— Ну, — сказал он и откашлялся. — Мне, кажется, пора отправляться.

— Конечно, пора, — ответила она.

Он внимательно посмотрел на часы.

— Я как раз успею, — сказал он.

— Конечно, успеешь.

Она отвернулась, словно пожав плечами, подошла к окну и выглянула, казалось, для того, чтобы посмотреть, какая погода. Она услышала, как громко захлопнулась дверь, а затем раздался звук спускающегося лифта. Когда она поняла, что он ушел, невозмутимый и безразличный вид ее как рукой сняло. Она стала бегать взад-вперед по квартире, мучиться и рыдать.

Затем она два месяца провела в раздумьях о том, что произошло и как получилось, что она сама все разрушила. По ночам она плакала.

Нет, она не должна больше об этом думать. Она получила хороший урок; можно забыть о том, как она его получила. На сей раз его отпуск пройдет чудесно, они сделают все, чтобы он сохранился у них в памяти навсегда. Она может все поправить — они снова будут вместе двадцать четыре часа. В конце концов это не такой уж маленький срок; конечно, если не представлять его себе в виде коротенького ряда часов, которые осыпаются словно бусинки с порванной нитки. Надо представить себе целый длинный день и целую длинную ночь, наполненные радостью и счастьем, и тогда просто не поверишь, как тебе повезло… Много ли найдется людей, у которых были вот такие день и ночь, радостные и счастливые, воспоминания о которых они всегда хранят в своих сердцах?

Чтобы что-нибудь сохранить, нужно об этом заботиться и знать, как заботиться. Надо знать правила и не нарушать их. Она это может. В каждом своем письме к нему она доказывает это — вот уже сколько месяцев. Тут есть свои законы, которые необходимо усвоить, и первый из них, самый трудный, гласит: никогда не говори ему того, что тебе хочется услышать от него. Не рассказывай ему, как ты скучаешь без него все сильней и сильней, как каждый день, проведенный без него, наполняет тебя все большей тоской. Рассказывай ему веселые события твоей жизни, смешные происшествия, не обязательно выдуманные, но непременно остроумно приукрашенные. Не терзай его описаниями страданий твоего преданного сердца, потому что он твой муж, твой мужчина, твоя любовь. Ведь эти письма ты пишешь не мужу, не мужчине и не возлюбленному. Эти письма ты пишешь солдату.

Она знала все эти правила и готова была скорее умереть, чем излить жалобу, печаль или злость в письмо к своему мужу — далекому солдату, усталому и измученному, рискующему жизнью ради великого дела. И если в своих письмах она сумела быть совсем такой, как ему хотелось, то ведь, когда они будут вместе, это будет гораздо проще. Писать письма трудно; надо выбирать и обдумывать каждое слово. Когда они снова будут вместе, когда они снова смогут увидеть, услышать и обнять друг друга, всякая неловкость исчезнет. Они будут болтать и смеяться. Вновь их охватит нежность и волнение. Все будет так, словно они никогда не расставались. Может быть, они и в самом деле никогда не расставались? Может быть, эта странная новая жизнь, это странное пустое расстояние, разделяющее их, эти странные веселые голоса и не существуют для двоих, чьи души слиты воедино?

Она все тщательно обдумала. Она усвоила, чего не надо делать. А теперь она целиком отдастся радости ожидания. Впереди у нее чудесная неделя. Она считала часы, но теперь было приятно сознавать, что время проходит. Завтра, послезавтра, после послезавтра. Она лежала в темноте и не могла заснуть, но это бодрствование было упоительным. Днем она ходила, распрямив плечи, с высоко поднятой головой, гордясь своим воином. На улице она с удивлением и жалостью смотрела на женщин, которые шли под руку со штатскими.

Она купила себе новое платье — черное (он любил черные платья), простое (он любил простые платья) и такое дорогое, что она старалась не вспоминать о цене. Она купила его в долг, понимая, что в течение ближайших месяцев ей придется сократить расходы. Ну и пусть, сейчас не время думать о ближайших месяцах.

Его отпуск приходится как раз на субботу. Она испытывала глубокую благодарность к военному начальству за это совпадение: после часа дня в субботу она была свободна. Не задерживаясь на обед, она прямо по дороге с работы зашла в магазин и купила духи, туалетную воду и душистое масло для ванны. У нее еще оставалось немного всего этого в флаконах на туалетном столике и в ванной комнате, но ей хотелось купить побольше — так она чувствовала себя более желанной и более уверенной. Она приобрела себе ночную сорочку, — прелестную вещицу из нежного шифона, с узором из цветов и с забавными рукавами-фонариками, закрытым воротом и голубым пояском.

Эта сорочка не выдержит ни стирки, ни глаженья, надо будет отдавать ее французу в чистку, — ну и пусть. Она поспешила со своей покупкой домой, чтобы положить ее в атласное саше. Потом она снова вышла из дому и купила все для коктейлей и виски с содовой — дороговизна привела ее в ужас. Она прошла с десяток кварталов в поисках соленых бисквитов, которые он любил. На обратном пути она увидела цветочный магазин, в витрине которого были выставлены фуксии в горшках. Она даже не пыталась противиться соблазну. Фуксии были слишком очаровательны, — нежные опрокинутые чашечки бледно-желтого цвета, изящные красные колокольчики. Она купила шесть горшков. Следующую неделю придется остаться без завтраков, — ну и пусть.

Когда она закончила уборку своей маленькой гостиной, та обрела приветливый и веселый вид. Горшки с фуксиями она установила на подоконнике, раздвинула стол и расставила на нем бутылки и стаканы, взбила подушки и соблазнительно разложила кругом журналы в пестрых обложках. Это была комната, где ждали желанного гостя.

Перед тем как переодеться, она позвонила вниз швейцару, который одновременно исполнял обязанности лифтера.

— Я хотела предупредить вас, — сказала она, когда он в конце концов взял трубку. — Приедет мой муж, лейтенант Мак-Викер, так пусть он сейчас же поднимется ко мне.

В этом звонке вовсе не было необходимости. Усталый швейцар поднимал на лифте кого угодно, на какой угодно этаж без дополнительного указания по телефону. Но ей хотелось произнести эти слова. Хотелось сказать «мой муж», хотелось сказать «лейтенант».

Напевая, она прошла в ванную комнату, чтобы переодеться. Голос у нее был небольшой, но приятный, и мужественная песня, которую она пела, в ее устах звучала смешно:

Она продолжала напевать, сосредоточенно крася губы и ресницы. Потом умолкла и, затаив дыхание, стала надевать новое платье. Платье сидело хорошо. Платить такие деньги за эти простые, чудесно сшитые черные платья имело смысл. Она с глубоким интересом разглядывала себя в зеркале, словно какую-нибудь элегантную незнакомку, детали костюма которой ей хотелось запомнить.

Раздался звонок в дверь. Позвонили три раза, громко и отрывисто. Он приехал.

Чуть не задыхаясь от волнения, она стала шарить руками по туалетному столику, схватила пульверизатор и начала неистово опрыскивать духами голову и плечи. Она сильно надушилась, но ей хотелось повременить еще минутку, еще мгновение, совсем немного. Снова ее охватила эта непонятная, возмутительная робость. Не в силах заставить себя подойти к двери и открыть ее, она стояла вся дрожа и разбрызгивала кругом духи.

Снова три раза подряд громко и отрывисто позвонили, а затем начали звонить непрерывно, словно кто-то там за дверью потерял терпение.

— О, неужели нельзя подождать? — крикнула она, бросила пульверизатор, растерянным взглядом обвела комнату, словно ища места, куда бы можно было спрятаться, потом решительно выпрямилась и попробовала побороть дрожь. Трезвон, казалось, заполнил всю комнату, вытесняя из нее воздух.

Она бросилась к двери, остановилась по пути и, уткнув лицо в ладони, шепотом взмолилась: «Боже, пусть все будет хорошо, не дай мне наделать глупостей. Прошу тебя».