Затем женщина живет в условиях, определяемых служением семье, когда она обретает достоинство, лишь принимая свое вассальное положение по отношению к сеньору, который является для нее одновременно и наставником, и фавном. И вот она начинает жить семейной жизнью с нечистой совестью; сначала она убеждает себя, что испытывает к мужу великую любовь, а потом пробуждается, подобно Софье Толстой. Она обнаруживает, что «перед ней вовсе никакой не Сюзерен, Глава, Наставник», она не видит ни малейшего основания к тому, чтобы находиться у него в кабале. И тогда она либо принимает роль жертвы, либо изменяет мужу. Таковы два печальных решения этой проблемы.

Но «буржуазия» (ибо Симона де Бовуар не забывает своего главного врага) — «буржуазия изобрела эпический стиль; обыденность принимает облик приключения, верность — возвышенного безумия, скука становится мудростью…» На самом деле, если два индивидуума ненавидят друг друга и тем не менее не могут друг без друга обходиться, из всех человеческих отношений это не самое правдивое и трогательное, но самое жалкое. Идеальным было бы, наоборот, чтобы два человеческих существа, не нуждающихся ни в ком другом, были бы связаны лишь одним соглашением — взаимной любовью.

Правда, что традиционный брак проявляет тенденцию к видоизменению. Девушки работают, сталкиваются со многими мужчинами, так что работа отметает необходимость в «браке по сватовству»; развод, прочно укоренившийся в быту, позволяет ей переходить от одного брачного опыта к другому. И тем не менее мужчина растет на работе или при иной деятельности, тогда как для женщины свобода оборачивается своей негативной стороной — это хорошо видно на примере Соединенных Штатов Америки, где одни эмансипированные женщины играют роль хороших жен традиционного образца, а другие растрачивают силы и время на бесплодные занятия.

Доказывать, что в материнстве женщина становится равной мужчине, тоже значит вводить в заблуждение. Симона де Бовуар подробно разбирает случай вынужденного материнства, матери- одиночки, аборта. «Мать-одиночку все еще презирают».

В 1965 году это уже не совсем правда, и я знаю счастливых «матерей-холостячек». Но в 1949 году Симона де Бовуар, по- видимому, была права: «Мать превозносится только в том случае, если женщина состоит в браке», то есть в той мере, в какой она остается в подчинении у мужа. Пока муж продолжает оставаться главой семьи в материальном отношении, дети в гораздо большей мере зависят от отца, нежели от матери, хотя мать занимается ими намного больше.

Отсюда вывод, что женщина, как пролетариат, как угнетенные народы, должна быть эмансипирована. Вопреки легендам ни физиологической неполноценности женщины, ни естественной враждебности полов не существует. Женщина, заточенная в своем постоянстве, пыталась удержать в нем мужчину: она упорно его калечила, губила его лучшие данные. Но это реакция рабыни: освобожденная женщина перестанет пребывать в состоянии войны. Ее спасением будет профессиональная деятельность, благодаря которой она примет на себя часть ответственности за брак, до этого целиком ложившейся на плечи мужчины.

Симона де Бовуар выдает свой опыт за универсальное правило. Но у нее нет детей. Во всех странах, в том числе и социалистических, женщина, становясь матерью, оказывается перед выбором. Симона де Бовуар считает возможным сочетание материнства со свободой, и женщины уже добились этого на деле. «Такие слова, как тайна, судьба — удобные алиби; женщина — продукт цивилизации; ответственность за ее ограниченные возможности, недостатки, несчастья и враждебность, которая противопоставляет два пола, ложится на человечество. Будущее открыто перед женщиной, и цель этой книги — как можно скорее оказаться устаревшей».

Прошло пятнадцать лет, и она не устарела. Она сохраняет свою силу, свой смысл, свою актуальность. Чтобы расширить границы женской доли, кое-что было сделано в плане законодательном. Многое еще предстоит сделать в плане эмоциональном. Разумеется, равенство полов не станет их тождественностью. Освободить женщину — значит отказаться от того, чтобы ограничивать ее рамками взаимоотношений с мужчиной, но не значит отрицать их… Взаимно признавая друг друга субъектом, каждый тем не менее останется для другого «другим»… Волнующие нас слова: давать, завоевывать, соединяться — сохранят свой смысл. Напротив, «именно с упразднением рабства одной половины человеческого рода и всей заключенной в нем системы лицемерия… семейная чета и обретет свое подлинное лицо».

Три тома автобиографии Симоны де Бовуар имели огромный успех. «Но если буржуазия меня хорошо принимает, — говорит она, — мне становится не по себе… слишком многие читательницы узнавали в «Мемуарах остепенившейся девушки» картину знакомой им среды, но не интересовались усилием, которого мне стоило бегство из нее». Не думаю, чтобы это было полностью справедливо, поскольку книги «Зрелость» и «Сила вещей», рисующие среду, мало знакомую читателям из буржуазных кругов, ожидал такой же прием. Нет, эти книги вызывают интерес потому, что они кажутся правдивыми.

«Очень тихая смерть» — тяжелый рассказ о предсмертных днях мадам де Бовуар-матери, вызвал замешательство и в то же время уважение; замешательство, поскольку речь все-таки идет о смерти матери, уважение, поскольку рассказ этот красивый, искренний, и честный. «Наверное, ей было не очень приятно, — писала критик Матье Галей, — излагать свои раздумья об умирающей матери: «Ты внушаешь мне страх».

По поводу автобиографических книг Симона де Бовуар, высказываясь, возражает сама себе. «Моя биография, — говорит она, — перекликается с биографиями моих героев. В ней можно найти эпизоды из моих романов, но в ином освещении и перенесенные в другое место. Однако кто станет сетовать на это? Напротив, я нахожу увлекательным определять разницу между сырьем, предоставленным жизнью, и материалом романа». Тот, кого интересует алхимия романиста, стремится понять, как реальная личность Ольга стала персонажем Ксавьер. «Ольга вдохновляла меня на создание образа Ксавьер в той же мере, в какой я ее систематически искажала». Так Шарль Хаас, становясь Сваном, приобретает вкус и склонность к страданию, бесконечно превосходящие его реальные черты в мирской жизни. Симона де Бовуар не претендует на то, чтобы ее биография считалась произведением искусства. «Это слово, — говорит она, — наводит меня на мысль о статуе, скучающей в городском саду… Не произведение искусства, но моя жизнь в ее порывах, ее невзгодах, ее потрясениях». Она написала то, что хотела.

«Я старалась быть беспристрастной… Я объективна, разумеется в той мере, в какой моя объективность передает мои мысли». Иными словами, эта объективность завуалирована субъективностью мнений, неприятий и тревог автора… «Надо учиться, — говорил нам Ален, — любить самое разное». Нельзя добиться того, чтобы люди были лишены пристрастий. Каждый судит о рынке по тому, что он там нашел. Мысли, темперамент формирует опыт. Каждый писатель мыслит «сообразно ситуации». Мы должны смириться с тем, что мысли людей, переживших другую жизнь и другие конфликты, отличаются от наших. Симона де Бовуар не Вирджиния Вулф; одна порвала со своей средой, другая любила ее. Но оба свидетельских показания звучат убедительно.

АЛЬБЕР КАМЮ

Из всех современных писателей у него, пожалуй, самая поразительная литературная судьба. Совсем еще молодым он стал не «властителем дум» (это выражение вызывало у него смех), но живым зеркалом целого поколения. Читатели за рубежом приняли его так благосклонно, что он получил Нобелевскую премию в возрасте, когда другие тщетно мечтают о Гонкуровской[870]. Мне вспоминается, как в 1946 году, когда я объехал обе Америки, все студенты расспрашивали меня о Сартре и Камю. На какой же багаж опиралась эта всемирная известность? Небольшой роман «Посторонний», пьеса «Калигула» и несколько эссе, в том числе и «Миф о Сизифе». Но в чем же тогда причина? Да в том, что Камю выразил смутные догадки молодежи военного и послевоенного времени.