— Прекрати! — Райга обернулся к ней и в рыке оголил клыки.

— Зачем я только хотела проверить, смертны ли мы абсолютно? — Тора тихо забормотала что-то под нос.

— Замолчи! — рявкнул он и, когда она прижала уши, продолжил уже спокойным голосом. — Ты и я стоим посреди пустыни, нам до храма еще три дня пути. И раньше, чем мы окажемся там, мы не узнаем, все ли в порядке с источником, и по-прежнему ли у кошек по девять жизней. Поэтому прекрати это мусолить, Самсавеила ради, а?

— А если…

— Кумо тебя подери, Тора! Мне так же, как и тебе, дорог Тайгон. Я так же, как и ты, хочу, чтобы он был жив. И поэтому я несу его тело на себе, чтобы он восстановился потом быстрее. Просто я, — он остановил свой взгляд на дрожащих губах Торы и лиловых глазах, в которых уже блестело море, — просто я не ною, — огрызнулся и, развернувшись на лапах, пошел к виднеющимся на горизонте горам.

Лигрица поплелась следом, громко шмыгая носом. И Райга чувствовал, что это несправедливо. Когда на его глазах убили Тайгона, в нем как будто ничего не щелкнуло, не оборвалось. Зато Тора сошла с ума, уничтожила отряд скорпионов и чуть не угробила его самого. Почему он оказался равнодушнее? Райга сжал и разжал лямки мешка с телом брата. Почему первое, о чем он подумал, и что сделал — побежал спасать свою шкуру? Почему? Впервые дурной характер Торы показался нормальным, а его собственный — аномалией.

— Тай, — тихо шептала под нос Тора и икала от сдерживаемых слез.

Райга прижал уши, чтобы не слышать всхлипов. Поудобнее перехватил бо Ясинэ, поправил катану брата и упер его голову в бок. Интересно, а если бы на глазах Торы убили не Тайгона, а его самого? Она бы так же сошла с ума? И тоже бы плакала, едва переставляя лапы? А он бы наверняка ее утешал и кормил марципаном, специально же покупал про запас.

— Эй, ушастая, — Райга свалил поклажу под ноги, поманил рукой Тору поближе, пальцем крутанул — развернись. Она утерла слезы и встала спиной. Из мешка с продуктами достал растекшуюся палку марципана и, отломив кусочек, вытащил. Все упаковал, как было. Развернул за плечо. — Рот открывай.

Она послушно открыла, даже не посмотрев, что дают. Сомкнула, едва не прикусив пальцы, и удивленно захлопала глазами.

— Малшипан? Мне? — жадно облизнулась и растянула губы в улыбке.

— Тебе, не хнычь, — почесал за ушами и отошел к своей поклаже.

— А можно еще попросить?

— Еще марципан? — Райга хмыкнул и взвалил на себя тело Тайгона.

— Нет, можно я голову понесу? Пожалуйста.

Райга смерил ее взглядом от ушей до лап, недоверчиво поднял бровь.

— Что, руки слушаются? — взял голову брата за хвост волос. Тора насупилась. — Я знаю, что не слушаются. Так как?

— Примотаешь? — тихо прошептала она, опустив глаза.

Райга на секунду опешил, а потом, вздохнув, подошел с головой и веревкой. Молча сел возле Торы и, обхватив ее безвольными руками череп, намертво их связал — не выронит.

— Все? — глянул снизу вверх. Тора благодарно кивнула. — Тогда пошли.

***

В храме Самсавеила было пусто. Сегодня не было похоронного богослужения, а все молившиеся давным-давно ушли. А значит, можно было в полной мере насладиться одиночеством и покоем. Раун прикрыл за собой дверь храма, сделал несколько шагов на ощупь, пока глаза не привыкли. Провел рукой по колонне, чувствуя под пальцами шершавую поверхность фресок. Они остались еще со времен правления кошек, но ангелы их прятали долгие годы, пока Изабель не приказала вернуть все, как было. Поначалу было непривычно, но со временем разглядывание фресок вошло в своего рода привычку у большинства ангелов.

Мраморный пол под ногами уводил лиловыми трещинами, в полумраке казавшимися черными провалами, в одну из молелен. Раун пошел по ним но, остановившись у алтаря, задумчиво повертел головой. Как фактотум Изабель, он имел право входа в императорскую молельню, и с момента своего назначения приходил именно туда. Но обычная молельня обладала одним маленьким преимуществом, которое сейчас почему-то показалось особенно важным. Раун без раздумий свернул по тропе из лиловых трещин к двери, приоткрытой ровно настолько, чтобы внутрь мог зайти один крылатый.

Закрыл за собой дверь на засов, глубоко вздохнул. Даже воздух здесь пах по-особенному. Яблоками, что привозили Нойко.

Вниз уходили широкие мраморные ступени. Триста с лишним штук. Фонарей не было, и путь освещали лиловые кристаллы, растущие вдоль лестницы.

Загадочные письмена на стенах на древнем языке отливали пурпуром и мерцали, будто живые. Никто не знал, о чем они, что в них зашифровано. Да никто и не интересовался. Зачем? Историю преподавали в Имагинем Деи, молитвы читали крылатые жрецы в лиловых робах, а сама молельня не была создала для пытливых умов. Она должна была лишь успокоить душу, охладить сердце, дать сил. Ведь к самому Создателю можно было прийти со своей бедой, трагедией, просьбой. И он всегда слышал чужие молитвы, направлял, помогал. Ни с кем не говорил, но неизменно хранил своих верных слуг от любых невзгод.

Раун спустился по лестнице в самый грот — комнату в недрах горы. Теплый мягкий дым от кадила в углу опутывал стены, маня к себе. Посреди пещеры лежала бархатная пурпурная подушка, словно приглашая присесть и отдаться мыслям и чаяниям. Раун тоскливо вздохнул и, подойдя, опустился на нее, сложил крылья, позволив спине и ноющим плечам расслабиться. Втянул носом дым тлеющего ладана и шумно выдохнул.

— На все воля твоя, Самсавеил, — улыбнулся, прикрыл глаза и отдался дурманящей пустоте.

Больше ничего не тревожило, не терзало и не беспокоило. Больше ничего как будто и не было. Только комната, теплый свет за спиной, пурпурный туман, бархатная подушка. И трещина в скале, открывающая взору Райский сад.

Раун много раз задавался вопросом, один ли он нашел ее? Один ли он часами мог разглядывать распятого в саду шестикрылого серафима, создателя, Самсавеила? Один ли он просто приходил к нему, как будто в гости, ничего не прося — ни совета, ни милости* Один ли он находил в этом простом общении без слов отдушину?

Сейчас это было как нельзя необходимо. Воспоминания из раннего детства не давали покоя. Стоило только сомкнуть веки, как перед глазами возникали решетки, ангелы в халатах, и такие же дети. И все, чего он желал — умереть. Просто перестать существовать, чтобы не чувствовать той боли и того нечеловеческого страха и ужаса. В ушах сразу начинало звенеть от криков, которые были лишь в памяти. Нос закладывало от несуществующих запахов, из прошлого.

Нужно было только глубоко вдохнуть дым и позволить ему убаюкать себя. Медленно выдохнуть, по ниточкам оторвав от себя воспоминания и боль прошлого.

Память — это проклятие.

Снова вздохнуть.

— По образу, по подобию, — протянул он, сильно зажмуриваясь, — ради совершенства. Столько боли ради того, чтобы хоть немного приблизиться к тебе, Самсавеил. Зачем все это помнить? Зачем вообще все это?

Образы не исчезали, сколько ни дыши, сколько ни прогоняй их, сколько ни пытайся заменить другими. Обычно обращение к самому создателю помогало. Но не в этот раз.

Раун открыл глаза и огляделся. Не изменилось ничего. Трещина все так же едва различимо сияла лиловым, ладан растекался по комнате дымом. Все как раньше, но как будто совершенно пусто. Что-то было не так.

Чтобы хоть как себя успокоить, Ворон приник к трещине. Разглядывание Райского сада всегда успокаивало. Сердце горы хранило самое важное сокровище всей империи. И оно было поистине красивым. Кристальные яблони цвели, зрели в лиловых кронах яблоки. Лиловая дорожка уходила вдоль такого же лилового озера к ступеням.

Но не было ни ступеней. Ни Самсавеила.

Райский сад был совершенно пуст.

Раун, попятившись, сел обратно на бархатную подушку и спрятался в крыльях.

Самсавеила не было. Его просто не было в Райском саду. Распятого на цепях над озером в запертом саду просто не было.

С трудом удалось вспомнить, что последний раз Ворон был в этой молельне несколько лет назад, но в сам сад не заглядывал. Не до того было. И все остальное время приходил лишь в императорскую молельню, с удовольствием пользуясь своим положением — там всегда было пусто, и не приходилось заглядывать в храм ночами. Но она была выше. А до назначения фактотумом Изабель он часто сидел именно здесь, часто говорил сам с собой. А свою должность он занимал уже тринадцать лет.