Ты просто больна и очень ослабела — вот почему ты так разволновалась, крошка. Я знаю. Но ты поправишься, и все как-нибудь наладится. Ты еще можешь кое-как устроить свою жизнь. Ты просто должна это сделать, Мона. Ты же сама понимаешь, что в конце концов… Нет, конечно, ты и сейчас выглядишь прелестно, я вовсе не это хотела сказать… Но все же ты… Ну, словом, с годами ты же не становишься моложе. А ты так глупо, бесцельно проводила свои дни, забросила всех своих друзей, никуда не ходила, ни с кем не встречалась, сидела тут одна и ждала, ждала: когда Гарри тебе позвонит, когда Гарри к тебе придет… Придет от нечего делать, если не подвернется ничего более интересного! Целых три года ты не думала ни о ком и ни о чем, кроме этого человека. Ну а теперь забудь его.

Ах, детка, тебе же вредно так плакать. Пожалуйста, перестань. Он не стоит даже того, чтобы о нем говорить. Погляди на эту женщину, в которую он влюблен, и ты поймешь, что это за субъект. Ты была слишком хороша для него. Ты была слишком нежна с ним. Ты слишком легко уступила ему. И, как только ты уступила ему, в ту же секунду ты стала ему не нужна. Вот что это за человек. Он никогда тебя не любил. Во всяком случае, не больше, чем любую…

Мона, перестань! Не надо, Мона! Ну, прошу тебя, Мона! Ты не должна так говорить. Слышишь, не говори таких вещей! Ты совсем расхвораешься, если не перестанешь плакать. Ну перестань же, перестань, перестань. Ну, пожалуйста, прошу тебя, перестань! Боже мой, что мне с ней делать! Мона, детка… Мона! Господи, куда запропастилась эта дура-служанка!

Эди! О, Эди, Эди! Мне кажется, Эди, вам надо позвонить доктору Бриттону и попросить его приехать к мисс Моррисон и прописать ей что-нибудь успокаивающее. Я боюсь, что она довела себя до совершенно ужасного состояния.

ЖИЗНЕННЫЙ УРОВЕНЬ

Аннабел и Мидж не спеша, с надменным и праздным видом вышли из кафе. Впереди у них был свободный субботний вечер. Они только что пообедали, и как обычно в их меню вошли такие вещи, как сахар, крахмал, растительный жир и много сливочного масла. Чаще всего они съедали сэндвичи из свежего пышного белого хлеба с маслом и майонезом, толстые куски торта с мороженым и сбитыми сливками, шоколад с орехами. Для разнообразия они ели иногда пирожки, пропитанные дешевым жиром и начиненные жалкими кусочками мяса, застывшими в густом прозрачном соусе; потом они ели пирожные, — мягкие под слоем твердой сахарной глазури, сдобренные каким-то сладким веществом неопределенного желтоватого цвета, не совсем твердым, но и не жидким, как мазь, которую выставили на солнце. Иную пищу они не признавали и не проявляли к ней никакого интереса. И все-таки кожа их была гладкой, как лепестки лесных анемонов, животы подтянутые, а бедра стройные и худые, как у юных индейских воинов.

Аннабел и Мидж стали закадычными подругами почти с того самого дня, как Мидж устроилась стенографисткой в ту контору, где работала Аннабел. Аннабел, прослужив два года в стенографическом бюро, получала восемнадцать долларов пятьдесят центов в неделю; а заработок Мидж все еще не превышал шестнадцати долларов. Обе девушки жили со своими родителями и половину жалованья отдавали им.

Столы их стояли рядом. Днем девушки вместе обедали и по окончании рабочего дня вместе отправлялись домой. Почти все вечера и воскресные дни они проводили вместе. Часто к ним присоединялись двое молодых людей, но в этом квартете никогда не было постоянства; одни молодые люди уступали место другим молодым людям, и девушки расставались с ними без сожаления, да и сожалеть, по правде говоря, было не о чем, поскольку новые молодые люди почти ничем не отличались от своих предшественников. Приятные послеполуденные часы отдыха в знойные субботние дни девушки неизменно проводили вместе. Ткань, из которой была соткана их дружба не изнашивалась от времени.

Девушки были похожи друг на друга, но не чертами лица. Сходство крылось в линиях их тела, в осанке, в манере одеваться и в выборе украшений. Аннабел и Мидж делали, и весьма основательно, все то, что молоденьким девушкам, служащим в конторах делать не положено. Они красили губы и ногти, мазали тушью ресницы и обесцвечивали волосы, а воздух вокруг них всегда был пропитан благоуханиями. Они носили легкие, яркие платья, которые обтягивали им грудь и едва прикрывали колени, и туфли на высоких каблуках с затейливыми переплетами. Словом, в них было, много дешевого шика и подлинного очарования.

И теперь, когда они гуляли по Пятой авеню и жаркий ветер раздувал их юбки, вслед им летели восторженные замечания. Молодые люди, стоявшие в ленивых позах около газетных киосков, при виде их начинали перешептываться, издавать какие-то восклицания и даже — как знак высшего внимания — свистеть. Аннабел и Мидж проходили мимо, не ускоряя шага, — нет, до этого они не снисходили; они только еще выше подымали головы и решительно и гордо ступали по тротуару с таким видом, словно шли мимо коленопреклоненных рабов.

В субботние дни девушки всегда гуляли по Пятой авеню, потому что Пятая авеню была прекрасным местом для их излюбленной игры. В эту игру можно было играть где угодно, что они и делали, но около витрин больших магазинов искусство партнерш достигало особого мастерства.

Игру придумала Аннабел; или, вернее, просто усовершенствовала ее. По существу это было просто разновидностью старого словесного состязания: «Что бы вы сделали, будь у вас миллион долларов?» Но Аннабел ввела целый ряд новых правил, кое-что выкинула, кое-что уточнила, а кое-что и добавила. Как во всех играх, чем труднее в ней были правила, тем она была увлекательнее.

Вариант Аннабел сводился к следующему. Предположим, кто-то умирает и оставляет вам кругленькую сумму в миллион долларов. Но в завещании есть одно условие. Там оговорено, что всю эту сумму до последнего цента вы должны истратить на себя.

В этом-то и заключалась опасность. Если во время игры вы забывались и, предположим, причисляли к своим расходам плату за новую квартиру для своих родителей, вы проигрывали и очередь переходила к вашему партнеру. Удивительно, как у многих, и подчас даже у самых опытных игроков, из-за таких промахов сразу все шло насмарку.

Было, конечно, очень важно играть с полной серьезностью. Каждую покупку нужно было тщательно обдумывать и, если потребуется, уметь защитить в споре. Опрометчивость могла все погубить. Однажды Аннабел научила этой игре Сильвию — девушку, которая работала с ними в одной комнате. Она разъяснила Сильвии правила игры, а затем сделала первый ход: «Ну, что ты сделаешь в первую очередь?» Сильвия не раздумывала ни секунды. «Первым делом, — заявила она, — я пойду и найму кого-нибудь, чтобы он пристрелил миссис Гари Купер[6], а потом…» Сразу стало ясно, что с Сильвией играть не интересно.

Но Аннабел и Мидж были просто рождены для дружбы, ибо стоило только Мидж научиться этой игре, как она сразу сделалась чемпионом. Именно она внесла в нее такие штрихи, которые придали игре новую прелесть. Согласно выдумке Мидж чудак, который, умирая, оставлял вам деньги, был вовсе не ваш родственник и даже не ваш знакомый. Это был человек, который однажды, увидев вас где-нибудь, подумал: «Такая девушка просто создана для того, чтобы жить в роскоши. Перед смертью я завещаю ей миллион долларов». И кончина его была не безвременной, и умер он, не испытывая страданий. Ваш благодетель в преклонном возрасте и вполне подготовленный к отбытию в мир иной, должен был потихоньку скончаться во время сна и отправиться прямиком в рай. Эти новые нюансы позволили Аннабел и Мидж со спокойной совестью безмятежно наслаждаться своей игрой.

Мидж относилась к игре даже чересчур серьезно. Только однажды дружба девушек чуть-чуть не дала трещину. Это произошло, когда Аннабел вдруг заявила, что, имея миллион долларов, она прежде всего купит себе манто из чернобурых лис. Мидж сжалась, словно подруга ее ударила, а потом, придя в себя от потрясения, воскликнула, что она просто не представляет себе, — неужели Аннабел способна на подобную вещь? Манто из черно-бурых лис — ведь это же вульгарно!