Я видел разные погосты.

Но здесь особая черта:

На склоне сопки — только звезды,

Ни одного креста.

А выше — холмики иные,

Где даже звезд фанерных нет.

Одни дощечки номерные

И просто камни без примет.

Лежали там под крепким сводом

Из камня гулкого и льда

Те, кто не дожил до свободы

(Им не положена звезда).

…А нас, живых, глухим распадком

К далекой вышке буровой

С утра, согласно разнарядке,

Вел мимо кладбища конвой.

Напоминали нам с рассветом

Дощечки черные вдали,

Что есть еще позор

Посмертный,

Помимо бед, что мы прошли…

Мы били штольню сквозь мерзлоты.

Нам волей был подземный мрак.

А поздно вечером с работы

Опять конвой нас вел в барак…

Спускалась ночь на снег погоста,

На склон гранитного бугра,

И тихо зажигала звезды

Там,

Где чернели

Номера…

               В. Филину

Мне помнится

Рудник Бутугычаг

И горе

У товарищей в очах.

Скупая радость,

Щедрая беда

И голубая

Звонкая руда.

Я помню тех,

Кто навсегда зачах

В долине,

Где рудник Бутугычаг.

И вот узнал я

Нынче из газет,

Что там давно

Ни зон, ни вышек нет.

Что по хребту

До самой высоты

Растут большие

Белые цветы…

О, самородки

Незабытых дней

В пустых отвалах

Памяти моей!

Я вас ищу,

Я вновь спешу туда,

Где голубая

Пыльная руда.

Привет тебе,

Заброшенный рудник,

Что к серой сопке

В тишине приник!

Я помню твой

Густой неровный гул.

Ты жизнь мою тогда

Перевернул.

Привет тебе,

Судьбы моей рычаг,

Серебряный рудник

Бутугычаг!

Я хожу по лесным дорогам,

Где в траншеях растет бурьян,

И читаю стихи сорокам,

Ветру, солнцу и муравьям.

Лес молчит,

Словно критик строгий.

Только птицы трещат в тиши.

Одобряют стихи сороки.

«Хороши, — кричат,—

Хороши!..»

Забрались молодые елки

В неуютный старый окоп.

Сиротливо лежат осколки

На припеке песчаных троп.

А внизу,

За оврагом волчьим,

Спит снаряд в песке у реки.

Вырос худенький колокольчик

Возле ржавой его щеки.

Над оврагом шумит ракита.

Лес к зеленой воде приник…

— Очень сильно он был побитый! —

Говорит мне старый лесник.

— Видишь, сколько тут всякой ржави.

Скрозь железо, где ни копни.

А потом короеды жрали,

Гниль крушила битые пни.

Лес бы выдюжил, он привычный.

Каждый год — пожар, шелкопряд.

Да попался дурак лесничий.

Много лет рубили подряд.

Что получше — пошло на срубы.

Все мы, видно, не без греха.

После тех «санитарных» рубок

Оставалась одна труха…

Мы идем с лесником в контору.

Под ногами шуршит песок.

Поднимается солнце в гору

По деревьям наискосок.

Между старых, стоящих порознь,

Безвершинных кривых дубов

Поднялась молодая поросль,

Занимая склоны холмов.

У крыльца телок на приколе.

За конторой — луг, тополя.

Лес корявый.

Ржаное поле.

Дорогая моя земля.

Петляет дорога, ведя на проселок.

Лобастые камни лежат у ручья.

И маковка церкви за пиками елок —

Как дальняя-дальняя память моя…

И девочка-спутница с синим колечком,

И хмурый шофер, что спешит в сельсовет,

О чем-то забытом, но мудром и вечном

Задумались, глядя в холодный рассвет.

И колокол черный оперся на брусья,

Задумчиво слушая гулкую тишь.

И веет дремучей, глубинною Русью

От серых замшелых осиновых крыш.

Давно с берез слетели листья,

И на рябинах у крыльца

Повисли трепетные кисти,

Как обнаженные сердца.

И всюду видится нетвердость,

Непостоянность бытия…

И не горит, как мокрый хворост,

Душа притихшая моя.

И сердце бьется неприметно.

Оно устало на весу

Дрожать от холода и ветра

В пустом неприбранном лесу.