный анализ, а сегодня уже и из министерства два раза звонили. Так и до ревности недалеко, тот же наш новый молодой шеф что подумает? А если за подрыв авторитета воспримет? Не-е, это не жизнь, а сущий ад. Ну как я им сделаю специальный анализ, если на объекты добраться нечем? Почему зам по всему, ключевая, можно сказать, фигура в тресте — иначе б не звонили из верхов! — почему он без транспорта?! Разве это справедливо, Ростик?

— Конечно, несправедливо, — соглашается Лузик. — А вам надо сейчас?

— Не то слово! Сию минуту! Секунду! Цифири-то у меня кое-какой по участку Спичкина нету, а дозвониться туда невозможно. Пешком бы пошел, да совещание в пять шеф только что назначил. А к этому времени уже надо передать данные, представляешь?

— Конечно, представляю, — вздыхает Лузик, проявляя солидарность. — Можно было бы на грузовой, я бы — всегда пожалуйста…

Сжав гармошкой ножу на лбу, Дробанюк какое-то время уясняет смысл последней фразы Лузика. А что, если рискнуть? И с совещания у управляющего трестом отпрашиваться не придется. Все-таки еще есть больше чем полтора часа — можно успеть смотаться за этой проклятой печенью, в печенках она уже!..

— Ты считаешь, что стоит на грузовой? Чтобы там, в министерстве, знали, с кем имеют дело, верно? Покажем им, как тут на низах, при полном отсутствии условий и возможностей, умеют не щадя сил проявлять и жертвовать, правда? Пусть оценят!..

— Пусть!.. — эхом отдается в телефонной трубке.

Минут через пятнадцать, уныло скривившись, Дробанюк взбирается в кабину «ЗИСа». За рулем — пожилой, с сурово нависшими щеточками светло-рыжих бровей шофер в ватнике, в зубах у него чадит вонючая «Прима». Сиденье под ним изрядно пропыленное, и Дробанюк, чтобы не испачкать брюки, брезгливо подстилает себе носовой платок.

— Здрасьте, папаша! — оценивающе смеряет его взглядом Дробанюк.

Шофер отвечает кивком. Возможно, ему мешает сигарета.

— В путь-дорожку?

Светло-рыжие брови у папаши выразительно приподнимаются: мол, я что?..

— Ну, тогда поехали. На Уляновку как проехать — в курсе?

Пыхнув сигаретой, шофер снова утвердительно кивает.

«Ишь, немой выискался! — с неодобрением думает Дробанюк. — От таких тихонь только и жди!..»

— Мы, значит, с тобой, папаша, должны скоренько одну работу исключительной срочности для всего треста выполнить… — Дробанюк со значением прокашливается, напуская на себя деловой вид и вытаскивая из портфеля кипу первых попавшихся бумаг. Затем, перебирая их наугад, косится на шофера, незаметно наблюдая, какое впечатление это производит. Лучше лишний раз подстраховаться, решает Дробанюк. От этого хуже не будет. Да и чем не отвлекающий маневр многоцелевого назначения?

— Одна нога там, другая — тут, понятно? Так что полный вперед!

Шофер все с тем же олимпийским спокойствием пожимает в ответ плечами и пыхает сигаретой, наполняя кабину сизыми облаками дыма. Вдобавок снизу, когда грузовик подбрасывает на ухабах, поднимается ленивыми струйками долго не оседающая пыль, и из-за этого совершенно нечем дышать. К тому же машина ползет с черепашьей медлительностью, и Дробанюку становится не по себе.

— Опоздаем же! — раздраженно подгоняет он рыжебрового папашу. — В семнадцать ноль-ноль в тресте совещание, надо успеть вернуться!..

И будто наперекор грузовик вконец замедляет ход, а потом и вовсе останавливается. Шофер, нахмуренно слив в одну линию свои светло-рыжие брови, весь напряженно подается вперед, устремляя взгляд в бесконечную колонну автомобилей, выстроившуюся перед ними.

— Обогнать нельзя, что ли? — нетерпеливо спрашивает Дробанюк, еще не осознавая, что они напоролись на автомобильную пробку.

— Переезд! — наконец-то выдыхает вместе с сигаретным дымом слово папаша.

«Хорошо, хоть говорить умеет! — разозленно отмечает про себя Дробанюк. — Хотя, может быть, и напрасно…»

— Где переезд?

Рыжебровый папаша опять переходит к своим выразительным жестам, кивком показывая куда-то в пространство.

— Надолго? — тревожится Дробанюк, ерзая, как на иголках.

В ответ, как и следовало ожидать, очередное движение плечами.

Лицо у Дробанюка от напряжения густо наливается краской, ладони покрываются липким потом. Уже не стесняясь в выражениях, он клянет железнодорожников, понаставивших где попало свои дурацкие переезды. Но вот на глаза Дробанюку попадается на противоположной стороне улицы телефонная будка, и он, как угорелый, бросается к ней, на ходу роясь по карманам в поисках двушки: на случай задержки надо предупредить Обыгалова. Кошмар, а не ситуация: хотел зайти в торговые услуги за ним пораньше, а теперь хотя бы не опоздать.

Дробанюк набирает номер, но в спешке диск срывается, потом дважды занято, и, наконец, прозрачно-звонкий девичий голосок:

— Вас слушают.

— Девушка, мне Виктора Петровича! — с облегчением выдыхает Дробанюк.

— Такого нет, — все так же звонко, даже чуть нараспев сообщает голосок и незамедлительно кладет трубку. Пи-пи-пи! — бьет по нервам ошарашенного Дробанюка своими короткими писклявыми гудками зуммер. В растерянности Дробанюк вешает трубку на рычаг, потом снова лихорадочно роется по карманам в поисках двухкопеечной монеты.

— Але, девушка, это торговые услуги, я не ошибся? — с хрипотцой от пересохшего в волнении горла спрашивает он, когда мембрана снова выдает прозрачно-звонкий голосок.

— Вас слушают, — с железной непоколебимостью повторяет этот голосок, хотя и нараспев снова.

— Если это торговые услуги, то мне Виктора Петровича, — умоляюще произносит Дробанюк.

— Какого Виктора Петровича, мужчина? — с прежней милой распевностью отчитывает его прозрачно-звонкий голосок. — Звоните правильно.

Диалог на этом обрывается, поскольку на том конце провода опять без промедления кладут трубку. Дробанюк в отчаянье вертит головой по сторонам, ища, у кого попросить двушку — своих больше нет. На улице как на грех одни автомобили — в обе стороны без конца.

— Двушки нет? — кричит Дробанюк рыжебровому папаше. Тот разводит руками: нету, мол. Тогда Дробанюк трусцой устремляется вдоль автомобильного ряда, на бегу выпрашивая монеты у шоферов. Метров через триста у него в кулаке оказываются сразу три двушки, и он снова бежит к телефонной будке. К счастью, номер не занят, и Дробанюк, заклиная прозрачно-звонкий голосок выслушать его до конца, объясняет, что ему нужен доставщик, фамилия у которого Обыгалов, он доставляет на фургончике продукты населению, приметный человек низенького роста, нос как бы несколько загнут вверх, как бы крючком.