Спустя еще какое-то время однажды я, выйдя ночью из шатра, поняла, что рядом никого нет. Соседние шатры были пусты, лошади были привязаны невдалеке. Меня никто не видел — это был отличный шанс, который мне вновь услужливо подсунула судьба. К тому же, Амессан должен был вернуться еще очень нескоро. Поэтому, не медля ни секунды, я попыталась выбраться из поселения. В этот раз у меня с собой была небольшая фляга с водой — я была научена опытом, поэтому теперь везде носила ее с собой. Искать Гийома времени не было — меня могли заметить в любой момент, поэтому я решила уйти одна. У меня был план вернуться за ним, когда я доберусь до цивилизации.

Но снова я не успела уйти далеко. Я не отошла от поселения и полукилометра, как заметила неспеша едущего из пустыни на лошади Амессана — он, видимо, решил вернуться раньше. Он тоже заметил меня. Он быстро догнал меня — ведь как бы быстро я ни бежала, с лошадью мне было не сравниться.

Нагнав меня, Амессан попытался схватить меня и затащить на коня, но я продолжала упорно отбиваться от него и не оставляла попытки убежать. Ему пришлось слезть с лошади. Между нами завязалась борьба.

Мы повалились на песок. Я била его со всей силы, что была во мне, отчего вскоре костяшки стали синеватого оттенка — из-за осыпавшейся краски. Я била его, уже мало заботясь о том, что будет со мной потом — мне было уже все равно.

Амессан, которому явно надоело возиться со мной, достал из складок своего халата небольшой кинжал и попытался угрожать им мне. Но разве это могло испугать меня тогда?..

Но внезапно я задела платок Амессана… и сдернула с его лица. Согласно их обычаю, того, кто увидел лицо туарега, ждала смерть от рук самого туарега. В случае, если это сделать не удавалось, то туарег обязан был покончить жизнь самоубийством. Так что я знала, что меня ждет. Вот тогда-то я по-настоящему испугалась.

Мы оба замерли, молча смотря друг на друга. Тогда я в первый и последний раз увидела его лицо. У него было красивое, чрезвычайно спокойное, твердое и чуть смуглое лицо. Его черные, пронзительные глаза, обрамленными темными ресницами, я уже знала. Над ними были густые брови, выше — широкий незагорелый лоб. Нос его был прямым и, как и остальные черты лица, благородным, словно профиль короля на старых монетах. Тонкие, резко очерченные губы были плотно сомкнуты, их скрывала темная щетина. Из-под края платка выглядывали черные курчавые волосы.

Амессан молчал, и красивое лицо его было серьезно, но совершенно спокойно. Он тихо дышал, глядя прямо мне в глаза. Я же боялась сделать лишний вдох — меня до ужаса пугало то, что ждало меня впереди. Ведь кинжал-то он до сих пор держал в руке…

Он медленно сел рядом со мной и знаком руки приказал мне сделать то же самое. Я также медленно приподнялась с песка и села, опираясь одной рукой о землю. Я все не сводила с него взгляда, в то время как он опустил глаза и стал разглядывать синий в ночи песок, вычерчивая на нем кривые линии кинжалом. Платок он пока что не поднимал.

— Что мы будем делать? — тихо спросил Амессан на арабском, поднимая взгляд на меня.

— А разве есть выбор? — прошептала я, следя глазами за рисунком на песке, который оставлял после себя кинжал. — Это же ведь обычай, ты сам мне рассказывал. А я к тому же хотела сбежать…

— Но не сбежала ведь.

— Потому что ты меня остановил. Во второй раз, причем.

— И ты всегда хотела сбежать?

— А сам ты как думаешь?

— Ну так беги, — он рывком поднялся с песка и стал наматывать свой платок, снова закрывая лицо.

Я замерла. Я просто не верила в то, что происходит. Такого просто не могло быть.

— Ты не?.. — начала спрашивать я, но Амессан перебил меня.

— Беги, пока я даю тебе шанс, — сказал он, отходя к лошади. — Другого шанса не будет, я не буду вечно милостив к тебе. Или беги, или я убью тебя.

Я встала и, отряхивая песок со своей одежды, через пару секунд спросила:

— Но если я уйду, то ты убьешь себя? Ведь так?

— Почему ты еще здесь? — прорычал он, оглядываясь на меня.

Я понимала, что должна была уйти в ту же секунду, когда Амессан разрешил мне. Уйти, не оборачиваясь и не оглядываясь — пока мне давали шанс. Но я медлила не только потому, что мне стало страшно из-за того, что этот мужчина может сделать с собой, но и потому, что я должна была забрать с собой Гийома.

— Ответь же мне, — попросила я, подходя к нему сзади. Мне хотелось положить руку ему на плечо, но я боялась, поэтому просто стояла рядом.

— Нет, — быстро ответил он мне. — Здесь нас никто не видел, а ты… Я рассчитываю, что ты достаточна умна, чтобы никому не рассказывать об этом. Надеюсь, что Аллах простит мне это.

— Амессан, ты…

— Я же сказал тебе бежать! — закричал он, разворачиваясь ко мне лицом. Глаза его оставались такими же безэмоциональными и спокойными.

— Я не уйду без своего друга, — произнесла я. Я знала, что после этих слов Амессан вполне мог исполнить свой долг и убить меня, но я не хотела уходить без Гийома. — Если остается он, то остаюсь и я.

Амессан долго внимательно смотрел на меня взглядом своих темных глаз. Потом он тяжело вздохнул, закрыл глаза и проговорил:

— Ты так преданна своему другу, несмотря на долгую разлуку, что даже ради него готова пожертвовать собственной свободой… Это…

Но он так и не сказал, что же — «это». Он приказал мне оставаться здесь и ждать, а сам поехал на лошади в поселение. Через пару минут рядом со мной стоял Гийом. Он передал мне, что Амессан приказал уходить сейчас же — он дал нам пару часов форы. Если мы не успеем уйти достаточно далеко и он не настигнет нас, то мы останемся в живых. Если же мы не уйдем далеко, то судьбе нашей не позавидуешь… Но я знала, что Амессан всего лишь припугнул Гийома — он так и не нагнал нас.

В последний раз Амессана я видела, когда мы с Гийомом уходили, — я тогда решила все-таки обернуться. Он стоял на вершине холма, сидя верхом на своем коне, и, вероятно, смотрел нам вслед. Позади него слабо виднелись шатры остальных туарегов. Но когда я, спустя пару минут, обернулась снова, то уже не увидела Амессана — ночная тьма скрыла его вместе с лошадью.

Спустя чуть больше, чем неделю мы с Гийомом добрались до Алжира. Но и там нас не ждало ничего хорошего — нас разыскивала египетская полиция за то, что однажды мы с ним влезли в одну из гробниц в Долине царей. Нас схватила полиция Алжира, и мы оказались в местной тюрьме — по местным законам, нас не могли выдать полиции другого государства, только если мы не являлись его гражданами, но вот судить — вполне могли.

Мы провели в этой тюрьме около двух недель. С нами ничего не происходило, ведь у нас не было документов — мы их потеряли, когда попали к туарегам, — а поэтому нас не могли судить, ведь они даже установить наши личности не могли; а полагаться лишь на домыслы египетской полиции они не могли. Но мы оба понимали, что здесь нас ждет одно — виселица. И все равно продолжали надеяться на очередное чудо. Мы даже попытались сбежать однажды ночью, но охрана тюрьмы оказалась умнее — нас заметили и высекли, а затем вернули в камеру, став только строже следить за нами. И все равно мы продолжали надеяться…

Чудо произошло — в городе появились немецкие офицеры. Черт его знает, что они там делали… Каким-то образом они очутились в нашей тюрьме, но не как заключенные, а как гости, которых привели посмотреть на заключенных. Кажется, они искали себе людей для какой-то экспедиции… Я не знаю точно. Но вот Гийом этим заинтересовался.

В общем, ему удалось выбраться из тюрьмы с помощью немцев. О мне он, конечно же, благополучно забыл, лишь на прощание пожелал удачи — теперь я была сама по себе. Он просто бросил меня, когда ему подвернулся шанс.

Именно в тот момент, когда я увидела его удаляющуюся по коридору фигуру в окружении немцев, я возненавидела Гийома Дифенталя. Ведь я дважды рисковала, чтобы выбраться из племени туарегов вместе с ним. Я потратила больше года жизни, колеся с ним по северной Африке и копаясь в горячем песке. Я делала все ради него. Я думала, что он… любит меня. Но я жестоко ошиблась в нем — Гийом больше любит деньги, чем кого-то другого, кроме самого себя.