Пятый (Лондонский) съезд партии в это время вынес постановление, запрещавшее членам партии какое бы то ни было участие в партизанских выступлениях, т. е. единоличных и групповых покушениях на жизнь агентов правительства и представителей буржуазии. Местные же товарищи по-прежнему считали, например, вполне допустимым убийство шпика в каком-нибудь темном переулке. Я не могла согласиться с этим.

Выйдя из руководящего кружка, я не отказалась от партийной работы и вела кружок у трамвайных рабочих, с которыми мы изучали Эрфуртскую программу, а потом и у железнодорожников Тифлисского железнодорожного узла.

Одновременно я работала в Тифлисе в школе Общества учительниц. Школа эта была создана учительницами-социалистками (эсерками и социал-демократками). В 1910–1912 гг. я была там сначала только учительницей, а потом — и заведующей. Школа считалась «подготовительной», и ребята поступали в нее, начиная с азбучного класса, а кончали 5 классов, но программа была весьма широкая. Так, во втором классе мы начинали изучение истории первобытного человека. В третьем классе проходили курс русской истории по Ключевскому и параллельно курс древней истории (Египет, Греция, Рим и Восток); в четвертом классе — курс средних веков и в пятом — новую и новейшую историю.

Говорю об этом подробно, так как я вела занятия по истории со второго класса и кончая пятым. Во втором классе я как раз начала с ребятами изучение истории первобытного человека. Учебника у нас не было никакого, и я стала применять особый способ занятий. Географию ребята уже до некоторой степени знали, и вот на географическом материале я приучала детей делать некоторые исторические выводы. Я спрашивала учеников, как они думают, где могли начать люди свою совместную жизнь. Дети, подумав, исходя из своих географических знаний, говорили, например, что таким местом могли быть берега крупных рек, таких, как Нил, или острова Средиземного моря. И тогда мы вместе с ними разбирали, какой могла быть жизнь поселенцев в этих местах. К следующему уроку дети должны были составить план проработанного. План кого-нибудь из ребят разбирался на уроке, а затем на основании этого материала строилась дальнейшая беседа. Вначале ребята говорили, что им трудно, но вскоре работа их увлекла, и занятия пошли живо. Тот же метод проводила я и в следующих классах, но уже на основании тех исторических данных, которые имелись у ребят.

Одновременно я преподавала русский язык и литературу.

В школе было совместное обучение мальчиков и девочек, и росли они настоящими товарищами.

Прием в школу был весьма сложным делом, так как плата за обучение была разная, в зависимости от материального положения родителей. Помню, что один мальчик — пастух платил всего 1 рубль в месяц, а были родители, которые платили по 20 и даже до 30 рублей в месяц. Школьный совет должен был решать, какую сумму взимать с родителей, а вместе с тем надо было так скомбинировать состав учеников, чтобы покрыть платой за обучение все расходы по школе и по оплате труда преподавателей. Весной экзаменов по сути дела не было, но каждый преподаватель обязан был провести «экзаменационный» урок, на котором должен был показать совету на новом материале, как усвоен пройденный курс. Одновременно он должен был продемонстрировать и свой метод преподавания. Хорошая была школа, и очень спаянный был коллектив преподавателей.

Пропагандистскую работу я вела до осени 1911 г., когда Сурен Спандарян и Серго Орджоникидзе вовлекли меня в организационную комиссию по подготовке Пражской конференции, а потом в работу по части издательства и вообще техники Русского бюро ЦК. Поздней осенью 1911 г. у меня на квартире (по Андреевской улице, 13) состоялось заседание Оргкомитета по подготовке конференции. После нее Сурен уехал в агитационную поездку по России. До конференции он не вернулся в Тифлис, так как был выбран делегатом ее. Вернулся он в Тифлис в конце января или в начале февраля.

В состав ЦК, избранного на Пражской конференции, вошли В. И. Ленин, И. В. Сталин, Г. К. Орджоникидзе, Я. М. Свердлов, С. С. Спандарян. Конференция избрала также Русское бюро ЦК во главе с И. В. Сталиным. В Русское бюро ЦК вошли Я. М. Свердлов, С. С. Спандарян, Г. К. Орджоникидзе, М. И. Калинин.

При первой же встрече, рассказывая о работах конференции, приехавший из Праги Спандарян сообщил мне: «Я вам удружил — вас выбрали кандидатом в члены ЦК и назначили секретарем Русского бюро ЦК». С тех пор и до самого ареста я несла эту обязанность.

В одну из поездок из Тифлиса в Баку Сурен был арестован, но просидел недолго и вновь приехал в Тифлис.

Мы в это время вели большую работу по подготовке выборов в IV Государственную думу. У нас была объединенная комиссия с меньшевиками. Но, конечно, мы, большевики, имели и свои предварительные совещания, где вырабатывали положения, которые мы должны были отстаивать на общих заседаниях. Одно из таких предварительных собраний состоялось на квартире Ю. Д. Кобякова — не то журналиста, не то адвоката, который потом оказался провокатором. Впоследствии по нашему процессу ясно было, что он нас выдал.

В это же время у нас шла драка с меньшевиками по вопросу о профсоюзах. Мы вели линию на то, чтобы не только легально использовать профсоюзы, но и создавать в них нелегальные партийные ячейки, которые будут служить нам хорошей опорой. Меньшевики были против этого.

В июне 1912 г. я уехала из Тифлиса в Питер, но по дороге заезжала в Баку, Ростов, Москву, чтобы передать там резолюции и тезисы, принятые на Пражской конференции, переговорить с товарищами о положении дел и установить связи.

Опять за решеткой

Приехав в Питер, я явилась прямо на квартиру родителей. Но оказалось, что там только что побывала полиция. Все комнаты, кроме проходной столовой и комнаты, занятой стариком-лакеем Романом Васильевичем Смирновым, были запечатаны. Приехала я больная, с температурой около 40°. Роман Васильевич предупредил меня об обыске, и я отдала ему спрятать несколько экземпляров тезисов, так как он всегда был посвящен в мою нелегальную работу и не раз прятал мои вещи. Умывшись, я собиралась ехать к брату, но тут нагрянула полиция, осмотрела мои вещи, не нашла ничего, но все же арестовала меня и отвела в участок, дав, впрочем, мне возможность позвонить по телефону брату (мировому судье) о моем приезде и аресте. Брат тотчас приехал в участок, и я успела передать ему деньги (частью партийные) и различные адреса и дела, так что о моем аресте товарищи были тотчас уведомлены. Позднее эти деньги были переданы братом И. В. Сталину.

После двух недель сидения в предварилке и пересыльной тюрьме меня отправили в Тифлис (благодаря хлопотам отца и брата — на свой счет). Обстановка этой поездки была такова, что я свободно могла удрать. Брат предлагал мне это, хотя он и поручился за меня. Но я отклонила побег, так как была уверена в полной своей «чистоте», и только в охранном отделении в Тифлисе, увидав свой портфель с письмами и с архивом ЦК, переписанным моей рукой, я поняла, что села крепко.

Уезжая из Тифлиса, я передала все шифры и всю работу по переписке с ЦК Марии Петровне Вохминой, активному работнику нашей организации[19]. Ей же я оставила для руководства письма Н. К. Крупской, переписанные моей рукой с подлинников, написанных химией.

Из личной переписки я хранила только письма моего мужа Константина Алексеевича Крестникова. Письма эти всегда помещались в маленьком черном кожаном портфеле, с которым я никогда не расставалась. Зная, как я дорожу письмами и опасаясь моего ареста, т. Вохмина, когда я уезжала из Тифлиса, убедила меня оставить ей мой портфель с тем, что она передаст его на хранение знакомой француженке. Но вместо этого она оставила его у себя и после моего отъезда вместе со своими нелегальными материалами, архивом переписки с Ильичем и рукописью Сурена Спандаряна снесла в виде большого пакета к одной своей знакомой, у которой в ту же ночь был обыск и все было найдено. Судя по всем данным процесса, можно было предположить, что эта женщина, муж которой был постоянно безработным из-за своей политической деятельности, рассмотрев по уходе Вохминой пакет и увидев, что в нем нелегальщина, просто донесла полиции, опасаясь, что в противном случае ее муж опять окажется без места.