Фигуру купил, блюдо купил, деньги после, а табакерку — в карман и уехал. Сыпал так, ровно его плетью нахлестали. Скороход! На бегах всех обгонит…

Чего ржешь? Али на тебе за воровство воды в мине не возили?

Я природный по отцу и мамаше антиквар, а тебе, жеребцу, не пара. Подожди, подкуют тебя в какой квартире, когда к хорошему человеку в комод полезешь…

Не человек, а московская конка в два хомута. Долг бы лучше платить…

Стрелок на ходу!

Эй, тпр-ру, поди сюда!

Были еще в Москве так называемые «невесты», т. е. обнищавшие старушки из благородных, для которых кто-нибудь из антиквариев снимал на окраине домик-особняк, обставляя его из кладовой своего магазина, вешал копии старинных произведений живописи, поврежденные гравюры, в горку помещал сомнительного достоинства «новодельный» фарфор. Роль «коня» заключалась в том, чтобы навести к «невесте» «жениха», т. е. собирателя старинных вещей для покупки «из первых рук», и таким путем помочь своему патрону сбыть брак и залежь. «Невесты», наживая, как говорили, «приданое», время от времени перебрасывались с одной окраины Москвы на другую и делали в газетах объявления о распродаже привезенных из деревни «фамильных» вещей. Среди таких «невест», оставивших после себя солидное приданое, скопленное от процентных отношений с антиквариев, мне были известны Анна Васильевна Зыбина и Мария Павловна Щепетова.

Слышал:

Невеста без места, а конь без узды!

(О плохо идущих делах «невест».)

Ей бы два коня впрячь и на Ваганьково со всей требухой.

Приданого два гардеропа, и оба пополам.

(Об А. В. Зыбиной. Записано в 1907 г. от неизвестного торговца московского Устьинского рынка.)

С нее самой Рембрандт портрет писал.

(О М. П. Щепетовой. Записано в 1910 г. от московского рыночного антиквария Константина Георгиевича Медведева.)

Среди антиквариев было, конечно, немало и людей, добросовестно помогавших любителям пополнять свои коллекции: Виссарион Антонович Глиндзич, Лев Михайлович Гоберман, Петр Сергеевич Голованов, Мендель Ерухимович Свердлов, о деятельности которых надо говорить особо.

В 1913 г. среди московских антиквариев и перепродавцов старинных вещей пользовался большой популярностью художник-живописец и реставратор М. Д. Е. Умудрялся этот способный человек обслуживать коллекционерский мирок срочным выполнением всевозможных починок поврежденных предметов антикварной торговли. То дыру на портрете какой-либо маркизы незаметно заклеит, то Марию Антуанетту лачком покроет, а то и Людовику, всесильному королю Франции, нос подмажет по капризу заказчика. Знали его как хитрого починщика и своего человека среди антиквариев. Один из торговцев как-то пошутил над ним:

— Все ты, М. Д., дыры заклеиваешь, где что и припишешь, а вот Рембрандта не сочинишь, не сделаешь.

Как ни странно, а эта шутка задела самолюбие мастера. Ходил он задумчивый по московским улицам и вглядывался в физиономии прохожих. А через несколько дней была им разыскана и сфотографирована какая-то почтенная по возрасту женщина — модель для будущего Рембрандта. Почти на месяц скрылся М. Д. с коллекционерского горизонта, а потом явился к изумленному шутнику-антикварию и продемонстрировал ему «произведение мировой живописи, шедевр великой кисти».

— Черт знает что такое, — восторгался антикварий, — не верю, что ты сделал!.. И кракелюры,^{30} и колет старый, и починочку на фоне по темному лаку промыл по-старому? Да и манера похожа на Рембрандта.

— Сидел дни и ночи, — отвечал М. Д., — каждый мазок прочувствовал и пережил. С ума чуть не сошел С холстом сколько мучился — зерно под Рембрандта подбирал. Еле нашел.

Решили все же проверить первое впечатление. Через подставных лиц показали «Рембрандта» специалистам Петербурга. Те сгоряча не только признали за подлинник, но и зашумели о нем. Но шума по коммерческим соображениям особенно не хотел московский антикварий. Это было не в его планах. «Рембрандт» был временно спрятан, как бы бесследно исчез. Поискали его, поискали коллекционеры и… успокоились. Продали произведение М. Д. тайком за границу, где оно, возможно, и красуется сейчас как произведение великой кисти в одной из коллекционерских галерей.

— Проучили иностранцев, — смеялся мне талантливый рембрандтист, — очень уж любили они высокие ценности из России увозить. Много подобрали! Пусть и М. Д. в галерее повисит!

Встречая художника, я напоминал ему о его проделке.

— Пора забыть, — говорил он, — чего не бывало!

А фотографии с живой модели и с картины «Рембрандта», по словам М. Д., он сохраняет до сих пор. Этот любопытный случай интересен как показатель высоких способностей и мастерства рядового русского художника. До занятия этой профессией, кстати сказать, М. Д. был в молодые годы фабричным слесарем-водопроводчиком.

Вспоминаю курьезные случаи из моих антикварных приключений, имевших место в 1907–1910 гг. Как-то зашел друживший со мной антикварий Нижнего Новгорода отставной подпоручик Н. В. Новосильцев и пригласил меня в магазин к букинисту и библиофилу Рукавишникову для осмотра только что приобретенной рукописи. К слову сказать, престарелый Новосильцев представлял собой внешне любопытную фигуру. Носил он длинный офицерский сюртук, по борту которого висела длинная часовая цепь с большой кистью старинных подвесок и брелоков, которые он охотно продавал, брюки навыпуск, на голове имел кепи эпохи Николая I с белым упругим султаном, на длинном ремне блестящую, с грохотом волочившуюся по земле начищенную гусарскую саблю, а на плечах серую шинель-крылатку. Своим оригинальным одеянием Новосильцев очень гордился, любил рассказывать, что приобретал его частями на толкучем рынке, израсходовав всего-навсего двенадцать рублей сорок копеек. Помимо цепи с брелоком на сюртуке его красовались какие-то загадочные, отжившие свой век военные значки, а к оружию был прикреплен анненский темляк. Ему очень нравилось, когда ему «козыряли» городовые. Этого оригинального, хорошо разбиравшегося в старине, горячего в спорах и вместе с тем доброго человека знал весь город. (Хочется вспомнить и о системе его продажи: Новосильцев откровенно объявлял себестоимость какой-либо вещи и просил прибавить к ней один рубль, пятьдесят, а иногда и двадцать копеек. Не получая пенсии — он участвовал в турецкой кампании, — не имея продвижения в чинах, отставной подпоручик существовал только на гроши «антикварные, коммерческие», как он говорил.) Я немедля отправился по приглашению.

Большая по формату, хорошей сохранности рукопись являлась проектом ордена Святой Троицы в память Отечественной войны 1812 года. Проект этот предназначался как подношение царю Александру I. Хорошо помню эту рукопись и сейчас. Лист около метра длиной с изображением вверху акварелью образца ордена, снабженный описательным текстом и подписью автора, какого-то коллежского не то регистратора, не то советника, чиновника, мечтавшего таким путем сделаться заметным для глаз царя. Следов сдачи ее по назначению, т. е. каких-либо пометок и иных автографов, рукопись не имела. Возможно, что она хранилась в семье автора как воспоминание, как документ, не отправленный в свое время по назначению. От приобретения этого иллюстрированного проекта, который не считал для себя интересным, я уклонился.

Прошло несколько лет.

Я сидел в Леонтьевском переулке в Москве у опытного, как говорят, бывалого антиквария Веркмейстера и был занят разбором коллекции народных лубков и гравюр. Раздался звонок в магазин. (Ранее многие магазины антиквариев находились при их жилых квартирах, обычно были на запоре, и войти в них можно было, только позвонив хозяину. Это понятно, ибо круг покупателей, а следовательно, и посетителей был ограниченно избранным.) Веркмейстер пошел открывать дверь. Посетителем оказался сын некоего Петрова, престарелого московского же антиквария из Леонтьевского переулка.