Старые грузчики уверяли меня, что после значительной потери своей крови они приобретали к работе особую легкость и как бы молодели. «Рванье», или вырывание зубов, также было специальностью цирюльников. Жутко вспомнить о тех мучениях, которые причиняли эти операции несчастным клиентам. Для вырывания существовали «ключ», «козья ножка» и «щипцы с носиком», или «клюв». Передние рвались щипцами, боковые — «ключом», в помощь которому применялась еще «козья ножка».
«Ключ» представлял собой металлический стержень с вращающимся на конце, прикрепленным к шарниру, лапообразным крючком. Стержень этот был утвержден перпендикулярно к деревянной ручке, служившей для держания. Крючок надевался на коронку зуба и, с силой, одним движением, поворачивался внутри рта. Челюсть трещала, раздавался хруст, и зуб, в лучшем случае, выходил из своего места, в худшем — ломалась коронка, пациент кричал не своим голосом, и операция повторялась. Для избежания подобных неудач и применялась как универсальный прибор «козья ножка».
«Козья ножка» — крючок, загиб которого напоминал продолговатую выгнутую лопаточку. Вводился он между зубом и десной и движением руки цирюльника выковыривал первый. Соединение «ключа» с «ножкой» считалось универсальным методом. Тянули, нагибали и подковыривали в одно и то же время, изменяя в особо сложных случаях направление руки к внутренней стороне щеки.
Нечего говорить, что неудачных зубных операций было немало и в истории цирюльничьего лечения много страниц должно быть отведено вывихнутым челюстям, свернутым скулам и поломанным корням терпеливых пациентов.
Проще и чаще всего была «ставка пиявок». Ставили их и от запоя, и от сильного охмеления, и при ударе, и при приливе крови к голове, и при неспособности к учению. Чаще всего — за уши и к вискам, реже — к копчику и на спину. Лучшими пиявками или, как называли их в провинции, «водяными червячками», считались персидские, откуда и доставлялись громадными партиями. Привозили их в больших сосудах, выдерживали в чистой проточной воде и заставляли голодать. Некоторые специалисты, доходя до виртуозности, для того чтобы пиявки были «злее», сажали их перед употреблением в кислый хлебный квас (один из старых цирюльников образно назвал мне эту операцию «монашку постным накормить»).
Пьяницам для вытрезвления ставили по одной пиявке за уши и к вискам, серьезно больным, по усмотрению врачевателя, до пятнадцати и более. Сама процедура производилась следующим образом: в уголочек платка или салфетки сажали исцелительницу, головку ее держали наружу и водили ею по тому месту, где требовался укус. Обычно проголодавшаяся пиявка не заставляла себя долго ждать и принималась за свою работу, если же капризничала, то прибегали к «квасному» способу, о котором я говорил выше. Когда пиявки досыта напивались и отваливались, из них выпускали кровь «для проверки» довольно жестоким способом: посыпали, в благодарность, солью или поливали уксусом.
Из популярных мастеров по «фельдшерской работе» был в С.-Петербурге еще Ларион Киприанович Киприанов, служивший почти тридцать лет у Олимпиева и стяжавший себе печальную славу склонностью к частым запоям. Знали его многие просто под именем «Ларька» или «цирюльник Ларька». Приходил он, как рассказывал мне П. П. Кожин-Дмитриев, к хозяину в разгар дела и заявлял:
— Никандр Иванович, я завтра не работаю, позвольте денег!
Олимпиев гнал его, кричал и бранился.
На другой день просьба повторялась, и, получив просимое, Ларион Киприанович аккуратно исчезал ровно на две недели. Возвращался чуть не босой, в рваном балахоне, мрачный на вид и снова принимался за работу, которая у него в руках кипела. Этот человек считался не только большим «мужским и фельдшерским» мастером, но и первоклассным преподавателем своего искусства. Проходя школу Олимпиева, все парикмахеры и цирюльники не миновали рук Лариона Киприановича, и ему так или иначе принадлежит большая роль в развитии русского цирюльничьего дела 60—70-х гг. прошлого столетия.
Крайне интересную форму договора на отдачу в обучение цирюльничьему мастерству находим во второй части «Всеобщего секретаря…» (М., Университетская типография, 1796):
1793 года, Майя… дня, мы, нижеподписавшиеся, цеховой мастер Захар Федоров и свободный человек Иван Федоров сын Рогов, учинили сие условие в том: «1) Что я, Рогов, отдал сына своего Василия, а я, Федоров, взял оного с сего числа впредь на полтора года для обучения цирульному мастерству, как-то: чесать или убирать на голове мужские и женские волосы разными манерами, делать парики и шиньоны, брить бороду, шлифовать и направлять бритвы, дергать зубы, пускать кровь шнипером, ланцетом, рожковую и пиявковую, с показанием мест, из которых когда и в каком случае из сих кровопусканий быть должно или прилично; словом, показать мне, Федорову, ему, Василию, все вышеописанное и к тому принадлежащее совершеннейшим образом, не скрывая от него ничего, как долг честного человека требует, и сделать его через сие настоящим мастером. А потому 2) и обязан я, Рогов, заплатить, а я, Федоров, от него получить за сие обучение денег двадцать рублей, из коих половинное число по прошествии года, а другую половину уже по обучении, которое не иначе должно быть окончено, как в течение означенного срочного времени. 3) Что ж принадлежит до платья верхнего и исподнего, то оное да будет от меня, Рогова, а впрочем, как обувью, так и пищею и всем содержанием довольствовать его, Василия, мне, Федорову, от себя собственно, не причиняя ему в том ни малейшей нужды, в чем и подписуюсь» (с. 433).
Ученикам «санкт-петербургского фельдшерского мастера» Н. И. Олимпиева, которых отдавали на «бесплатный» срок от двух до пяти лет, жилось нелегко — хозяин был суровый. Кормили плохо, и приходилось самим заботиться о пропитании. В числе обучавшихся был П. П. Кожин-Дмитриев, по рассказу которого я и вношу эти подробности. Выручало в магазине «после цирульничанья» абонементное бритье поваров Смольного института, на которое за два рубля в месяц посылали практикантов. За удачную операцию старались накормить до того, что многие не могли сладить со своей порцией и брали остатки в запас. Находились у наиболее смышленых и другие доходные статьи, в числе которых была игра в шашки с торговцами.
В то время владельцы палаток и растворов сидели в теплую погоду не в помещении, а на улице при входе, возле столов или опрокинутых ящиков и запоем играли в шашки. К числу их относились мучники, булочники, «мелочники-крошевники», мануфактуристы, или «мануфактурщики», продавцы сельдей и другие. Партия для выигравшего сопровождалась обычно наградой — колбасой, для проигравшего — «таской», т. е. трепанием за волосы. Так как П. П. Кожин-Дмитриев являлся особым виртуозом в этой игре, а партнеры были в спросе, то занятие это в ученические годы оказывалось выгодным и прибыльным.
Тех, кто избрал своей специальностью женские прически, посылали пробовать парикмахерские силы на прислугах Смольного института, как на подбор отличавшихся приятной внешностью и носивших особые костюмы из полосатой материи, за что мастера именовали их «полосатками». Ходили к ним на квартиры, которые были тут же при Смольном, и брали за это треть нормальной цены. Говорилось про эту работу: «На прислугах учиться девиц благородных причесывать».
Профессия цирюльника, имевшего не только магазин, но и отделение в банях, была особенно прибыльной. Там работали мастера без надзора, а хозяин появлялся четыре-пять раз в день за выручкой, которая в будни равнялась шести — восьми рублям на мастера, а в субботу, когда было особенно много мывшихся, от десяти до пятнадцати рублей. Жалованья получали мастера рублей двадцать в месяц и, конечно, оставляли кое-что из выручки в своем личном кармане. Бесплатные ученики довольствовались колотушками старших, медными трехкопеечными и пятаками щедрых посетителей. В общем, работа при банях сводилась к обычным цирульничьим операциям: ставке банок, пиявок, рванью зубов, снятию мозолей «с корнем», стрижке, бритью и причесыванию.